Корпус текстов, которые мы так или иначе можем отнести к “наивному письму”, очень велик. Тексты эти очень разные как по форме, так и по содержанию: воспоминания, биографии, автобиографии, частная переписка, письма в редакции газет и журналов, дневники, интервью, даже поэзия. Тем не менее мы можем их отнести к источникам личного происхождения, так как в каждом из перечисленных случаев источник индивидуален и неповторим. Как и все источники личного происхождения, тексты “наивного письма” устанавливают межличностные коммуникации в эволюционном и коэкзистенциальном целом и автокоммуникацию.

Тексты “наивного письма” объединяет также и то, что они лежат вне литературного кодифицированного языка. Литературный язык принято считать высшей формой существования языка (В.В. Виноградов). Литературный язык охраняет три структуры: 1) сам язык (грамматические, лексические и текстообразующие средства языка); 2) язык “картин мира” и возможных миров, допускаемых в коллективном пользовании; 3) язык мифологий, стереотипов культуры, архетипов сознания (Н.Н. Козлова). Если существуют структуры литературного языка, то можно предположить их наличие и в “наивном письме”. В литературном языке эти структуры опознаваемы, а в “наивных текстах” их еще нужно определить. В литературный язык можно включить: 1) общий язык письменности народа; 2) язык школьного обучения; 3) язык официальных документов; 4) язык письменно-бытового общения; 5) язык науки и публицистики. Несмотря на то, что рамки литературного языка, как мы видим, чрезвычайно широки, “наивное письмо” в них не вписывается.

Авторы “наивных текстов” и носители литературного языка находятся в двух разных социокультурных пространствах, в каждом из которых действуют свои ценности, нормы, критерии, находящиеся в коллективном пользовании. Р. Барт выделяет в толще национального языка языки социальные, или социолекты. “Языки эти, - пишет Р. Барт, - не сообщаются друг с другом <…> причем не на уровне языковой системы, которая понятна для всех, а на уровне дискурса и его видов”. Они взаимонепроницаемы, нелюбопытны, равнодушны друг к другу. М.М. Бахтин называет такие языки социально-идеологическими. Авторы “наивных текстов” принадлежат к другому социолекту, говорят на другом социально-идеологическом языке. Они пользуются литературным языком как иностранным, они в нем не живут, они принадлежат другой субкультуре. Эта манера обращения с кодифицированным литературным языком как с чужим, иностранным, также может быть критерием, выделяющим “наивное письмо” из других текстов. Однако автор “наивного текста” допускает систематические ошибки по отношению к литературной норме, отличающиеся от ошибок, которые допускает иностранец. И в том, и в другом случае происходит столкновение разных “картин мира”, разных систем ценностей, но если иностранец – носитель другой национальной культуры, то автор “наивного текста” находится в той же национальной культуре, что и носители литературного языка, тем не менее пользуется нормированным языком как чужим. Пользуется, потому что социальный статус литературного языка выше, чем статус просторечья с его диалектами.

Можно предположить, что “наивное письмо” несет на себе явные признаки традиционного сознания. Оно представляет в обнаженном виде архетипы сознания, живущие в данной национальной культуре. Несомненно, что архетипы сознания представлены и в литературной кодифицированной культуре, но они здесь представлены в латентной форме. Однако есть в “наивных текстах” стили мышления, образы, не характерные для нормированной культуры. Рядоположенность разнопорядковых ценностей, обилие деталей кажутся нам неоправданными. (Например, рядоположенность событий - ребенок упал с печки и ушибся насмерть и пропажа запаса дров на зиму, с нашей точки зрения, - просто дикая. Но для человека, который всю жизнь боролся за свое физическое выживание, пропажа дров равносильна катастрофе – непонятно, переживет ли он холодную зиму. С другой стороны, человеку крестьянской культуры свойственно спокойное отношение к своему многочисленному потомству). Для того, чтобы понять “наивный текст” нужно из него извлечь систему ценностей автора, тогда, возможно, мы определим, что события действительно равноценны.

Автор “наивного письма” не предполагает, что у художественного текста есть своя структура и свои законы построения. Он убежден в самоценности самого акта письма. Для него написанный текст – уже литература. В этой уверенности и проявляется наивность автора. (Для него текст – дерево, которое растет само по себе, а не здание, которое выстраивается по кирпичикам). Оговоримся, что нужно различать неумение автора выстроить текст и сознательный отказ от этого.