В. Дильтей / Литературные архивы

В. Дильтей

Литературные архивы
и их значение для изучения истории философии.[1]

Настоящая статья имеет целью привлечь интерес специалистов, занимающихся историей философии и историей научных движений вообще, к одному плану, над которым я долго размышлял и который совсем недавно представил узкому кругу участников[2].

Рукописи выдающихся духовных деятелей, которых дала Германия со времён гуманизма и Реформации, в большинстве своём погибли, из-за существовавшего к ним пренебрежительного отношения. То, что от них осталось, рассеяно по всей Германии и находится во владении публичных библиотек или частных лиц. Существует опасность, что большое количество находящегося в частном владении будет утрачено. Такое положение дел нетерпимо. Его следствием непременно будет постепенная утрата всех рукописей, которые не были спасены благодаря случайному попаданию в библиотеки и другие публичные учреждения. Вместе с тем такая ситуация делает невозможной подлинную историографию в области литературы и духовной жизни. Тот, кто сегодня изучает историю духовных движений, с невольной завистью смотрит на своего товарища, работающего над современной политической историей в хорошо систематизированных архивах. Подобные архивы нужны нам и в области литературы. Под литературой мы будем в дальнейшем понимать все воплощаемые в языке проявления жизни народа, выходящие за пределы служения практической жизни и постоянно сохраняющие свою значимость. Поэтому литература включает поэзию и философию, историю и науку. Поскольку я уже обсуждал (в другом месте) необходимость таких архивов в самом общем смысле, то ограничусь далее обсуждением той значимости, каковую эти архивы могут иметь как для философской историографии, так и для историографии духовных движений в целом.

Тот факт, что ценность рукописей для истории новой философии была признана лишь постепенно и очень медленно, обусловлено прежде всего слишком долго господствовавшим отношением к истории философии.

Когда из трудов гуманистической эпохи XVII и XVIII-го веков выросла всеобщая история философии, история отдельных философских дисциплин - в той форме, в какой её основал Аристотель и его школа, - а затем и доксографические повествования были полностью вытеснены повествованиями о жизни отдельных философов, об отдельных школьных системах и связыванием таких биографий в целое. Диоген Лаэртский был образцом для этого очень удобного и, вместе с тем, привлекательного жанра. На этой основе мы, немцы, создали всеобщую историю философии. Ибо Стэнли ограничивается рассмотрением лишь древней философии, считая лишь её подлинной. Хотя Пьер Бейль со своей точки зрения и повествовал о жизни и учениях отдельных философов, подвергая их независимой скептической критике, однако и для него не существовало всемирноисторической взаимосвязи. Напротив, Яков Томазий, Брукер и Теннеман создали всеобщую историю философии. Брукер ещё примыкал к методу Диогена Лаэртского, и история новой философии состояла у него из жизни и учений расположенных в ряд великих людей - Джордано Бруно, Кардано, Бэкона, Кампанеллы, Гоббса, Декарта, Лейбница, Томазия, - которых он называет "героями" современной философии (hist. crit. IV. 2. p. 521). Но и он испытывал потребность дополнить это повествование историей отдельных философских наук в Новое время, которая составила последнюю часть его произведения. Cреди философов, развивавших отдельные части философии, мы встречаем здесь Локка, Спинозу, Ньютона, а также столь почитаемых Брукером немецких эклектиков XVIII-го века. Ведь объединение систематического в отдельных дисциплинах с историческим составляло академическую манеру философов этой эклектической школы, образцом для которых служил Томазий.

Между тем научная история философии начинается лишь с того времени, когда в эту часть исторической науки проникают два новых момента.

Первый момент составляла немецкая филология и созданный ею литературный метод. Нужно было научиться анализировать любое сочинение по его созданию, намерению и композиции, реконструировать утраченное произведение из фрагментов и свидетельств. Нужно было научиться постигать с методической точностью взаимосвязь сочинений в голове каждого автора, отношения сочинений или авторов в рамках литературного движения. А в наши дни апогеем этого литературного метода является приём, развитый также и при изучении ветхо- и новозаветных сочинений, суть которого состоит в том, чтобы за произведениями компиляторов обнаруживать и читать стёршийся текст оригиналов, в медленно рождавшихся книгах распознавать швы, лакуны и противоречия, а также различать слои их строения.

Другой момент, вызвавший возникновение научной истории философии, заключался в постепенно усовершенствованном немецкой исторической наукой и философией со времён Винкельмана упорядочении литературных явлений во взаимосвязь восходящего развития. Это учение о развитии, которое установило внутреннюю взаимосвязь между системами, определило относительное значение каждой из них для развития человечества и подтвердило победоносное движение к истине в смене философских учений, - представляет собой одно из наиболее своеобразных достижений немецкого духа. Только наш народ обладает историческим сознанием в высшем смысле. Когда сегодня, к удивлению многих, философия Гегеля начинает оказывать значительное влияние на эмпиристскую Англию, - именно Гегель представляет для сегодняшних англичан сосуд исторического сознания, которым проникнуты у нас все науки о духе. Декарт во Франции, Бэкон, Гоббс и Локк в Англии разорвали духовную непрерывность интеллектуального развития от античности и средневековья до современности. У нас же, напротив, со времён Меланхтона, который был полностью проникнут единством античного и христианского духа, гимназии, университеты и науки жили в сознании этого единства. Затем другой великий praeceptor Germaniae - Лейбниц - ввёл современную науку в эти обширные рамки. Античность и христианство были слиты в единое целое с механистическим мировоззрением Нового времени. Так универсальность стала основной характеристикой немецкой науки. А такое соединение духовных образов жизни в глубине сознания должно было привести к мысли о развитии, в котором только и может быть установлено единство этих образов для сознания. Можно видеть как из этого положения дел такая мысль вырастает у Лейбница. Уже предисловие к "Теодицее" заключает в зародыше Лессингово "Воспитание человеческого рода". Историческая универсальность немецкого духа и основанная на ней мысль о развитии стали затем фундаментом исторических идей и трудов Винкельмана, Лессинга, Гердера, Изелина, Песталоцци. Гегель, проследив эту мысль во всей совокупности знания, подчинил ей также и историю философии.

И если Гегель, увы, пренебрёг точными основаниями философских методов, то следующее поколение всё же смогло связать воедино оба момента, на которых основывается научное рассмотрение истории философии. История развития отдельных великих мыслителей, критически исследуемая филологией, повсеместно стала основанием познания взаимосвязей философского мышления как такового. Так в истории философии постепенно отказываются от первоначальных ограничений: она уже не является одной лишь историей великих философов.

И всё же, если истории философии предстоит занять столь выдающееся место в нашем научном мышлении и университетском преподавании, возникает потребность, чтобы этот важный материал был приведён в более глубокую взаимосвязь с нашим историческим сознанием.

Философские системы возникают из всей совокупности культуры и, в свою очередь, оказывают на неё обратное воздействие. Это понял уже Гегель. Теперь же необходимо уяснить, каковы звенья той причинной взаимосвязи, посредством которой осуществляется это взаимовлияние. Такой задачи Гегель не ставил перед собой. А её решение, т.е. помещение философов в живую взаимосвязь, к которой они принадлежали, тотчас же требует литературного рассмотрения, которое должно установить причинные взаимосвязи на основе всего ещё доступного нам знания об участниках этого процесса, их противниках, а также о лицах, испытавших их влияние. Сент-Бёв в истории Пор-Рояля, Бокль в некоторых разделах истории цивилизации, Тэн в различных частях истории английской литературы дают замечательные образцы использования такого метода. И всё же эти писатели при определении силы и размаха исторических движений, а также при исследовании причинных отношений, существующих между богословием, литературой, философией и позитивными науками, действовали ещё не столь методично, как того допускали источники. И то движение, что дало Франции Декарта, а затем, благодаря влиянию его школы определило отчасти французский дух, и то, в ходе которого выступили Бэкон, Гоббс и Локк, составляется из совместного действия многих личностей. Историческая истина лежит посредине - между культом философских героев в той историографии, что протягивает абстрактные нити между отдельными выдающимися личностями, и демократическим объяснением на основе массовых движений, которое пытался ввести Бокль, и поэтому её нельзя выразить в виде формулы. Познание этой истины является, напротив, результатом специального исторического исследования.

Да будет мне позволено разъяснить эту взаимосвязь истории философии и культурной истории с психологической точки зрения.

Структура душевной жизни содержит в себе схему и, одновременно, остов всех исторических процессов, возникающих из совместного действия душевных целостностей. Из духовной атмосферы, в которой живёт человек, возникают его впечатления, они соединяются с накопленным им опытом и перерабатываются мышлением. Поскольку корнем нашего существования является многообразие чувств и стремлений, которые с силой стихии пробиваются навстречу действительному и от удовлетворения которых с помощью действительного зависят, как сохранение, счастье и развитие индивидуума, так и сохранение рода, - постольку для человека, созданного таковым и исполненного стремлений, желаний и чувств, все вещи, личности, познанные природные и жизненные отношения превращаются в материал, над которым трудится его жизненное чувство, его душа. Этими чувствами, стремлениями и аффектами, как моторами, приводятся в действие волевые процессы и движения, которые согласовывают индивидуальную жизнь с окружающим миром или же приводят наши собственные состояния в соответствие с жизненными условиями.

Конкретное единство этих процессов, происходящих в личности, всегда исторично. Культура определённой эпохи может быть рассмотрена как вид и способ, каким эта структурная взаимосвязь, которая распространяется на всё целое посредством воздействия индивидуумов друг на друга, приводит к формированию внутри этого целого составных частей структуры и связей между ними, так сказать, органов наблюдения, наслаждения и творчества, равно как и единой силы деятельности. Всегда обращали внимание на то, что философские системы представляют собой формы уразумения культуры определённого народа или времени, ведь только они возвышают саму жизнь до полностью осознанной взаимосвязи в мышлении. Благодаря тому, что философская система исходит из накопленного опыта и позитивных наук, она образует некое единство, которое распространяется и на руководство жизнью отдельного человека и на управление обществом. Там, где эта взаимосвязь, позволяющая на основе познания действительности сформулировать её возможные цели, настолько прочна и очевидна, насколько это позволяют средства человеческой мысли в данную эпоху, - там возникает философия. И только там, где есть философия, убеждения получают одновременно и научные основания и практическую цель. Религии и поэзии недостаёт научного фундамента. Позитивной науке недостаёт, напротив, руководящей силы, способной определять жизнь отдельного человека и общества.

Из этих отношений возникает второе положение. Познание исторической природы человека, постижение изменений целостной душевной жизни в её совершенной жизненности и действительности, а следовательно, и взгляд на целостное развитие каждого конкретного человека повсюду зависит от исследования духовных движений, и, в особенности, истории философии. Историческая природа человека составляет его высшую природу вообще. Психология и психофизика ещё не пришли к ясному пониманию того, как из совместного действия элементов и элементарных процессов возникают высшие функции самосознания, мышления и нравственной воли. Никто не в состоянии решить, можно ли без остатка вывести эти высшие функции из совокупности элементов и процессов. Подобным же образом мы бессильны составить себе достоверное представление о душевном состоянии первого человека на основе находок эпохи палеолита и неолита. И всё же из того, что мы знаем, можно заключить, что высшее содержание, которое рассматривалось прежде как изначальный дар человеческой природы, приобретается не иначе как в ходе упорной работы истории. Отсюда ясно, почему это высшее содержание не выражается в человеческой природе как нечто общезначимое и неизменное, будучи представлено лишь различными историческими формами. Поскольку же действующие в человеческом мире силы всегда одинаковы, мы можем раскрыть природу первоначальной работы истории исходя из характера последней в более поздние и исторически более ясные периоды. Правда, и в эти исторически более ясные эпохи степень прозрачности развития в различных областях также неодинакова. Можно изобразить точно исторически прирост знания и влияние его изменений на цивилизацию. Можно также установить развитие изобретений, искусств, жизненных порядков как инструментов человеческого действия. Но между ними находится то, что составляет ядро человеческой природы. Это ядро возникает там, где управляющие нами и общим ходом вещей властные стремления, нежные порывы и состояния души, которые сначала действовали по отдельности, вступают в отношения друг с другом; там, где они в определённых жизненных обстоятельствах, состоянии знания и наличных средств действия, приобретают определённую ценность для жизненной взаимосвязи; там, где они вступают в определённые связи с действительностью. Так возникает содержательное единство, ядро личности. И это высшее во всех человеческих действиях, единая воля, которая обусловлена внешними впечатлениями и накопленным опытом и, в свою очередь, сама определяет действия, также не дана нам изначально, но есть продукт труда, принимающего форму нравов и языка, поэзии и мифа. Личность развивается как раз в этом своём ядре, преимущественно под влиянием метафизической веры и метафизической науки. Так великие изменения в жизненном чувстве людей находят выражение в изменениях философии. История философии делает видимой последовательность жизненных позиций человеческой души. Она даёт возможность познать историческое место отдельных явлений литературы, богословия и науки. Ибо каждая новая позиция сознания, постигнутая философским мышлением, выражается равным образом и в научном познании действительности, в ценностных установках чувства и в волевых поступках, т.е. в руководстве жизнью и управлении обществом.

Эти положения описывают причинную взаимосвязь, в рамках которой происходит медленное продвижение философии вперёд. История не знает более запутанного явления, чем философия конкретной эпохи, если только не описывать философию с поверхностной точки зрения, а понимать её как жизненную силу. Соответственно при анализе этого феномена следует использовать все вспомогательные средства и обращаться за советом к любым историческим свидетельствам. Чем величественнее жизненное дело человека, тем глубже коренится его духовный труд в земном царстве хозяйства, нравственности и права его эпохи и тем многообразнее и живее тот обмен светом и теплом, в котором он взрастает. В такой тонкой, глубокой и запутанной взаимосвязи даже самый незначительный листок бумаги может стать элементом причинного познания. Законченная книга сообщает очень немногое о тайне своего возникновения. Планы, эскизы, наброски, письма, - всё в чём дышит жизнь личности, - так же, как рисунки, могут рассказать больше, чем готовые картины. Конечно история систем, которая воспроизводит их, словно с помощью пантографа, в уменьшенном виде, может быть написана целиком на основе известных книг. Такая история описывает системы и выявляет их формы. Но если исследователь хочет возвратиться от книг к человеку, хочет постичь его жизненную силу и познать его развитие, тогда ему понадобится для этого совокупность всех дошедших до нас книг той эпохи - и он обратится от известных писателей к забытым и станет отыскивать следы всех элементов этой взаимосвязи книг, обратится, наконец, и к рукописям. А тогда ни об одном листе бумаги, если он попадёт в верные руки, нельзя будет сказать наперёд, что он поведает нам.

Нашим дням с их чувством действительности человек - вот что представляется основополагающей материей этой отрасли истории, как и любой другой. И это оказывает непременное влияние на все основные представления, касающиеся движений духа. И это же наделяет весьма высокой ценностью непосредственные интимные проявления жизни - рукописи и письма.

В самом человеке следует искать то единство, с помощью которого мы измеряем ход духовного движения. Лишь для внешнего взгляда ритм духовного движения заключён в системе исчисления часов, месяцев, лет и десятилетий, с помощью которой мы первоначально упорядочиваем историческое. Отношению секунды на часах к психологической единице измерения времени соответствует отношение десятилетий и столетий ко времени или возрасту человеческой жизни в больших временных отрезках истории. Естественная единица наглядного измерения истории духовных движений дана самим течением человеческой жизни. Опыт графического изображения то удлиняющихся, то укорачивающихся жизненных линий впервые, насколько мне известно, проделал физик и философ Пристли в своей Chart of biography. Поггендорф использовал её для изображения жизненных линий в истории точных наук (1835). И всё же этот пример, по моим сведениям, остался без достойного продолжения.

Единицей времени, посредством которой могут быть как бы биологически измерены значительные духовные движения и изменения, является поколение[3]. Поколение есть обозначение отрезка времени, что простирается от рождения до той возрастной границы, с которой начинается новое годичное кольцо на древе эволюционного развития. Длительность поколения обусловлена обычаем бракосочетания. Различия в возрасте между отцом и детьми, если при этом взять средний возраст братьев и сестёр в семье, составляет в Германии 36,5 лет, в Англии - 35,5 лет, во Франции - 34,5 года. Один век в целом охватывает, таким образом, три поколения. Вся интеллектуальная история Европы, начиная с Фалеса - первого научного исследователя, о котором у нас есть сведения, охватывает всего лишь 84 поколения. От последнего цветения схоластики мы отделены едва ли 14 поколениями. Такие расчёты весьма полезны для наглядного представления о реальноых жизненных расстояниях между духовными изменениями. Каждый из нас ощущает духовное расстояние, которое отделяет его собственные мысли и чувства от его родителей, и, в свою очередь, может испытать, в какой мере понимают и разделяют его мысли и чувства его собственные дети. Это живое созерцание он может применить при постижении хода духовных изменений в истории. К этому созерцанию расстояния между поколениями присоединяется далее отношение между пятидесятилетним человеком, стоящим на вершине жизни, и учащимся юношей - их разделяет соизмеримое временное расстояние.

То же самое понятие, что помогает измерить внутреннее течение времени в духовных движениях, служит конкретному и реалистическому пониманию одновременного. К одному поколению мы относим тех людей, что росли одновременно друг с другом, вместе пережили юность и затем, в пору возмужания, сотрудничали друг с другом. Поскольку эти личности оказались обусловленными в восприимчивом возрасте одними и теми же великими событиями, они составляют однородное целое, несмотря на различия в силе и чистоте этих влияний. Такое поколение образуют братья Шлегели, Шлейермахер, Гегель, Новалис, Гёльдерлин, Вакенродер, Тик и Шеллинг. Если исходить изх таких основных представлений, то возникает энергичная картина эпохи - рядом друг с другом живут сверстники - люди одного поколения, здесь же выступает старшее, и подрастает младшее.

Конкретные живые отношения, возникающие для истории духовных движений из основных представлений об отдельной личности, возрасте жизни и поколении, повсеместно требуют рассмотрения любых интимно-жизненных проявлений. Поскольку в основу рассмотрения духовных движений полагается жизненный путь отдельного человека, всегда существует потребность в биографических и эволюционно-исторических материалах. Такой способ рассмотрения приобретает благодаря рукописям свою жизненность и полноту.

Следующий шаг состоит в том, чтобы рассмотреть отдельную значительную личность эволюционно-исторически. Решение этой биографической проблемы не уступает по значению и сложности и самой крупной исторической задаче. Ибо именно в биографии постигается основной элемент всякой истории. И там, где отсутствуют рукописи, оказываются недостаточными все достижения психологии и гениальной проницательности. Установление связей между произведениями и духом автора лишь гипотетичено и нежизненно, пока нет набросков и писем, передающих свидетельства и сохраняющих полную жизни действительность. Там же, где мы можем черпать из архивного собрания великого мыслителя или писателя, возникает самый совершенный образ отдельного фрагмента истории, какого мы только в состоянии достигнуть. Ибо правдивость книги, прозрачность мысли и вдобавок запечатлённые в письменной форме все существенные части данного исторического процесса - все они действуют сообща, придавая фрагменту истории лишь ему присущую научную законченность. - И здесь вокруг главной личности также группируются современники, действующие вместе, влиятельное старшее поколение и набирающее силы молодое, которое воспринимает влияния старших. Все эти отношения предстают в своей исчерпывающей реальности лишь перед тем, кто сквозь письма и документы ощутил дыхание личности.

Историография духовных движений должна в целом иметь опору в таких монографиях. Если ей теперь предстоит решить эту обширную задачу, то должны быть установлены количественные отношения между частями движения. Вместе с тем силу и широту научных направлений, их рост, высший пункт и закат, короче говоря, течения в научной атмосфере, начиная с того времени, когда книгопечатание делает возможным применение числового метода, мы способны измерять лишь несовершенно и в определённых границах. Во всяком случае требуется учёт, в соответствии со статистическими методами, всех книжных фондов наших библиотек. В результате мы сможем однажды создать целостную картину причинного отношения определённого духовного движения, в его существенных составных частях, от наиболее общих условий культурной среды через общественное мнение - к первым осторожным опытам, а через них - к гениальному творению. Интеллектуальные феномены, которые раньше сводились к немногочисленным личностям и процессам, предстанут тогда как конечный результат сложносоставного духовного движения. Ведь и распространение чувств, настроений, идей , а также сотрудничество множества личностей, можно постигнуть только в том случае, если имеется возможность наравне со все ещё сохранившимися книжными фондами использовать и рукописи.

Если сопоставить неоценимое значение, которое имеют рукописи для истории философии и духовных движений, и ту беззаботность, что царила по отношению к ним, если посмотреть на вызванное ею уничтожение большей части важнейших рукописей и рассеяние почти всех рукописных собраний, то у всех заинтересованных лиц возникает живейшее желание как можно скорее положить конец такому невыносимому состоянию.

Я рассмотрю для этого пример с архивом Канта, интересующим нас в первую очередь. Кант сам придавал большое значение своим бумагам, и даже желал публикации их важнейшего содержания, судя по тому, что он в начале 1800 г. передал все свои ещё сохранившиеся черновики, наброски, чистовики, лекционные тетради, компендиумы и письма Ринку[4] и Йеше[5], чтобы они просмотрели и упорядочили их, подготовив наиболее подходящее к печати. Ведь мог же Ринк в своём известном сборнике "К истории метакритического нашествия 1800 г."[6] обещать друзьям и почитателям критической философии постепенное появление работ по метафизике, логике, естественной теологии, физической географии, а также других интересных сочинений Канта, под редакцией Йеше и его собственной. Так появились многие сочинения. После смерти Канта основная масса архива перешла к наследнику маленькой библиотеки профессору Гензихену[7], издателю Канта книготорговцу Николовиусу, и исполнителю кантовского завещания священнику Васяньскому. Многочисленные разрозненные бумаги были раздарены. После смерти первых двух лиц эти бумаги пошли с молотка; собрание же Васяньского было, напротив, подарено Кёнигсбергской библиотеке, а некоторые из раздаренных бумаг в конце концов также были выставлены на продажу. Так и возникла ситуация, в которой всё пребывает и поныне.

Бульшая часть бумаг стеклась в Кёнигсбергскую университетскую библиотеку. Я приведу следующее описание из её рукописного фонда, которым обязан г-ну доктору Райке: "Фонд рукописей Канта в здешней Королевской и университетской библиотеке состоит почти исключительно из разрозненных листов различного формата, полученных большей частью благодаря подаркам в 30-е и последующие годы. Шуберт разделил их на 13 конволютов (в целях использования для подготавливавшегося вместе с Розенкранцем издания произведений Канта) и упорядочил. На этих конволютах (лишь совсем недавно обозначенных буквами от А до N) рукой Шуберта помечены следующие названия: А. 18 листов и бумажных полос по физике и математике. B. 12 листов к критике чистого разума. C. 15 листов по логике и против Эберхарда. D. 33 листа по метафизике. Против идеализма. Е. 78 листов о морали, учении о праве и критике практического разума. F. 23 листа. Взгляды Канта на темы общеполитические и чистого государственного права в 1785-1799 гг. G. 28 листов. Взгляды Канта на философию религии и естественную религию. К спору факультетов. H. 59 листов по антропологии. J. 6 листов по физической географии. K. 15 листков. Небольшие черновики рукой Канта, купленные на книжном аукционе проф. Гензихена. L. 61 единица хранения. Маленькие записки для памяти рукой Канта в последние годы его жизни (куплено на книжном аукционе проф. Гензихена), здесь же три книги записей г-на Бука, полученных от г-на полковника Г.Р.Р. Ройша. М. 36 единиц хранения. Биографические сообщения общего порядка. Наброски писем. N. 63 письма к Канту (куплено на книжном аукционе проф. Гензихена). Здесь же 6 других писем"[8]. К этому присоединяются: рукопись докторской диссертации "de igne" 1755 года, затем очень важное в биографическом отношении собрание "Кантиана" из фонда Вальда (опубликованное в 1860 г. Райке), рабочий экземпляр "Критики чистого разума" (1-е издание) с рукописными замечаниями (которые опубликовал Бенно Эрдманн в юбилейный год "Критики"), многочисленные компендиумы вольфианцев, на основании которых Кант читал лекции и которые снабдил собственными пометками. Таково описание Райке.

Другие бумаги и письма Канта рассеяны в Дорпате, Ростоке, Гамбурге и т.д. С аукциона бумаг Канта, находившихся во владении проф. Гензихена, были проданы и попали в Дорпат один экземпляр "Метафизики" Баумгартена, прошитый чистыми листами с многочисленными пометками Канта, в том числе и на печатных страницах (их цитирует Бенно Эрдманн "Размышления Канта о критической философии", 1882) и один компендиум "Учение о разуме" Майера, также сопровождающийся рукописными пометками Канта. Кроме того тамошняя библиотека имеет два толстых тома писем Канту (отдельные письма были напечатаны в Старопрусском Ежемесячнике Зинтенисом и Райке, которые планируют издание переписки Канта). Наконец, г-н проповедник д-р Краузе из Гамбурга приобрёл недавно опубликованный, к сожалению, не завершённый манускрипт Канта о переходе от метафизических основоположений естествознания к физике.

Таким образом фонд Канта оформился в три большие массы. Помимо них, в различных местах находятся небольшие отдельные части.

Так в университетской библиотеке Ростока находятся 7 писем Канта Беку 1791 и 1792 гг., а также Введение к "Критике способности суждения", написанное Кантом для этого произведения и заменённое при публикации на более короткое. Об этом введении было известно лишь по выпискам, сделанным Якобом Сигизмундом Беком и напечатанным во втором томе его разъясняющих извлечений из критических сочинений Канта. Этот отрывок вновь опубликовал недавно Бенно Эрдманн в издании "Критики способности суждения" (1880). Эрдманн упоминает то место из предисловия Бека, согласно которому Кант послал рукопись введения Беку, когда тот работал над вышеназванным произведением. На основании этого, а также наших знаний о Беке, стиля и содержания введения, Эрдманн пытается затем установить отношение этого отрывка к неизвестному оригиналу. И всё бы хорошо, только ведь оригинал-то существует, - это и есть Ростокская рукопись. То, что Эрдманн не знал и не использовал его в своём издании, показывает нам, насколько затрудняется пользование рукописями в случае их рассеяния. Рукопись состоит из 34 листов, написанных чужой рукой, но исправленных самим Кантом и сопровождающихся его многочисленными дополнениями и заметками на полях. Бек был непосредственным учеником Канта, и отсюда понятно доверие, которое оказал ему Кант, послав свою рукопись. Поскольку же он был профессором в Ростоке, нет ничего удивительного в том, что рукопись вместе с письмами Канта Беку попала в тамошнюю библиотеку. Следовательно, в этой рукописи мы можем, по всей видимости, признать Кантово введение. Проведённое же недавно сличение, которым мы обязаны г-ну старшему библиотекарю профессору Ширмахеру, показывает, что в этот отрывок не попала целая глава. Так что это маленькое сочинение, которое в издании Розенкранца и Гартенштейна опубликовано под странным заглавием "О философии вообще", сможет теперь появиться в своём истинном виде и полном объёме, благодаря маленькой находке. Я надеюсь, что в следующем выпуске Архива смогу сообщить о значении исключённых частей и их содержании. - Прочее же попало в руки собирателей автографов. Рудольф Райке является обладателем важного рабочего экземпляра Кантовских "Наблюдений о чувстве прекрасного и возвышенного", из которого Шуберт первым почерпнул столь ценные сведения, кроме того ректорскую речь по латыни: "de Medicina corporis quae Philosophorum est" (опубликованную Йоханнесом Райке в 18-ом томе [1881] Старопр<усский> Ежем<есячник>) и ещё нескольких небольших вещей. Некоторые материалы затерялись где-то совсем далеко. Так, например, я нахожу в одной описи автографов, принадлежащих Филлону: Lettre scientifique et philosophique de Kant au Professeur Schulz а Jйna, 25 июня 1787 (может быть Шютцу, ср. его Leben II, 208-209).

Судьба бумаг Канта в высшей степени поучительна. С самого начала можно было совершенно достоверно предположить, что бумаги дают реальную возможность познать историю развития одного из величайших философских гениев всех времён и истинные исторические мотивы формирования его мысли. Но даже и сегодня всякая такого рода попытка должна опираться на его лежащий в развалинах архив. Вдохновенная юношеская эпоха этого ума, его свободное богатство ещё до систематического отвердения, будут всегда открываться нам прежде всего в "Естественной истории неба", "Размышлениях о чувстве прекрасного и возвышенного" и "Грёзах духовидца", но затем и во всех бумагах этого раннего времени. А какая судьба им выпала! Нам известно, что по крайней мере четыре раза обширные и значительные части этого архива шли с молотка аукционеров, и побывали в руках денежных спекулянтов. По крайней мере однажды они побывали в бакалейной лавке и использовались для заворачивания кофе и селёдки. Ни учебная администрация, ни руководители Кёнигсбергской библиотеки не взяли тогда на себя обязанность сделать всё необходимое для сохранения этого архива. Никто тогда не подумал, что нужно позаботиться о письмах Канта к тем лицам, с которыми он находился в переписке. Не было ни одного учреждения, которое бы взяло на себя инициативу по собиранию рукописей. Теперь же архив распался. Часть его вообще улетучилась из Германии, то же что осталось, рассеяно подобно осколкам.

Тот, кто сам не пробовал работать с рукописями, не может себе представить, что это значит. Некоторые думают, что необходимы лишь в путешествия, деньги и время, чтобы постепенно просмотреть все эти рассеянные рукописи и воспользоваться ими. Тот же, кому суждено было пытаться обнаружить стёршиеся следы истории развития великого человека на пожелтевших страницах рукописей, слишком хорошо знает, как много зависит от того, чтобы эти листы не были разрознены, знает, что изменения почерка или манеры письма становятся надёжной опорой и могут быть по-новому соединены с содержательными изменениями, равно как и с разного рода внешними знаками. По сей день тщетным оказались все сопряжённые с огромным трудом попытки вычитать из диалогов историю развития Платона. Но здесь, в случае другого великого ума, действительно имеется материал, позволяющий решить эту задачу. Правда, это решение под силу лишь тому, кто ориентируется в рабочем хозяйстве Канта так же хорошо, как и в своих собственных бумагах, и кто способен без промедления определить по характеру почерка на листе, в каком возрасте его написал Кант. Но при всех способностях, при всех затратах труда эта цель не может быть достигнута, прежде чем весь архив Канта не будет собран в одном месте. Лишь тогда может быть создано полное издание Канта - почётная обязанность Берлинской Академии! Также и историю развития Канта может написать только тот, кто среди книг и рукописей Канта и его современников чувствует себя как дома.

Возьму другой пример, который является ещё более обширным, менее доступным, но также в высшей степени поучительным. Ход духовного движения в Германии, приведший нас от католической и протестантской схоластики к Лейбницу и достижениям его поколения, до сих пор ещё слабо исследован. Такие же лакуны присутствуют в развитии Англии до Бэкона и Гоббса, и Франции - до Гассенди и Декарта. В этих столь различных случаях просматривается следствие одного и того же ограничения нашей истории философии лишь небольшим числом выдающихся личностей.

А между тем формирование богословия различных вероисповеданий в XVI веке с самого начала представляет собой изменение всего состояния сознания людей и их метафизической веры, изменение, которой история философии не может обойти стороной. Ведь логика, физика и этика того времени, поскольку они стояли на службе у богословия, не могут быть представлены иначе как с богословской точки зрения, царившей тогда над всем. Исходный пункт заключается в том, что в протестантском вероучении вера рассматривается как средоточие всех деятельных сил личности. Личность и её воля и перед Богом и его судом, равно как и перед людьми предстаёт как неделимая внутренняя сущность. Это германское христианство, вышедшее из чувства силы человека и само ставшее источником сил, было соединено у нас в XVI веке с гуманистическим почитанием и усвоением классической древности. И в этом заключается основа нашего немецкого образования. Меланхтон, осуществивший это соединение, стал таким образом Praeceptor Germaniae. Это соединение стало определять немецкий дух через возникшие тогда гимназии. Оно распространялось университетами. Из недр метафизики и богословия того времени оно живительным образом воздействует даже на настоящее.

Но богословские фолианты Герхарда, Калова и их неокатолических противников почти ничего не говорят нам о внутреннем существе тогдашнего человека и живых движущих мотивах этой метафизики и богословия. Необходимо установить их связь со всеми ещё доступными нам книгами и рукописями. Лишь тогда мы сможем почувствовать живое дыхание человека тех дней. А сколько материала предлагают лишь два огромных собрания в Цюрихе! Thesaurus Hottingerianus, который задумал ориенталист Й.Х. Хоттингер (ум. в 1667), содержит 50 томов переписки XVI-XVII веков. А собрание Зиммлера объединяет 200 томов переписки, деловых бумаг, брошюр и листовок за период с 1500 по 1783 г. Оба собрания выходят далеко за пределы Швейцарии и особенно важны для XVI века. Затем, по всей Германии рассеяны конспекты лекций, ненапечатанные работы и собрания писем учёных XVI-XVII вв. Так, библиотеки Дрездена, Иены, Гёттингена и Хельмштадта содержат значительные массы рукописей из протестантских кругов. Однако огромную массу этих бумаг, а отчасти и книг, ещё предстоит найти прежде всего в маленьких городских, школьных и церковных библиотеках, а также в архивах всех классов. Когда они будут собраны, тогда только и возникнет единый образ.

Даже знание об отдельных личностях станет возможным лишь после этого, так как письма обычно находятся в собраниях под именем получателя, а не автора письма. И лишь затем этот собранный материал позволит определить всё могущество тогдашней теологии, интенсивность и широту отдельных движений внутри неё. Я не сомневаюсь, что уже реестр рукописей и составление списка всех напечатанных в XVI-XVII веках книг обнаружит такое богатство материала и такое бессмысленное распыление его, что в кругах протестантской церкви и богословия обязательно возникнет движение в пользу сохранения и собирания бесценных документов нашей старопротестантской церкви. И так ли уж должны отдельные библиотеки настаивать на праве собственника этих самих по себе почти не используемых собраний? При нынешней раздробленности, эти рукописи остаются совершенно бесполезными. Лишь если мы соберём их в одном месте, они обретут своё значение.

А ведь внутри этих метафизических и богословских учебных форм вырабатывается современная мысль. Прежде всего она врезается в пласты старых способов мышления. Она выступает ещё в форме старой метафизики, согласно которой мир подчинён системе психических сил, действующих сверху вниз. Сначала эти движения проявляются независимо друг от друга; они взаимодействуют то тут, то там, пока наконец не связываются в поколении Лейбница в прочное философское творение. Исследование каждого из них требует рукописей и вспомогательного обзора ещё сохранившихся редких книг.

Значение редких книг и рукописей обнаружилось для первого из этих движений в неустанных изысканиях Людвига Келлера, хотя с их результатами не всегда можно согласиться. Из глубин немецкого духа вышла и предстала перед нами в лице Ганса Денка и Бальтазара Хубмейера, Себастьяна Франка и Валентина Вайгеля, как участников протестантского движения, интерпретация всего религиозно-исторического на основе внутреннего опыта: история как образ и символ вневременного внутреннего свершения, внутренняя сущность самости или микрокосм как ключ ко всей природе, человеческая душа как искра Божества и истинная жизнь как смерть индивидуальной воли. В этих людях и воззрениях кроются корни современной философии религии и мотивы одного из своеобразнейших метафизических достижений - монадологии.

Если оставить в стороне схватки сторонников Рамуса и Каликста, то это первое движение связано тогда с великим развитием естествознания, осуществившемся в Копернике, Кеплере и менее значительных фигурах, вроде Юнгиуса. При исследовании каждой этих личностей подтвердилось значение рукописей. Так, новые работы и издания, касающиеся этих людей, опираются на большое число рукописей и писем Кеплера, в особенности, находящиеся в Вене (несколько писем есть также в Граце) и на большой личный фонд Юнгиуса в Гамбурге (хотя значительная его часть погибла при пожаре). Пока ещё, правда, остаётся вопросом, в какой степени на основании рукописей могут быть прояснены прочие влияния на Германию того иностранного движения, что было привнесено естествознанием. На период с 1632 по 1655 годы приходятся даты рождения Пуффендорфа, Шпенера, Лейбница, Чирнхаузена и Томазия. Это поколение подводит результаты. Можно было бы думать, что рукописи этой великой и блистательной эпохи нашей интеллектуальной истории были сохранены для потомков и полномасштабно использовались. Но это верно лишь по отношению к Лейбницу, которому посчастливилось больше, чем всем остальным нашим философам, - как Гёте из всех наших поэтов. Напротив, мне ещё не удалось установить ни одного места, где находятся материалов, касающихся Чирнхаузена. Некоторые документы Самуэля Пуффендорфа находятся среди прочего в Гиссене и Дрездене. Письма Шпенера рассеяны по самым различным местам - в Галле, Эрлангене, Гиссене. Таким образом, за редкими исключениями, известны очень немногочисленные рукописи значительных мыслителей того времени, да и те почти бесполезны из-за их рассеяния.

Стоит ли умножать примеры? Они лишь подтвердят то, о чем учат приведённые. Собрания большинства философов 18 века имели судьбу, предопределённую самим положением дел. Плохо организованный, задвинутый в тесное пространство, с перепутанными страницами, не обработанный специалистами, такой архив, находясь в руках частных лиц, разделяет судьбу семей, в которых хранится. Первое поколение благоговенно сохраняет его, для следующего он становится обузой. Смена жительства, распад семей, денежная и жилищная нужда, пожар, вода, пыль - эти и сотни других опасностей угрожают беспомощным массам бумаги, и рано или поздно они подвергнутся этим опасностям, если не будут спасены в библиотеках и других публичных местах. Так случай своенравно и произвольно играет с этим бесценным научным материалом. А иногда сохраняется значительно менее важное. Обширный фонд Николаи находится здесь, в Берлинской библиотеке, так же как и 13 томов фонда Бутервека; 42 тома рукописей из фонда Майнера - в университетской библиотеке Гёттингена; рукописи Крауса - в библиотеке Кёнигсберга. В иных случаях, напротив, утрачено очень важное. Так, например, известна лишь небольшая часть рукописного наследия Томазия или Кристиана Вольфа. Правда в одном старом Дрезденском каталоге рукописей присутствует рубрика: Adversaria et collectanea D. Christiani Thomasii 13 volumina 4; но г-н старший библиотекарь д-р Шнорр фон Каролсфельд сообщил мне об этих томах, что они написаны рукой переписчика и содержат лишь портрет Томазия на гравюре и не несут никаких других указаний на его авторство. Также и мне до сих пор нигде не удалось откопать какие-либо значительные рукописи Крузия, Ламберта, Морица, Тетенса.

Такое положение дел становится иным, когда мы обращаемся к философам, стоящим столь близко к настоящему времени, известность которых столь прочно поддерживает интерес к ним, что их личные собрания до сих пор бережно хранились в семьях. Но в конце концов все причины, что произвели такие опустошения среди рукописей XVIII века, сыграют свою разлагающую роль и в отношении сохранившихся рукописей XIX века, если они по-прежнему будут зависеть от изменчивых семейных обстоятельств, находясь в частной собственности.

Как же способствовать преодолению этого состояния?

Наш главный источник составляют книги. Пользование ими, в силу устройства наших библиотек, пока ещё остаётся не столь простым, как хотелось бы. Прежде всего отсутствует центр, в котором можно было бы получить справки о любой из ещё оставшихся в Германии книге. Нельзя недооценивать огромных технических сложностей, с которыми столкнётся составление общего каталога, и затрат денежных средств, которых он потребует. Сложности и затраты возрастут, если вместо систематического и алфавитного каталога будет сделан обзор книг по годам, а затем внутри каждого года - по предметным рубрикам. И всё же когда-нибудь что-то в этом роде должно произойти.

Первым шагом к тому, чтобы стало возможным пользование рукописями, является регистрация наличного. То, что рукописи нашей литературы должны быть наконец приведены в определённый порядок, позволяющий отыскать материалы, которые относятся к определённому лицу или году, или же находятся в разных местах, несомненно станет общепризнанной необходимостью, и правительство не сможет долгое время оставлять эту потребность без внимания. Итак, сначала должны быть на несколько лет предоставлены средства, необходимые для решения этой задачи. Частные лица, общества или Академии не могут принимать в этом участия, поскольку ожидаемые трудности и сопротивление могут быть преодолены только авторитетом государства. Различение манускриптов по форматам (folio, octavo, quarto) и по неуклюжим систематическим рубрикам должно уступить здесь место упорядочению по времени и лицам. По крайней мере важнейшие письма должны быть специально изъяты из архивных фондов и помещены под именами их авторов, в то время как сегодня они в большинстве своём хранятся под именами их адресатов.

Как можно скорее следует начать собирание рукописей в одном государственном архиве литературы. История духовных движений, философии, науки, литературы должна была собственными силами завоёвывать право на существование, и в то время как политическая история располагает огромными собраниями материала, бережно охраняемыми в архивах, мы должны только начать закладывать фундамент литературных архивов. Архивы политики возникли из потребностей жизни. Архивы документов хранили правовые акты какого-нибудь монастыря или князя. Архивы деловых бумаг служили учреждениям, с тем чтобы сохранялась возможность получить представление об истории отдельных сделок. Архивы этого рода были затем объединены в современные государственные архивы, и лишь тогда исторические материалы могли быть упорядочены и открыты. То, что было продиктовано здесь самими потребностями жизни, дулжно создать теперь для литературы, исходя из запросов науки. Надежда на успех была бы невелика, если бы к ней не присоединился запрос национального чувства, требующего сохранить великое национальное достояние, хранящееся в рукописях. Раньше или позже национальное чувство осуществит это требование. Скорее бы это произошло! От прошлых веков ещё сохранилась большая масса материала. Ещё, между прочим, сохранились нетронутыми и нераздробленными собрания великих философов, живших после Канта.Очень важно только, чтобы в зависимости от интересов самих рукописей был урегулирован правовой порядок и порядок учреждения архивов. Чтобы действительно стать притягательным местом для семейных бумаг, они должны предоставить серьёзному семейному чувству все мыслимые гарантии. Они должны создать с помощью напечатанных правил прочные правовые отношения между архивом и семейными представителями. Они могут также не затрагивать право собственности семьи, города или земли, и всё же упорядочивать и открывать фонды, принимая их на депозит. Они также могут удовлетворить справедливое семейное чувство пиетета, "закрыв" на первое время как предосудительные материалы, так и те, что могут быть неправильно поняты. И они могут соблюдать в отборе открываемых личных фондов предосторожности любого свойства, угодные семьям. В помещениях такого архива поселится тогда домашний дух, который будет блюсти эти бумаги, - он будет в одно и то же время открывать и хранить, беречь и сообщать их. А тогда для семейства выдающегося человека будет честью и утешением знать того, что бумаги их родственника соседствуют с бумагами иных столь же замечательных людей.

Перевод Н. С. Плотникова

[1] Dilthey Wilhelm, Archive der Literatur in ihrer Bedeutung für das Studium der Geschichte der Philosophie// Dilthey W. Gesammelte Schriften. Band IV. Leipzig und Berlin, 1925. S. 555-575. (опубликован в 1889 в Archiv für Geschichte der Philosophie Band II, S. 343-367. Параллельный доклад, рассматривающий ту же проблему в большей степени со стороны истории литературы опубликован в Deutsche Rundschau 1888/1889, Band II, S. 342-357. - прим. редактора собрания сочинений).

[2] План литературных архивов, на который опираются настоящие размышления, был впервые представлен в моём докладе, на открытии собрания общества немецкой литературы 16-го января с.г. Доклад был опубликован в мартовском выпуске "Немецкого обозрения" (1889).

[3] Значение этого основного представления о поколении для истории духовных движений я отметил, в конкретной связи, в моей статье о Новалисе (Прусский ежегодник 1865, с. 596-650). Со статистической точки зрения его рассматривал Рюмелин, Речи и статьи 1875, с. 285 сл., а Оттокар Лоренц ("Об исторической науке", 1886) выводит исторические следствия.

[4] Ринк, Фридрих Теодор (1770-1821) - Профессор богословия в Кенигсберге. (прим. перев.).

[5] Йеше, Готтлиб Беньямин (1762-1842) - Профессор философии в Дорпате. (прим. перев.).

[6] "Mancherley zur Geschichte der metacritischen Invasion". Königsberg, 1811. (прим. перев.).

[7] Гензихен, Иоганн Фридрих (1759-1807) - Библиотекарь и Профессор математики в Кенигсберге (с 1794 г.). (прим. перев.).

[8] А-D опубликованы в: "Разрозненные листы" из фонда Канта. Сообщение Рудольфа Райке. Вып 1. 1889.

опубликовано: Вопросы философии 1995 № 5, С. 124-136