ВЫПУСК 11 (27 октября 2000)

В выпуске:

Новая литература об Иосифе Бродском

Продолжение обзора журнала «Russian Literature»

Продолжение обзора сборника «Joseph Brodsky: The Art of a Poem»

Новая литература об Осипе Мандельштаме

Литература об Иосифе Бродском

Продолжение обзора журнала «Russian Literature»

Bethea D. Brodsky, Frost, and the Pygmalion Myth // Russian Literature. Amsterdam, 2000. Vol. XLVII. № 3–4. P.289–306.

Работа посвящена анализу стихотворения «Galatea Encore» на фоне эссе Бродского о Фросте «On Grief And Reason», где также возникает тема Пигмалиона и Галатеи (в связи с анализом фростовского «Home Burial»). Автор подчеркивает, что, в отличие от анализа Леона Барнетта, обращающегося к тому же стихотворению в сборнике «Joseph Brodsky: The Art of a Poem», он рассматривает текст Бродского под более «фростовским» углом — меньше культуры, больше экзистенциального ужаса. Приводится ряд интересных наблюдений, среди которых нельзя не упомянуть наблюдения над динамикой употребления местоимений в стихотворении, дающей ключи к его прочтению. Отмечая, что невозможно сказать, думал ли Бродский о Фросте, когда писал «Galatea Encore», автор параллельно прочитывает стихотворение и эссе, показывая их идеологическую общность. Интересна также возникающая в статье линия «Каменный гость» — «Home Burial» — «Galatea Encore».

Выписка:
«As in almost everything Brodsky wrote, there is the sense that his ideas came to him via the indwelling structures, beginning with prosody, of lan- guage itself. In analyzing 'Home Burial', he argues that the work's framing is built around the couple's simultaneous positions on the staircase (the visual) and in the dialogue (the poetic): "Each piece of information in this narrative poem comes to you in an isolated manner, within a pentameter line. The isolation job is done by white margins framing, as it were, the whole scene, like the silence of the house, and the lines themselves are the staircase. Basically, what you get here is a succession of frames" Likewise, 'Galatea Encore' could have been laid out on the page (Brodsky's frame or "pedestal") as four quatrains, three of which (1, 3, and 4) would end with a full stop: the periods after "winter", "never", and "virgin". Again, the reason the poet runs these quatrains together on the page is presumably his desire to muffle his own poetic culture and to set off more starkly his own words against the "snow" of the page. The only exception to this pattern of enclosure would be "stanza" 2, which is where the negative metamorphosis takes place ("when your countenance starts to resemble weather") and which ends not by closing the frame but by extending it into the next scene/quatrain: "when Pygmalion's vanished". I suspect this breaking of the mold is significant on the poet's part, for this is also exactly where the "it" of the opening lines is replaced by a very ambiguous "you" (the only hint of dialogue or "exchange" in the poem) and where the iambs suddenly creep into what up to now has been a syncopated rhythm» (Bethea, 2000: 298)

Burnett L. «Galatea Encore» // Joseph Brodsky: The Art of a Poem. Houndmills; London, 1999. P.150–176.

В чрезвычайно интересной, с моей точки зрения, статье, автор рассматривает стихотворение Бродского как отражение позиции поэта, находящегося в промежутке (Zwischenraum) между двумя языками. Анализируемый текст рассматривается, с одной стороны, как дань памяти Одену (переклички с «In Memory of W. B Yeats»), с другой — как метаописание создания стихов на английском языке. Одной из существенных особенностей этого текста (как и других английских стихов Бродского в «To Urania») Барнетт считает отсутствие местоимения первого лица. Эта особенность может быть рассмотрена как неготовность Бродского манифестировать себя в первом лице в качестве американского поэта.
В статье подробно анализируется название текста Бродского, которое возводится к реплике Галатеи из лирической сцены Ж. Ж. Руссо «Пигмалион» («Ah! encore moi!»). Также в качестве возможного подтекста названия упоминается известная реплика Жанны дю Барри, которую, в частности, цитирует Лебедев в «Идиоте» Достоевского: Encore un moment, monsieur le bourreau, encore un moment!. Обращается внимание на ряд других возможных подтекстов — от «Скульптора» Баратынского до «Pygmalion: The Cyprian Statuary» (Thomas Lovell Beddoes).
На мой взгляд, в этой почти исчерпывающей статье пропущен один очевидный подтекст из русской поэзии. Бродский практически прямо указывает на него в середине стихотворения: glacier amid the five-lettered "never". После чего и начало текста (As though the mercury's under its tongue, it won't / talk. As though with the mercury in its sphincter, / immobile, by a leaf-coated pond / a statue stands white like a blight of winter) воспринимается как отсылка к первому стихотворению из цикла Марины Цветаевой «Стихи к Блоку» (курсив мой — Д. А.):

Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно единственное движение губ,
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету
Серебряный бубенец во рту

Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
[...]

И далее по тексту. Здесь возникает отдельный сюжет, который я надеюсь со временем развить.

Выписка:
«Pygmalion's disappearance is symptomatic of a more drastic, and at the same time more discreet, withdrawal, or effacement, in Brodsky's five English poems of 1983, namely, that of the poet himself. It is an arresting fact that Brodsky entirely avoids using the first-person singular pronoun in any of the five, sixteen-line poems composed in English in that year and subsequently included in To Urania, although all five poems assume a vocative 'you'. Indeed, the disappearance of the self (or, conversely, the donning of a lyrical mask) is one of the more remarkable aspects of Brodsky's English poetry in this collection. Apart from the long poem 'Gorbunov and Gorchakov' and the translation of the 3000-year-old Sumerian text, 'The Dialogue of Pessimism', 44 poems are included in To Urania, of which exactly half (22) are trans-lated into English by the author and one quarter (11) are written by him originally in English. In the 11 English poems, the pro-noun 'I' appears on only four occasions and in only two poems. No such inhibition affects the other poems in To Urania, which have been translated by the poet himself into English. The scale of the difference may be indicated by observing that the first poem in the volume, 'May 24, 1980' (1980), twenty lines long and translated by the author, begins with 'I' and includes five other instances of the pronoun, more in total than in all the English poems put together. It is as if, as Brodsky writes at the end of 'Venetian Stanzas II', the landscape is 'quite happy/here without me'. The poet, we might conjecture, is not yet ready to intro-duce himself in propria persona as an American poet» (Burnett, 2000: 157)

Литература об Осипе Мандельштаме

Макавчик А. Л. Полюса акмеизма: Г. Иванов и О. Мандельштам // Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе: Проблемы теоретической и исторической поэтики: Материалы межвузовской научной конференции. Гродно, 2000. Ч. 1. С. 253–257.
Рассматривается обращение Г. Иванова к творчеству Мандельштама и противопоставляется их отношение к поэтическому слову. С точки зрения автора, для Иванова слово — это инструмент, а для Мандельштама — святыня.

Выписка:
«Поэт [Мандельштам] создает произведения, поющие песнь самым знаменитым архитектурным памятникам. Г. Иванов не обращается к монументальным произведениям искусства. Он с поразительными подробностями описывает фонтаны, вазы, чашки»(Макавчик, 2000: 256)

Стеблева А. В. Колыбельная о черном солнце Осипа Мандельштама // Восток: Афроазиатские общества: история и современность. 2000. №1. С. 114–121.
Анализ стихотворения "Эта ночь непоправима...". В центре анализа образ "черного солнца", однако практически отсутствуют ссылки на высказывания других исследователей по этому поводу, хотя образ не получает принципиально новой трактовки.

---

Предыдущий выпуск

К архивам

На главную

Следующий выпуск

---

---

---

© Денис Ахапкин. СПб., 1999-2000.