с.37:

(№ 4)

СОЛДЭЙ КАХА

Р. А. Силкин,

26.IX 1948 г.

Это рассказал Каплин Солда, отец теперешних Каплиных. Вот Енисей около нас впадает в море. На правой стороне Енисея камни есть Баро. Камни эти с виду как люди и чумы.

Когда-то стояли чумы там, 20-30 чумов. Но развалились они. Нюки хотя еще новые, только лето прошло. Дело, о котором идет речь, было осенью. Все чумы развалены, а нюки на них лежат. Санки стоят поворены. Что это за народ? Молчат. Или спят? Зашел, отворил двери в один чум. Ну, народу по обеим сторонам много, чум громадный был. Народ спит, одеяла кругом висят.

- Что такое, - говорит речь дёре, - я уже два или три дня это вижу. Все-таки крутится, крутится тут. Из крайнего к двери кокуля вылезает парнишка. Этот парнишка встал. У него тут маличенка лежала. Встал, надел ее. Лет десяти парнишка. Идет на четвереньках к огню. Огня нет. Стал руками пепел разгребать. Чуть-чуть живой огонь нашел в пепле. Дул, дул, раздул - большой стал огонь. Кладет в него палочки, около дверей их много было. Вдруг повертывается, будто пришел кто-то. Смотрит - никого нет. Когда парнишка повернулся к двери, прямо в рот к нему вошла речь дёре. Стал говорить:

- Да. Когда-то у нас еды много было, мяса много было, оленей много было. А теперь все ушло, ветер унес. На санках было много оленьего мяса. Как не много будет у 30 чумов? У меня только почти 40 людей было. Сейчас как подсчитаешь, то ли спят, то ли что.

Своими руками глаза себе вытирает несколько раз. Едва огонь видит. Стал руки свои рассматривать. Нигде нет целого места, везде коросты.

- Это что такое у меня? Когда-то мои отец и мать говорили, что мы хвораем. Все 30 чумов хворали не знаю какой болезнью. Вот теперь на руках не знаю что такое, на теле тоже, на глазах тоже что-то висит. То ли оспа, то ли чесотка, то ли красная болезнь [корь].

Ну, огонь он все-таки раздул. Пошел босиком на коленях в передний угол, где лежат котлы, столы, ночевки. Не может найти куска мяса. Потом вернулся на свое место. Нашел как-то бакари и пошел на улицу. Он не знал, что чум развален, что все чумы такие.

- У! Сперва чумов много было, кажется, более 30, но теперь все развалились.

На некоторых чумах только нюки болтает ветром. Пошел к санкам, руку просунул под постель.

- О, здесь мясо. Теперь я живу, хоть голодом не буду сидеть. Принесу мяса, снега положу в котел и тогда буду будить свой народ. Я же встал, хоть болел.

Сейчас этого парня имени нет. Когда будет ходить по земле, тогда ему скажут его имя. Принес он мяса и стал вешать котел. Стал свой кокуль шевелить, из которого вылез.

- Ну, отец, мать, вставайте!

Нет. Мать моя на трубу смотрит и глаза белые. И так же отец. Что такое? На лице у них целого куска мяса нет, как каша все стало.

- У! Вот как они болели! Мать мне говорила когда-то, что мы все заболели. Ну, как это болеют так?

с.38:

Стал царапать свое лицо. Снял малицу, тело свое смотрит. Тоже нигде целого места нет. Местами коросты стали спадать, а кое-где остались.

- Но когда-то я мельком слышал, что как человек умрет, у него глаза побелеют. Дай-ка я за голову подыму свою мать.

Ступил туда в кокуль, стал поднимать голову, но не может поднять. Как палка поднимается вся, нигде не гнется. Всех развязал, посмотрел одного за другим. Ни у кого нигде целого места нет, глаза побелели у всех, рты открыли все. Закрыл их кокули обратно.

- Ну, ладно. Есть не буду варить. Унесу мясо на улицу и все чумы буду смотреть. Может быть, найду себе товарища. Я же как-то встал.

Надел какой-то сокуйчик, подтянул бакари, мясо за пазуху положил, остальное мясо обратно на санку положил и стал чумы смотреть. Везде все люди также лежат на спине с открытым ртом и белыми глазами. Некоторые лежат прямо на досках пола чума, и нигде нет живого человека. До конца все высмотрел чумы и не может найти живой души, даже собачонки нет. Взял мясо на плечо и пошел, куда ему надо.

Идет, идет. Долго ли, коротко ли шел. Видит большую реку. Ту сторону даже не видно. Наверное, Енисей. Валы ходят, как снег белехонькие, а там, откуда он вышел, был уже снег. Пошел по правой стороне, по берегу и идет. Что будем долго говорить. Идет. Где ночует, где идет.

Идет с одного и мясо все съел. Захотел есть:

- Я есть хочу что-то.

Найдет мышку, ее догонит, убьет и кушает. Он идет, идет и вдруг видит впереди мыс и нигде на нем травы нет. Только гольный песок белеет.

- На этот мысок поднимусь, может быть, что-нибудь за ним увижу. Беда, есть хочу, ничего не нахожу, что это значит?

На мыс поднимутся, поднимается, поднялся на мыс.

- Это что такое? Как не видал я? На берегу у воды люди ходят, неводят. Ну, дякаю, теперь буду рыбу есть. Пойду к ним.

Пока шел, двое из тех людей сели в лодку невод кидать, один на берегу остался.

- Дай, пойду к нему, все-таки это человек, говорить с ним буду.

Пошел к нему. Подходит к нему со стороны спины. Идет, поглядывает.

- Это какой человек? Почему я его не знаю? Как буду знать? Долго я шел до них.

Человек держит веревку в руках, неводит. Повернулся ко мне.

- У меня лицо, я знаю, как у отца и матери. А у него нос острый, глаза красные, голова большая и одежда нигде не шитая, нигде шва нет. Ноги красные.

Он, тот человек, говорит:

- Это чужой человек пришел. Откуда ты.

- Я такой человек буду: шибко не хороший человек, но все-таки человек. Отец мой был Солда, то ли имя это, то ли что-то другое.

- Но где вы живете? Откуда пришли?

- Вот по краю земли шел по Енисею. Там нас много было.

Он шел, видно, от Диксона к Пясиной и за Енисей он, наверное, принял море.

 - Я слышал, что где-то на мысу на Енисее люди умерли оспою. Ты из этих чумов пришел?

- А ты какой орды (какого тыдё)?

 - Видно, какой я орды. Моя орда чайки. Видишь меня? Сейчас мы рыбачим. Вот рыбки добудем и пойдем в чум. Там рыбки поедим.

Даже не знатко, баба это или мужик, нигде кругом шва нет.

с.39:

- Вижу, что те двое в лодке пристали на берег. Стали невод тянуть. Вижу, что те двое такие же, как и этот. Стал и я, взявшись за кляч, пособлять им невод тянуть.

Стали тянуть невод и схватились все за невод. Ну, невод у них матерый. Как трое тянут? Видно по всему, что невод громадный. Логда у мотни далеко краснеет, медная что ли. Тот человек-чайка за нижнюю тетиву взялся, он, Солда, - за верхнюю.

- Ты, Солда, молодой человек, берись, где легче, - чайка говорит.

Пошли брать невод. Мотня подходит. Третья чайка, мужик или кто, подскочил к мотне посреди невода. У мотни ходят нерпы, белухи, тюлени, все они в круге невода. Чайка несет мотню. К ней кинулись белухи. Чайка - человек небольшой, ноги тоненькие, руки, как у человека, нос дугой, у всех одинаковый. Он хватает белуху и бросает далеко на мыс. Стал смотреть Солда, куда он бросает белух:

- Чумы-то вот где у них. Почему не видать было?

Также и тюленей и нерп бросили на берег.

- У нас в мотне какой-то еще зверь есть, - говорит чайка. - Один только, но всю мотню занял.

Подтянули мотню на берег. Солда говорит:

- Какое-то чудовище там.

Оно болтается в мотне. Когда достали его, на берег вытащили, оказалось, видом нерпа, но больше в два раза. И один зуб с каждой стороны рта спускается за нижнюю губу из верхней. По-нашему, это тиичэ [зубастый]. Тоже хотел человек-чайка бросить его на берег, но не может поднять голову. Позвал других. Те отошли один от другого на несколько метров. Люди все одинаковые. Нигде Солда не может увидеть голого человека, не может увидеть, чтобы у кого-либо из них распахнулась парка. Подошли эти люди-чайки, ухватились за чудовище, кто за лапу, кто за ухо, кто за зуб и потащили к чумам. Невод положили эти три человека, лодку опрокинули. Лодка не долбленая, не самоделка, а гольная медь и железо, вроде корыта с виду. Невод повесили. Товарищ Солды, которому он помогал невод тащить, говорит:

- Ну, пойдем.

Но не может узнать Солда, кто мужик, кто баба. Пошли в чум. Ну, чум у них покрыт не постельными нюками, а сделан из тальника что ли, закрыт дерном и засыпан песком. Только белеют эти засыпанные чумы. Человек-чайка ведет его почти что за руку и все время оборачивается.

- Не потеряйся, народу здесь много.

Кричат, ревут так, что земля трещит. То ли едят, то ли нерп и белух обдирают, но кричат, с одного кричат. Тот, который его ведет, отворил одной рукой дверь, держит ее и говорит:

- Иди на этот край, который я занимаю и садись близ дверей. Зашел Солда и близ дверей у доски сел. Огонь горит у них. Ну, полные котлы. Три котла больших у них. Ну, наложено гольное мясо. Видит Солда, что на другой стороне чума тоже люди сидят. Которые неводили, все на его сторону сели. Когда эти люди-чайки сели и тот, который его привел человек-чайка сел, увидел Солда, что в середине сидит большой человек, большая чайка. Большая чайка говорит тому, кто привел Солду:

- Ну, корми его, есть хочет, наверное.

Достали ночевку что ли, наклали мяса то ли нерпы, то ли белухи. На той стороне один мужик сидит и около него крутится человек-чайка, огонь готовит или что-то другое делает. Но все-таки видно, что мужик-то мужик тот, кто сидит на другой стороне, но с виду иной. Видно Солде, что этот человек черный, как уголь, нос крючком загнут. И сидит он на огонь

с.40:

глядит, только глаза светятся. Одной рукой этот черный человек пошевелил кого-то, кто около него лежал, и говорит:

- Вставайте, еда готова.

Видит Солда, что те, кого он будил, встали, человек шесть, а седьмой тот, кто сидит. Посмотрел Солда на их еду и видит:

- Мы едим нерпичье мясо. Мясо белое и красное, суп белый, а на их ночевки то ли уголь, то ли что другое положено, как уголь черное, жидкое и густое, бурдук или что-то другое. Если бурдук, то почему черное? Почему эти одну еду едят, а те другую? Если бы их поставить рядом, то все эти черные люди как один и эти люди-чайки тоже, как один.

Стали кушать. Кушали, кушали. Говорит большая чайка, жене что ли говорит это:

- Иди в другой чум, позови лебедя.

Это Солда понял и думает:

- Это имя хорошее, но, наверно, это будет маленький с виду человек, но все-таки человек. Имя это хорошее.

Чайка ушла. Нет ее долго. То ли в дальние чумы она ушла, то ли в ближние. Потом пришла.

- Ну, что, - говорит Большая чайка.

- Да, придет, -отвечает.

- Ну, еще еду вари. Гости-то придут, этой мало будет, - говорит Большая чайка.

Она стала варить, жарить. И пришел человек. Дверь отворил, и один за другим вошло семь человек, Солда не стал даже есть. Смотрит на них и подвигается выше, сердце что-то испугалось. Это все люди большие, матерые. Видит, что люди еще одного вида, как говорили, лебеди. Эти люди больше других. Глаза только чернеют да нос, остальное все белое. Все в белых сокуях, говорит сам себе Солда. Даже сокуи не сняли. И тоже круглые, нигде шва нет, нигде их одежда не расстегивается и не завязывается. Нигде пятен нет, чисто белые.

- Неужели лебеди это название людей в белых сокуях? Я думал, что эти лебеди маленькие.

Ну, ладно, стали кушать. Вижу, едят ту же еду, какую ели черные люди. Не ту, какую ели чайки, не нерпичье, не белушье, не тюленье мясо. Кушали, кушали, наелись. Вижу, что у этой чайки был один котел сваренный, не успели из него в ночевку выложить мясо. Остался у двери этот котел со сваренным мясом. Теперь лебедь говорит:

- Этот, который на моей стороне сидит товарищ, ворон, он моей жены отец. Его жена это твоя дочь.

 - Это моя младшая дочь за вороном замужем, ее в прошлом году взяли. А старшая моя дочь вот она, рядом сидит.

Около Солды она сидит; это та чайка, которая Солду привела.

- Вот мой сын около меня сидит.

Это та чайка, которая неводила.

- Вот у меня тоже шесть братьев, - лебедь говорит, - нас семь братьев, семь лебедей. Теперь мы домой пойдем в свою землю, у тебя олени есть, а у нас оленей нет.

- У меня олени-то есть, - чайка говорит, - оленей-то много. Теперь слушай ты, лебедь. Это сейчас новый человек к нам пришел. Новый человек будет по земле ходить у нас, все будем его видеть. Вы что думаете двое? Давайте разделимся на три места. Я уйду с этого места и вы идите. Но ты, лебедь, и название твоего рода будет Лебедь. Ну ты, мой зять, ворон. Сейчас видишь тут поле, спрячься куда-нибудь в тайгу, в лес. Ты у нас тут в тундре не будешь терпеть. Ну, лебедь, ты тоже не будешь здесь

с.41:

терпеть. Но я все-таки буду здесь терпеть. Мне только надо талую воду. А тебе, лебедь, надо не только талую воду. Ты иди в теплую землю.

- Ладно, - говорят ворон и лебедь, - что ты скажешь, то и сделаем.

- Но я, - говорит чайка, - как здесь сидел на море, так здесь и буду сидеть. Где замерзнет, где талое будет. Вот по талым местам и буду ходить. То, что мы добываем сейчас - белуху, нерпу, хоть сейчас неводом их черпаем, но потом от нас они уйдут далеко. Вот сидит у нас мужчина, род его Солда. Где-нибудь себе он товарища найдет. Оленей соберем и я ему дам весь свой табун, мне оленей не караулить. Я бы ему дал жену, хотя моя дочь не может жить с этими людьми. Но все-таки отдать-то отдам, так ни с чем не оставлю. Они тоже друг другу помогают, пустыми не оставляют.

Тут эти лебеди вскочили и пошли к двери. У них все надето, или пришито, даже шапок не надевают. Первый лебедь наступил на тот котел, который стоял у двери. Все семь лебедей наступили на этот котел. Так они примеряют шаги, что мимо шагнуть не могут. И выскочили все из чума. Ни постели, ни другой лопоти у них не видать. И все черные люди вскочили и за ними ушли. Но никто из них, воронов, не наступил на котел. Чайка, жена ворона, пошла за ними и наступила на котел. Чайка остановилась. Большая чайка ей говорит:

- Ну, дочь, иди за воронами, следом иди. Куда-нибудь пойдут они на теплое место. Но ты все равно с воронами жить не будешь. Хотя с воронами уйдешь, но только на зиму. Летом на мою землю приходи. Хоть и зимой приходи, если тебе не понравится там жить. И мы будем ходить к вам, как весна наступит, придем. Вот этот Солда будет рыбу добывать, а мы ему за это оленей давать будем. А зимой будем здесь жить около теплой воды, осенью будем идти сюда.

И все люди-чайки выскочили на улицу, но ни одна чайка не наступила на котел. На улице встали. Чайка, которая с Солда сидела, идет за ними.

- Ну, Солда, идем, смотри на нас на всех.

Вышла эта чайка и за ней Солда. Солда стоит у дверей, а его дальше стоит чайка и говорит:

- Стой у дверей Солда, гляди и слушай.

Первые, кто вышли, лебеди, выстроились в ряд друг за другом, растянулись на половину чумов. Из всех чумов, из землянок вышли чайки и лебеди. Но воронов нет, кроме тех, кто был у нас в чуме. Лебеди свой род весь собрали и стали в ряд.

- Гляди, гляди, Солда, - чайка говорит.

Потом эти чайки собрали свой род и так же стали рядом. Теперь чайки стали кричать:

- Кала, Кала!

- Пойдут что ли куда-нибудь? - Солда думает.

Чайка, которая его ведет, говорит:

- Слушай, Солда, это наши слова.

И вороны у дверей чума тоже стали рядом и глядят все на восток, где заря восходит. А сейчас было время, когда солнце только с полудня спускаться начинает. Стояли все так:

Восток

Запад

^  •"•fr•ft•fr •"

1 О О О О О 000 о

"•/       "J         W       0^

Схема расположения чумов и людей (по рисунку рассказчика)

1 - люди-лебеди; 2 - люди-чайки; 3 - люди-вороны; 4 - чумы.

с.42:

Солда со старшей дочерью Большой чайки у двери крайнего чума стоит. Вороны крикнули:

- Курун, курун!

И стали руками махать. Чайка говорит:

- Слышишь их слова?

- Нет, - Солда говорит.

Чайки закричали:

- Кала, кала!

И стали обеими руками махать. И так же на лебедей смотрит Солда. Лебеди закричали:

- Ку-кук! Ку-кук!

И стали обеими руками махать. Чайка говорит:

- Вот гляди, Солда, они сейчас поднимутся. Вот смотри, у меня руки, но я тоже за ними поднимусь.

Лебеди поднимаются, крикнули "кук" и пошли прямо на юг. И также за ними полетели чайки. И также за ними вороны поднялись вверх.

- Видишь, как они поднялись. Вот и я сейчас поднимусь ненадолго, только показать это тебе.

Чайка обернулась к нему, кричит "кала, кала" и поднялась вверх.

- Удивляюсь,- говорит Солда, - кричит чайка ртом, или носом. У нее ведь ноздрей нет, только один нос.

Видит Солда, что ушла эта чайка и скрылась и все скрылись. Остался только один этот Солда и стоит у дверей чума. Солда у дверей стоит и только думает и чуть не плачет. Но все-таки чувствует, что слезы потекли, капают на землю.

- Жалко мне эту чайку. Как она меня хорошо водила, кормила, переводила. Неужели она совсем улетела?

Думал, думал и пошел в чум. Взялся за дверь. Эта дверь сделана из кожи земли [т. е. из дерна]. Зашел в чумок и не хочет сесть там, где Большая чайка сидела, и сел на свой крайчик. Теперь он сидит, не ест, но видит, что мяса много - белушьего, нерпичьего, моржового. Котел у двери все стоит. Ночь стала. Все думает, чуть не плачет:

- Когда же чайка придет? Что он говорил, что у них олени есть. Почему мне ничего не сказал? Это, может быть, мне дочь скажет.

Ночь настала, спит. Утром встал.

- Ничего не вижу. Трубы нет у них. Раз трубы нет, надо на улице посмотреть то ли ночь еще, то ли день уже.

Встал, пошел на улицу.

 - Этот, - говорит, - мой чум, где я сплю, был на высоком месте, а те чумы были рядом. А где теперь те чумы, землянки? Нету. Чистая, чистая сопка.

Видит, что там под горой вал на море и чайки где-то кричат:

- Кала, кала!

- Это же чайки кричат. Это моя чайка так кричала. Но почему она не приходит?

Теперь глядит: то место, где чумы были, даже нельзя узнать. Даже места не заметно, ям от шестов нет. Растет на этих местах волосянка трава. Теперь он смотрит на запад за чум. По всему мыску рассыпаны олени, вся земля имя закрыта. Белехонько от них, гольные беловатые олени. Солнце на полдень поднимается. Где-то летит чайка. Слышно, ближе да ближе она становится. Чайка летит, но я ее не вижу, высоко где-то летит. А те другие чайки особо где-то кричат у воды. Поглядел наверх, вижу летит

с.43:

чайка с юга, идет прямо к чуму. К чуму пришла, три раза круг сделала и села у дверей.

- Ну, - говорит Солда, - чудно. Чайка-то чайка, это моя чайка. Но почему она так сидит? У нее ножки красные тонкие. Руками себя охватила назад и сидит, как на весу качается. Голова поднята. Прежде она как человек была, а теперь стала как лабаз, стала в общем как птица. На меня оборотилась и говорит, как раньше говорила, как, человек:

- Ну, Солда, давеча ты куда глядел? Оленей ты видел? Видишь, много оленей? Это моего отца олени были. Теперь отец их бросил и оставил тебе. Оленя ты название знаешь? Как назвать их тебе, знаешь? Когда выйдешь из чума утром, видишь сопочку, на нее поднимайся. Вот эта острая, как хорей, сопка. На нее поднимешься, только один раз свистни. Откуда только твои глаза хватают, олени будут шевелиться. Это не листики, а олени будут шевелиться. Я с тобой не буду жить. Только это сказать я прилетела. Но все олени будут одной породы. Черных не будет, пестрых не будет, только одни беловатые будут. Если кто-нибудь тебя спросит, много ли у тебя оленей, ты скажешь, что по всему миру мои олени рассеяны, их нга [бог] дал, чтобы все люди питались этими оленями, их название кодэр [дикие олени]. Сейчас зима начинается, пусть твои дикие олени пойдут по всей земле, считать ты их не успеешь. Ими будут пользоваться все. В каждой земле неровно живут люди. Некоторые бедные есть, некоторые богатые. Так же они оленей имеют, но олени те другие - пестрые, белые, черные, а твои олени все одной породы только. Олени теперь пусть пойдут, а весною, когда солнце поднимается, ты свистнешь и покажется первый олень и будут они сыпаться, сыпаться к тебе. Если ты увидишь, что не хватает, то знай, что ими воспользовались бедные люди и потому их не жалей. Я бы с тобой жила, да никак не могу. Но все-таки буду приходить в год раз, потому что ты сидишь около талой воды. Ты слыхал, что чайки кричат? Это мои товарищи-чайки. Они нашли пропащую рыбу или нерпу и кричат. Тебе не понравится, если я буду так кричать в чуме? Но все-таки зайдем в чум, я зайду за тобой. Будешь есть - я за тобой.

Ладно, зашли в чум. Чайка, где сидела раньше, там и села, но не так как прежде, по-человечьи, а будто висит на двух ногах.

- Еду вари, - говорит чайка, а сама только носом трясет.

Котел повесил, еду сварил Солда и стали есть вместе. Поели.

- Ой, - говорит Чайка, - мне что-то больно стало. Иди, - говорит, - на час на улицу, пока котел варится, выйди. Посиди там, потом я тебя кликну.

Ладно. Пошел Солда и сел где-то на сопочке. Чайка где-то там в чуму по-своему кричит. Потом недолго он посидел и слышит как чайка кричит:

- Иди, Солда.

Солда пошел к чуму, отворил дверь. И там же она сидит, где сидела.

Но Солда глядит и думает:

- Почему-то место переменилось, где я сидел. Постель постелена и подушка [т. е. свернутая постель] положена. А на постели лежит кокуль мой, пустой, без человека в нем.

- Ну, - говорит чайка, - прощай, я пойду. Меня не жди. Я только раз в год буду приходить проведывать тебя. Когда ночь настанет, ложись на свое место. Хоть я с тобой и не живу, будешь ты с товарищем. Я не скажу, кто будет твой товарищ.

Это сказав, чайка отвернулась и пошла к двери.

- Ну, прощай, я пойду. За мной не выходи. Оставайся в чуме. Ну, живи так же, как жил. Ты понял, как оленей собирать? Кушай не оленье мясо, а птиц, белух и другое, что в чуме есть.

с.44:

Крылом махнула, дверь отворила и вышла. Из чума слышит Солда, пошла она и кричит:

- Кла! Кла!

И скрылась. Теперь настает ночь. Поел Солда и стал укладываться спать на своем месте. Малицу, бакари снял, совсем голый в кокуль залез. Лежит. Вдруг ему в спину кто-то укусил, вошь, что ли. Стал чесаться. Руку сунул за спину:

- Это что там лежит?

Пощупал, пощупал, что-то круглое как яйцо. Щупал, щупал:

- Дай, посмотрю.

Повернулся к нему в кокуле. Попробовал обеими руками, яйцо и яйцо.

- Неужели она яйцо снесла. Что кричала она давеча?

Так и уснул с рукой на яйце. Близко к утру проснулся.

- Ох, что-то жарко мне, вспотел. Это что такое, человек лежит около меня.

Пощупал, на грудь руками попал.

- Женщина, грудь у нее высокая. Ну, ладно, я шевелить ее не буду. Вчера я видел яйцо, а теперь уже женщина стала.

Перевернулся опять на другой бок, спиной туда. Потел, потел, не может никак терпеть в кокуле. Высунул голову из кокуля.

- У! Что-то в чуме светло. Трубы нет, откуда же свет? Встает. Бакари надевает и поглядывает туда в сторону, где лежит женщина.

- Что же такое? Что-то было светлое в чуме и сейчас светит.

Это светит оказывается женщина, которая лежит в кокуле лицом наружу. От этого лица освещен весь чум. Светит, как солнце. Второй бакарь надел и затем надел парку. Стал огонь затоплять. Огонь разложил и через время свариться котлу пошевелился его кокуль. И села она, отбросив кокуль. Ну, красивая, красивая, волосы длинные, заплетены в одну только косу. (А у наших людей все девушки и женщины плетут две косы). Волосы белые и сама белая.

- Ох, - говорит она, - я очень вспотела. Я хорошо спала. Ты уж огонь стал накладывать?

Вот она обулась. Около нее лопоть была. Человек как человек, как я все равно. Лопоть такая же, как у людей, с завязками, а не такая круглая, как у чаек, все честь честью. Кокуль свернула, положила на постель и стала подметать. Вычистила и подмела чум. Котлы, что стояли у дверей, все выбросила на улицу, ни одного не оставила котла. Мясо, которое было черное, все выбросила. Вижу, что мой чум как картинка стал внутри. И потом села она на свое место и говорит:

- Муж, садись на место, я буду за тебя работать, будем жить вместе.

Сел муж на свое место. Положила она в ночевку мясо, стол откуда-то взяла, посуду откуда-то взяла. Эту посуду он никогда не видел. Была коробочка с посудой у нее с собой что ли. Но посуда другая. У чаек он такую не видел.

- Ну, муж, будем кушать вместе.

Стали кушать. Потом женщина говорит:

- Ну, теперь тебе надо куда-нибудь ходить. Не будешь в чуме все время сидеть. Уже скоро начнется весна. У тебя может быть олени есть. Оленей надо собрать. Ты, может быть, промышлять хочешь? Иди промышляй.

Солда говорит:

- Эй! Промышлять-то я как не хочу, промышлять. Да нечем. Нет ничего, ни лука, ни топора. Есть один нож, которым я ем.

с.45:

- Так ты, муж, наешься, а тогда выйдем на улицу. Увидишь сам, чем промышлять, и увидишь, на чем ездить. Оленей соберешь и промышляй. Это нерпичье и белушье мясо я сразу не стала есть и ты не ешь. Ну, если потом порой добудем его, то поедим.

После этого разговора Солда поел и вышел на улицу. Обошел чум. Сзади чума стоит санка. Раньше он не знал, есть или нет санки. Постель лежит на ней. Он сел на санку и думает:

- Правду мне чайка сказала, что будешь с товарищем. Я видел, что было яйцо. Это Чайкина дочь, или как. Ну пусть, чья бы то ни была.

Встал со своей санки и поднялся на острую сопку. Нигде оленей нет. Жарко - март месяц настал.

- Дай-ка я свистну, как чайка говорила.

Свистнул и видит, что от свистка вся трава повалилась. Солда слушает свой свист. Он отдался по всей земле, везде засвистало. Солнце поднялось на полдень и стало западать. Не видать оленей.

- Еще раз свистнуть что ли? Почему мне чайка не сказала, что надо свистнуть два или три раза. Она мне ничего не сказала. Если бы я курил, я бы уже трубку выкурил.

Потом стал смотреть и видит: отовсюду из тундры из логов, из-за хребтов сыпятся табунами олени. До того сыпятся, что солнце закрываться стало.

- Вижу, что вся земля накрылась оленями. Остановились. Вижу, что вся земля шевелится, как бахрома на одежде. Может быть, и еще где есть, но не вижу, не заметно, уже снег тает.

Живу я долго ли коротко. В чум зашел, уже лето встает. Сел на свое место. Так же поставила стол, и стал я есть. Ну, разные кушанья подает, но не белушье и не нерпичье мясо, а рыбу. Понемногу я принимаю в себя, будто век сытый был. Поел и перестал. Но не заметил я раньше у своей жены, а теперь вижу: у нее парка не завязана, и вижу, жена только, только перед родами. Или сегодня вечером, или завтра родит. Видно, я долго с ней жил, только не заметил.

Так поели и спать легли как люди, я вперед, она сзади меня. В кокуль как залезли, жена шепчет:

- Вот, - говорит, - мой муж, - имя Солда она никогда не поминает, - короткие дни у меня остались, что-то неловко мне. Как будем жить. У меня нет никакого другого человека, нет бабушки. Где найдем эту старуху? Что поделаешь, я знаю, что никого нет, и не слышала, чтобы здесь были люди.

Спать легли. Так же спали и слышу, что жена меня будить начинает:

- Ну, муж, вставай. Иди на улицу, или к оленям, иди смотри. Со мной неладно. Хоть закрой глаза свои.

Надел Солда бакари, парку и ушел на улицу. Пошел. Ничего не знает, не слышит. Уже вечер настает, солнце потухает. Пришел от оленей обратно и сел на санку около чума. Но что-то молчат в чуме, никто не зовет его. Сидел недолгое время, и из чума не выходя кликнула жена:

- Муж мой, зайди в чум. Родила я мальчика, сына, на радость тебе.

Вот он идет в чум и говорит:

- Дякаю. Если я помру, за меня будет сын мой.

Зашел. Правда, сын родился. Держит его мать на руках, как яйцо белый. Сел Солда на свое место. Мать держит ребенка на руках и ставит на стол, другой рукой придерживая ребенка. Ребенок все время пошевеливается и как яйцо белеет. Ладно. Поели. Мать говорит:

- Надо делать ему зыбку, а то без нее неудобно.

- Давай сделаю, недолго мне сделать.

с.46:

Из санки топор достал и стал делать, тесать. Сделал, вытесал, загнул и доски пришил. Сделал зыбку крутую и красивую.

- Нравится тебе?

- Да, нравится, очень хорошая.

Положила ребенка в зыбку и запеленала. Но парнишка орет во все горло. У матери молоко сосет непрерывно, но чего-то не хватает ему. До того плачет, что мать в рот куска не берет даже.

- Муж, это что с твоим сыном случилось? Неужели что-нибудь болит у него?

- Я ничего не знаю. Я этого не узнаю. Кажется, болит у него что-то, лицом переменяется, то краснеет, то белеет. Ты должна была бы узнать раньше меня; почему раньше говорили отец и мать, что больного ребенка можно узнать по рту. А меня ты чего спрашиваешь, я не шаман, я не доктор.

Так она и спать легла, а ребенок все плачет. Всю ночь, как только у него душа держалась, все плачет, уже дышать не может. Не спав, она встает утрам, ребенка на руках качает и огонь кладет. Все таскает ребенка на руках и отцу не дает. Стала за котел браться и ребенка положила около отца.

Отец на него глядит. У мальчика обе руки обмотаны, поворены, поворы в кольца вдеты. Видит, что так сильно руками стал шевелить ребенок, что скрипит у него зыбка. Жена говорит:

- Почему ты его как-нибудь не возьмешь на руки, а то он шибко здорово плачет.

Отец хотел развязать обмотки, только пошевелил их, вдребезги все разлетелось - кольца, обмотки и сел ребенок в зыбке. Отец говорит:

-Откуда сила взялась? Я же счастливый. Мне бог дал ребенка и он сразу оказался сильным. Когда он большой вырастет, у него сила станет громадная.

Мать мясо режет в котел класть и на ребенка смотрит. Ребенок сел и замолчал.

- Вот, жена, давно бы надо у него руки развязать, ему тесно стало оттого, что ты его туго смотала.

Мальчик сел, руками слезы вытирает. Откуда взял ум слезы вытирать? Вытер свои глаза и кликнул:

- Мама, дай мне холодной воды.

Мать дала холодной воды и удивляется.

- Муж, это не ладно. Ребенок у нас только что родился и сразу силу стал иметь. Это не чисто что-то. Какой-то иной он, не простой человек, какой-то должен быть он иной, захотел сидеть и сел. А почему говорить стал так рано?

- Пить дай холодной воды, - ребенок опять говорит. Дала ему мать ковшик холодной воды. Он вытянул этот ковшик до суха. Когда выпил этот ковшик, говорит:

- Хоу ха! Теперь у меня нутро стало холодным, а то горело все.

Говорит далее:

- Дякаю. Спасибо, мама, что дала пить. Если бы ты мне не дала пить, то я бы пропал. Уж очень горело у меня внутри. Теперь свободно стало внутри, а то тесно было.

Мать ему наварила мяса. Все просит:

- Мама, дай мне парку. Где найду парку, если ты ее не приготовила еще?

- Да куда тебе парку? Куда ты пойдешь ползком?

Отец говорит:

с.47:

- Дай ему какую-нибудь парку. Первый сын он ведь, зачем перечишь его словам. Что просит, надо давать.

Стали кушать, а он все просит парку, а он все рвет обвязки, которыми у него ноги обвязаны. Не развязывает узлы, а рвет их руками.

- Откуда сила берется, - думает отец, - ручки ведь маленькие.

Все-таки из зыбки вылезает. Ноги вытащил и сел на постель, как большой ребенок. Видит отец, что он прямо на глазах растет, добавляется мяса, толще и толще становится. Думает отец:

- Что это такое? Я никогда не слыхал, чтобы ребенок, который вчера только родился, сегодня вылезал из зыбки. Это деггоды (нечистый дух) какой-то.

А ребенок поглядывает на отца в то время, когда тот думает. Стали есть. Ребенок в рот мяса не берет, только сосет из груди. Когда наелись, когда он перестал сосать, мать стала ему шить парку. Сшила на его рост. И потом он стал просить бакари.

-Пэ-динта, пэ-динта, - так он кричит до вечера.

Легли спать. Она стала его поворать, он не хочет. Отец говорит:

- Положи его так на зыбку. Закутай его, но не поворай, ему тесно.

Положили его на зыбку, закутали и всю ночь он молчит. Утром встает мать, огонь топит. Парень остался в кокуле, спит что ли, молчит. Еду сварили. Отец встает. Стали есть двое. А сын спит. Мать говорит:

- А вот когда ему сон пришел. Вчера он не спал всю ночь. Туго ему было, оттого что я его закутала. Пусть спит, я ему буду бакари шить.

Мать села шить, а отец пошел на улицу. Пришло время оленей собирать, осень уже встает. На то же место на сопке встал, свистнул, и так же по логам, по земле отдается свист. И долго отдавался этот свист вдалеке, такое же время, как если бы курил трубку, то выкурил бы ее всю. И так же из каждого хребта сыпятся олени, конца краю нет. Всю видимую глазами землю оленями закрыло и с краю но видать, идут ли еще олени или нет.

Пришел к чуму и сел на санку. Стал глядеть на чум. Отворилась дверь и выходит какой-то парнишка. Не думает Солда, что это его сын, а думает:

- Откуда пришел этот среднего роста парень? В новой парке он и в бакарях. Идет прямо ко мне и даже не качается. Идет прямо ко мне. Пришел, обошел мою санку и на другую ее сторону стал.

Положил руку отцу на плечо. Сам стоит на полозе и на отца смотрит.

- Ты мне кто? - говорит мальчик. - Как тебя назвать?

- Ты кто? Какой человек?

- Ты не знаешь меня?

- Не знаю. Я-то Солда, а ты откуда пришел? Или ты мой сын? Я думаю, что ты мой сын.

- Точно, - говорит мальчик, - я твой сын. Если ты Солда, и я тоже Солда.

- Ну, сын мой Солда. Удивляюсь я тебе. Сын ли ты мой, или нет? Почему ты так быстро вырос? Или ты такой был всегда? Но ты позавчера только родился, я же тебе зыбку сделал, верно все же, что я отец твой.

- Если ты отец мой, то скажи, я куда пойду? Я здесь не буду оставаться. Но ты скажи мне мой путь. Я все-таки здесь не буду, но я тебя послушаю.

- Я так думаю, правду ты сказал. Ты же не мой сын. Бог ли ты что ли. Как так, позавчера родился и сегодня уже большой стал. Чудо ты какое-то. Что твоя мать говорит, ты в какие-нибудь чумы пойдешь или нет?

с.48:

- Нет, отец, если мой отец ты Солда и я Солда, мать ничего не сказала. Тебя я слушаю, мать не слушаю. Ты видишь свет. Это она сидит в чуме. В какую сторону ты меня пошлешь? Вот так, отец. Хочешь послать меня, то пошли.

- Я теперь тебя узнал и вижу, что ты не хочешь с нами жить. Раз так, я тебя пошлю. Как ты хочешь идти пешком или на оленях?

- Нет, на оленях я не пойду, пешком пойду. Но вижу, что твоих оленей много, но на них не поедешь. Ни запрячь, ни сесть на них нельзя. Хоть ты говоришь, что я позавчера родился, но оленей этих я знаю, на них сесть нельзя.

Отец рукавицы снял. Взял сына и посадил на колени и обнял за шею.

- Видишь, солнце откуда светит. Вот ты и иди на солнце. Солнце скроется, ты ночуй. Утром вставай и, как солнце на полдень встанет, иди, сколько есть у тебя силы. Станет заходить, встань.

Поцеловал его в обе щеки и показал ему путь. Поставил его на снег обеими ногами и опять показал ему путь.

- Вот сейчас солнце как раз на полдень. Шагай. Я был Солда и ты Солда. Иди, где-нибудь найдешь свой Солда род. Иди, пока на них не наткнешься. Я не хочу переменить слово, данное Большой чайке и буду караулить ее оленей, пока не помру. А ты иди и найди себе род.

Повернулся мальчик к отцу и говорит:

- Ты показал мне дорогу на полдень, а в то время, когда солнце на закате и восходе, сказал, останавливайся. Ты меня посылаешь на конец земли, на ее край. Я все-таки по солнцу пойду. Подниматься будет солнце, я на него пойду, опускаться будет, я на него пойду. Если я на него прямо пойду, я где-нибудь оставлю в стороне свой тыдё (род). Я все-таки пойду все время на солнце. Оттого я хочу все время идти по солнцу, что вдруг ночь настанет. Можно тоже по луне, по звездам идти, но если закроется солнце, луна, звезды, как идти? Тогда я растеряюсь и приду обратно сюда. Ночью, наверное, спать буду, но пока видно солнце, все время буду на него идти. Тогда наткнусь на свой род Солда и буду жить. А ты говоришь, останешься караулить здесь оленей вечно. Когда я дойду до своего рода, тогда я расскажу им, когда ты оленей собираешь. Они будут знать и мне, может быть, доведется также использовать это знание.

Вот Солда-старик остался тут на мысу, а Солда-парень пошел шагать. Больше не поминай Солда-отца, а только парня знай.

Идет, идет не знает куда. Прошел много. Все идет. До того идет, что и не узнает землю, ничего не узнает. Мигнет глазами и уже доходит. Увидит землю - уже здесь, увидит землю - уже есть. Не знаю, как так быстро идет. Может быть, год шел или сколько-нибудь вроде этого. Идет, идет и вдруг видит - впереди на хребте стоят чумы, три чума.

Утро. Солнце еще не вышло. Только собрали оленей. Подошел Солда-парень к ним. Как всегда у переднего угла чума снаружи мужчины сидят. Трое мужчин. Один сидит на санке, двое лежат на земле. Подойдя к ним недалеко, он сел тут. Не на него смотрят, то ли видят его, то ли нет. Один, который сидит на санке, поворачивается к товарищам своим:

- Сегодня день хороший, ясный. Солнце только стало подниматься. Что-то, мне кажется, у нас счастье будет что ли. Вы что думаете? Завтра встанем, поймаем оленей и пойдем к лесу. Его видно вдали.

А меня не видят и не поминают. Я сижу от них на ремень для ловли оленей, я их вижу, а они меня будто не видят. Тот мужчина говорит далее:

- Пойдем завтра в лес все трое, возьмем топоры и будем делать санку.

с.49:

Гольного ельника нарубим, сделаем шайтанскую санку. Но санка будет крытой. Вытешем из ели доски и закроем ее крышкой. Санку будем большую делать.

Товарищи говорят этому человеку:

- Ты как, Солда, так скоро это придумал?

- Как не выдумать. Старый человек всякое выдумает. Он время знает. Тепло, солнце высоко, день хороший. Может быть, во сне видал что-нибудь.

Долго не долго сидели. Солнце заходит. Сокуи снимают и кладут в санку под постелю. И пошли в чум и не думают, что человек там был недалеко от них.

- Почему не видят, - думает Солда. - закрываюсь я что ли? Какие-то худые люди это что ли.

Спать легли эти люди. Утром встают все трое, санки запрягли и поехали.

Я будто сижу. Будто я только сейчас пришел. Перед тем, как они поехали, ночь прошла, а я все сижу. Из лесу пришли. Гольный тесный лес принесли. Вся санка вытесана. Идут прямо ко мне. И сбросили привезенный тес кругом меня и только на меня не бросают. Что такое? Или меня они не видят? Надо перемениться как-нибудь, стать на ноги что ли, чтобы они меня заметили.

Встает на ноги. Стал на ноги, а они в чум заходят и даже не глядят на него. И думушки не думают и глядеть не хотят.

Стал на ноги я сам на себя посмотрел.

- Что это? Не человек я.

Стал он деревом с тремя развилками. Вырос, как новое дерево. Пусть стоит это дерево, а наша речь перейдет теперь к тем людям в чумах.

Тот старый человек сидит в чуме. Жену посылает:

- Ну, товарищей моих торопи. Наелись ли они? Сегодня надо сделать то, что мы решили.

Этот человек выходит на улицу. Идет кругом чума.

- Где мои товарищи, как долго едят?

Кликнул:

 - Товарищи, где долго сидите?

 - Топоры точим, ножи правим.

Подошел к своей санке, взял топор и глянул туда, где набросал свои доски, полозья и все, что привезли, чтобы делать шайтанскую санку. Глядит и говорит:

- Правда, что я вчера заторопился делать санку. К нам пришел самый чистый бог. Дерево выросло за ночь.

И те двое вышли и говорят:

 - О, Солда давно вышел, пока мы топоры точил.

С разговорами идут. Солда говорит:

- Товарищи мои, видите, что случилось, почему я вчера вам говорил.

 - Видим, видим. Это счастье к нам пришло, бог.

Сели кругом этого дерева и стали делать санку и до вечера санку кончили. Только, только осталось положить каха [шайтана]. Теперь говорит Солда-старик одному товарищу:

- Ты оленей собери и одного дурного оленя поймай. Будем кровью мазать санку и постель с этого оленя постелим в санку.

Тот человек собирает оленей. Поймал неученого оленя-третьяка. Убили его и кровью помазали санку и постелью ее покрыли и стали закрывать санку. Санку закрыли, одна только доска осталась полой. Теперь Солда

с.50:

взял палочку и постукивает он по тому дереву. Хвоя свежая на нем. Солда говорит:

- Хочешь ли шайтаном быть? К нам пришло счастье. Только сегодня тебя видим, хоть, может быть, ты пришел к нам давно. Вот тебе санка. Постелю в ней постелили. Можешь заходить, если хочешь. Мы пойдем в чум спать. Если зайдешь в санку, сам закройся этой дощечкой.

Ушли по чумам. Ель стоит, только покачивает вершиной. Утром встают. Этот старик еще и без огня [т. е. до того как в чуме развели огонь] вышел из чума и глядит:

- Правильно. Которое вчера стояло дерево, исчезло, его нет.

Пошел обратно в чум. Стали кушать. Старик говорит старухе:

- Иди позови моих товарищей.

Товарищи пришли. Старик Солда говорит:

- Ну, соберите оленей. Теперь нам надо семь оленей бить. Это действительно будет шайтан нам троим. На наш род это пришел к нам шайтан. Мы Солда род, это будет наш бог, нашего рода шайтан. В дальнейшем мы будем называть его Солдэй каха.

Семь оленей убили и вместе с постелями, с рогами, подогнув подысподь ноги, засыпали снегом, так что только рожки видать.

- Ну, женщины, ломайте чумы и будем аргишить. С тех пор, как новый шайтан к нам пришел, это место худым стало. Чумище переменить надо.

Женщины чумы сломали, оленей поймали и пошли. Повели эту новую шайтанскую санку. Старик сам ее ведет, но ведет сзади аргиша. Идут и остановились недалеко, километрах в десяти, только переменили место. Как остановились, говорит этот старик Солда:

- Я эту свою новую санку поставлю впереди чума перед санками. Поставлю ее здесь и скажите вы своим женам, чтобы обходили ее сзади и чтобы кругом ее даже мужчины не ходили.

Санку поставили, зашли в чум, товарищам говорит Солда-старик:

- Вы свои шайтанские санки тоже так поставьте.

Ладно. Теперь зашли в чум. Поели. Утром встали. Солда-старик посылает старуху свою:

- Позови их, будем говорить. Пойдем ли куда. или нет?

Те пришли, сели на другой край.

- Ну, братья. Буду говорит. Куда пойдем теперь?

Один брат говорит:

- Куда пойдем теперь? Сделали новую санку, переменили место и будем здесь жить. И шайтан новый у нас; только, только посадили. Теперь будем жить вместе и больше никуда не будем ходить.

Конец.

Это один из самых интересных рассказов, записанных мною у энцев. Поскольку энецкий род Солда [Каплины] представляет ответвление большого, теперь ненецкого рода, Салярта, который в XVII в. обитал в бассейне Таза (да и сейчас едва ли не большая часть этого рода живет там), то локализация рассказа, данная в нем - устье Енисея, является, вероятно, ошибочной, позднейшей. Скорее всего она должна быть связана с мысом между Обской и Тазовской губами или с полуостровом между Обской губой и Енисейским заливом. Само название рода Салярта значит по-ненецки "мысящий", т. е. связанный с каким-то мысом (полуостровом).

Это предание определенно возводит происхождение родового идола (шайтана) к погибшей от оспы части рода. В родового шайтана как бы

с.51:

перевоплотился чудесно родившийся сын члена погибшей части рода. Вообще, как нам кажется, здесь содержится интересный материал для понимания представлений энцев о шайтанах (каха).

Особенно любопытен этот рассказ тем, что в нем как будто отражено существование на севере Сибири групп населения с тотемическими названиями. Надо сказать, что еще в 1926 г. и позже, в 1948 г. нганасаны и энцы помнили, что предков нганасан рода Нгамтусо (Костеркиных) звали воронами. В XVII в. предков этих нганасан, живших в низовьях Енисея, называли кураками от энецкого курюкэ - "ворон". Энецкий род Лодосэда (Туглаковы) имел в начале XX в. прозвище лебеди, хотя, как указано ниже, иногда его считали русским прозвищем. Можно предположить, что предки рода Солда (Салярта) имели старое название чайки (по-энецки - саник). Тогда получается целый ряд родов древних обитателей северной Сибири, имевших тотемические названия. Самые западные были, вероятно, жившие близ устья Оби харючи ("журавли-ючи"), затем шли "чайки-салярта" близ устья Таза, затем "лебеди-лодосэда" между Тазом и Енисеем, и наконец, "орлы-нгомде" в бассейне р. Таймыры.

Судя по рассказу, эти тотемические роды образовывали экзогамные группы, вступавшие между собой в браки.

На мой вопрос рассказчик ответил: "Я не замечал, что люди рода Солда [Каплины] не бьют чаек. Люди нашего рода Бай чаек и воронов не бьют. Лебедей бьют".

На мой вопрос, почему род Лодосэда, или часть его, имеет прозвище лебеди, рассказчик заметил: "Это русское название Туглаковых [Лодосэда] лебедь".

Целый ряд других деталей мифа требует истолкования и может дать много ценного материала для исторической этнографии Северной Азии. В этом мифе так же содержатся интересные детали о быте древних обитателей Севера, их обрядах, религиозных представлениях, отношениях между людьми и т. д.