У меня есть некоторое чувство вины, поскольку термин “наивная литература” в нашем сообществе пустил в обиход я. Определения у нас весьма различны, все очень спорно. Действительно, это в достаточной степени гетерогенное, гетероморфное поле. Но с другой стороны ни у кого не возникает ошибок, взаимонедопонимания, о чем мы, собственно говорим. Все более или менее понимают о каком предмете, о каком материале идет речь. Это показывает, что действительно нам нужно в своем собственном сознании дотянуться до этого понимания. Неотрефлектированное понимание сделать отрефлектированным.

Далее некоторого рода частности. Мне показалось существенным то, что было сказано относительно двух аспектов профессионализма. Это вопрос, который касается далеко не только наивной литературы. Этот вопрос касается и профессионального фольклора тоже. Есть, например, профессионализованное исполнительство типа эпического сказительства. Первое значение термина – это наличие образования и/или мастерства. Это квалификационная сторона. И с другой стороны, есть второе значение термина – “на сбыт”. Профессионал тот, кто этим зарабатывает, тот, кто это продает. Было бы хорошо, но мало реально, придумать два термина. Иначе, в силу этих двух смыслов, у нас получается некоторое мутное терминологическое пятно.

Мне кажется важным еще одно, что у нас обсуждалось достаточно мало. Это касается источников, на которые ориентируются наши наивные авторы. Мне кажется, что этот вопрос, решаемый в типологическом ключе, достаточно важен. Есть состояние, характерное для послевоенного периода вплоть до 50-х годов и несколько дальше, когда источником является что-то вроде “Родной речи”, хрестоматии. Круг чтения, практически начальной школы. Ориентиры – это Лермонтов, Некрасов, Пушкин, в какой-то степени, Кольцов, Никитин, Суриков, может быть еще какие-то стихи. Наверное этот круг источников исторически изменчив. Он изменчив и социально. В частности, переход в фазу литературной самодеятельности может быть одним из параметров изменения этих текстов. Выявить этот параметр не так сложно. Наши авторы на то и наивны, чтобы цитировать целыми кусками, большими опознаваемыми фрагментами, по которым можно понять откуда они взяты. Попадая в инерционную струю образца, они настолько точно его воспроизводят, что опознать его можно. Этот круг источников мне представляется важным параметром этого типа словесности.

Мне понравилось замечание, касающееся жанровой маркировки текстов, воспроизведения определенного жанрового диапазона. Возможно, в упрощенном виде наивная литература способна воспроизводить систему жанров с отставанием по фазе, по отношению к верхушечному литературному процессу. Она ориентируется на те хрестоматийные образцы, которые отражают стадию устоявшейся традиции. Ориентация на жанр вообще очень интересна, и этим, мне кажется, надо заниматься.

Относительно исторического среза…То, что мы при всем разнообразии материала понимаем под “наивной литературой”, имеет свою историческую обусловленность. У этого есть свои истоки, свои традиции и свои типологические прецеденты в прошлом и в других культурах. То, о чем мы сейчас разговариваем – это тексты преимущественно советского времени, какого-то количества десятилетий XX в. Может быть начала XX в. Мы в основном не пользовались дореволюционными текстами, мало пользовались текстами довоенными. Это все очень симптоматично. Мы берем определенный круг текстов. Нужно посмотреть, как этот слой литературы соотносится со слоем предшествующей фазы, хотя бы довоенной.

Я обратил внимание на такую вещь. В передаче радио “Свобода” в цикле “Документы прошлого” зачитывались квази-юридические документы, постановления сельсоветов, крестьянских сходок и т. д., а также прошения, которые писались к Калинину и т. п. Стилистика этих текстов не имеет никакого отношения к казенному эпистолярному, просительному слогу, который возник тридцать лет спустя. Поразительным образом этот слог близок к платоновскому. Языковые ориентиры Платонова, конечно искусственны, это стилизация, как у всех мастеров литературного сказа (в виноградовском смысле слова). Но этот язык не искусственен по своей модели. У него были вполне отчетливые источники.