НЕИЗВЕСТНАЯ ЗАПИСЬ ПУШКИНА^(*)

Д. П. ЯКУБОВИЧ

1

Две темы, два интереса характерны для пушкинского творчества и пушкинского мышления 30-х годов: тема бунта и заинтересованность исторической ролью дворянства. Из скрещивания этих двух вопросов, пробуемых Пушкиным на оселках разных жанров, выросли и «Родословная моего героя», и «Моя родословная», и «Медный Всадник», и «Дубровский», и «Капитанская дочка».

Но для понимания Пушкина-художника в этой области особо важно знание Пушкина-теоретика, Пушкина-мыслителя.

Можно считать, что вопрос о дворянстве — как проблема осмысления собственного положения Пушкина и подобных ему в общественной жизни его времени — эта проблема для Пушкина возникла еще в 1822 г. (Исторические заметки), прокалилась в огне 1825 г. и встала перед ним во весь рост в 1830 г. Уже весной 1830 г. Пушкин, несомненно, приступил к литературному оформлению и уточнению своих мыслей на этот счет. 16 марта он писал Вяземскому: «Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу».

Статьи об «Истории русского народа» Полевого и реакция на статью Булгарина были новыми толчками к уточнению общественно-политических взглядов Пушкина. В отрывке «Вы так откровенны…»¹ Пушкин устами «испанца» (испанец или англичанин часто появляется как маска в тех случаях, где надо высказать собственные взгляды!) ставит ряд вопросов: «Что такое русская аристократия? На чем она основывается?» Ответ, интересующий Пушкина, здесь уже дан: «Древнее русское (дворянство)… упало в неизвестность и составило род третьего состояния». А между тем, эта наша «дворянская чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха». И этой группе иронически противопоставляется «Настоящая аристократия наша», которая «с трудом может назвать и своего деда…»

Эта мысль о двух родах дворянства, как известно, становится лейтмотивом всех высказываний Пушкина, лишь только он заговорит на эту тему. А заговаривает он о ней по всякому поводу, особенно около 1833 г. («Родословная моего героя», Дневник, заметки «о дворянстве» и др.).

Из многих размышлений об «аристокрации» возьмем еще некоторые: «Аристократию нашу составляет дворянство новое, древнее же пришло в упадок; его права уравнены с правами прочих сословий, великие имения давно раздроблены, уничтожены» (О «Борисе Годунове» 1831 г.). В «Романе в письмах»: «Мы проживаем в долг наши будущие доходы — и разоряемся… Древние фамилии приходят в нищенство, новые поднимаются и в третьем поколении исчезают опять. К чему ведет такой политический материализм?» Любопытна заметка: «Аристократия чина не заменит аристократии родовой»². Устами героя Пушкин прибавляет: «Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов. Никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат…»

Тема двух дворянств — это прежде всего тема «Дубровского», что особенно ярко явствует из вычеркнутых Пушкиным мест о происхождении Троекурова и Дубровских. Эта же тема о двух дворянствах и о вопросе дворянской чести — тема «Капитанской дочки», приоткрытая ее эпиграфом. Я пробовал показать³, что вопрос о дворянстве — один из центральных в работе Пушкина над «Историей Пугачева», в работе над слоем вторичных примечаний и в работе над историческими источниками, имевшимися в библиотеке Пушкина. Анализ пушкинских взглядов, особенно рельефно данных им в проекте статьи «о дворянстве», будет, однако, не полон, если не привлекать обращений Пушкина к западноевропейским писателям, думавшим и высказывавшимся на близкие темы. Иногда они помогают Пушкину уяснить собственные воззрения, дают аналогии, историческую мотивировку. Здесь прежде всего приходят на мысль знакомые ему Маккиавелли, Гизо, Барант, Тьерри. Он сам указывает: «Я согласен с Лабрюером: рисоваться пренебрежением к своему происхождению — черта смешная в parvenu и позорная в дворянине». Несомненно, западные мыслители были в этой области иногда учителями Пушкина, иногда просто использовались им, когда он находил их мысли созвучными своим.

2

Мне удалось обнаружить еще одно новое свидетельство того, как широка была заинтересованность Пушкина вопросами этого рода и как жадно, как любовно отмечал он все, что шло «в ногу» с его собственной мыслью.

В рукописном отделении Института русской литературы Академии наук СССР имеется писанная рукой Пушкина запись, сопровожденная следующей архивной пометкой: «Выписка, сделанная Пушкиным А. С. по-английски, с пометою внизу: Baur, Автогр. Найдено Модзалевским Б. Л. при разборе библиотеки Пушкина (I л.)».

В виду того что эта запись никак не была отмечена Б. Л. Модзалевским ни в его «Описании пушкинской библиотеки», ни в его картотеке, ни в каком-либо другом месте, а также на нее никогда не обращалось внимания никем другим из исследователей и содержание ее не только не подвергалось комментарию, но даже не было переведено, считаю возможным говорить о ней как о неизвестной. Она представляет собою восемь строк (не считая подписи), четко и без помарок написанных вверху страницы карандашом пушкинской рукой. Одно слово не дописано. Крупная подпись неразборчива и заканчивается подчеркивающим ее широким росчерком. Бумажный белый лист малого формата был сложен вчетверо и конец его загнут. Он лежал в книжке небольшого формата — видны слабые отпечатки букв книги, из которой он, видимо, выпал при разборке библиотеки Пушкина. Водяного знака нет.

Привожу текст:

It is a reverend thing to see an
ancient castle or building not in
decay, or to see a fair tim-
ber-tree sound and perfect;
how much more to behold an
ancient noble family, which
hath stood again the wav<es>
and weathers of time.

В переводе: «Достойная уважения вещь видеть древний замок либо постройку не в упадке, или видеть прекрасное строевое дерево крепким и целым. Сколь еще более (достойно уважения) взирать на древний дворянский род, который выстоял против волн и непогод времени».

Как видим, эта элегическая выписка на тему об «упадке» замка-рода крайне близка пушкинским стихам:

Мне жаль, что тех  родов боярских
Бледнеет блеск и  никнет дух …
…Что в нашем  тереме забытом
Растет пустынная трава…

и как нельзя лучше гармонирует с собственными пушкинскими высказываниями, укладывается как нельзя более иллюстрацией того состояния поэта, когда он сам не знал, выстоит ли он — шестисотлетний дворянин — «против волн и непогод» своего времени. Береги честь — это та же тема…

Выписки Пушкина с иностранного порой заставляют исследователя настораживаться, подозревая наличие какой-либо мистификации, тем более, что подпись, которую можно на первый взгляд прочесть как Raw или Baur (как прочел Модзалевский), заставляет теряться в догадках. Однако наличие в тексте старинной глагольной формы (hath) и характерный параллелизм сравнения говорят о старо-английском тексте.

Анализ подписи привел меня к заключению, что ее надо читать — Bacon.

Действительно, в оригинальном собрании сочинений Фрэнсиса Бэкона⁴ мне удалось найти сравнение, дословно выписанное Пушкиным.

Обращался ли Пушкин к сочинениям Бэкона или нашел цитату из него в какой-нибудь книге?.. Сочинений Бэкона в библиотеке Пушкина не сохранилось. Я склоняюсь к первому предположению. Дело в том, что сравнение Бэкона — не случайно, оно находится в одном из самых интересных политически-значительных мест его сочинений, в Essays or Counsels Civil a Moral. Именно это — XIV главка, называющаяся Of Nobility — О дворянстве⁵. Глава эта не только должна была заинтересовать Пушкина, но и во многом совпадает с его концепциями. Ведь он и сам около 1833 г. подготавливал свою статью о дворянстве. Поэтому останавливаюсь на выдержках из статьи Бэкона:

О ДВОРЯНСТВЕ

«Мы будем говорить о дворянстве сперва как о части государства, затем как об условии для отдельной личности. Монархия, там где вовсе нет дворянства, есть всегда чистая и абсолютная тирания, каковой она является у Турок. Дворянство смягчает неограниченную власть и до некоторой степени отвращает взоры народа от королевской фамилии. Что касается до демократий, то они в дворянстве не нуждаются; и они обычно более спокойны и менее подвержены мятежам, чем (тот строй) где есть дворянские фамилии.

…Уважаемое и могущественное дворянство увеличивает блеск монарха, но уменьшает его власть… Хорошо, чтобы дворянство не было слишком могущественно в ущерб интересам суверенитета и правосудия, но чтобы оно все-таки сохраняло достаточную силу».

Это напоминает разговор Пушкина с великим князем в 1833 г.: «Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне»⁶.
Но всего любопытней у Бэкона следующее место:

«Многочисленное дворянство вызывает бедность и затруднения в государстве; ибо это — издержки, расходы; кроме того, неизбежно дворяне впадают в упадок — это создает своего рода неравенство между достоинством (honour) и средствами».

Здесь Бэкон переходит к рассмотрению того, «что касается до дворянства как отдельных личностей», и вот именно тут-то и находится заинтересовавшее Пушкина место, выписанное им⁷. Непосредственно же за этим местом дается формулировка: «Новое дворянство есть всего лишь дело силы; но древнее дворянство есть дело времени».

Таким образом, взятая Пушкиным цитата оказывается вырванной из наиболее совпадающего с его собственной точкой зрения контекста, что и заставляет думать, что он интересовался всею статьей Бэкона, обращался непосредственно к Бэкону.

Мне остается указать, что следы интереса к Бэкону у Пушкина как будто можно нащупать в 1836 г. В курсе Мезиера «Histoire critique de la littérature Anglaise depuis Bacon jusqu’au commencement du 19 siècle, Paris, 1834», курсе, имевшемся y Пушкина с 20 июня 1836 г., первая статья посвящена Бэкону, и именно она заложена Пушкиным закладкой (стр. 8–9). Зная о Бэконе-философе, Пушкин, конечно, знал и бытовую легенду, связанную с его именем. Достаточно вспомнить, что, читая «Дон Жуана» Байрона, он встречал ряд упоминаний о нем и о том, «что оленей крал Шекспир⁸, что славный Бэкон взятки брал открыто» (III, 92; XIV, 8; XV, 18); знал он, конечно, и мнение, высказанное по этому поводу Вольтером в «Письмах об Англичанах».

Пушкин упоминает имя Фрэнсиса Бэкона и раньше в своих «Мыслях на дороге» (1833 –1835 гг.). Цитируя в главе «Ломоносов» слова Радищева о «Баконе Веруламском», Пушкин замечает: «Радищев говорит, что Ломоносов ни в какой отрасли наук не проложил новых следов… и тут же сравнивает его с лордом Бэконом!.. Таковое странное понятие имел XVIII век о величайшем уме новейших времен, о человеке, произведшем в науках сильнейший переворот и давшем им то направление, по которому текут они ныне…»

Так устанавливается связь между Пушкиным и философом, о котором К. Маркс впоследствии сказал: «Настоящим родоначальником английского материализма и всей опытной науки новейшего времени был Бэкон».

¹ Собрание сочинений, изд. «Красной нивы», т. IV, стр. 491. Ю. Г. Оксман датирует отрывки 1829–1830 гг. ^Назад

² Собрание сочинений, изд. «Красной нивы», т. IV, стр. 501. ^Назад

³ «Литературная учеба», 1930, № 4. ^Назад

⁴ The works of Francis Bacon, collected a. edited by J. Spedding, M. A., R. Leslie Ellis, M. A. a. D. Denon Heath, London, 1878, vol. VII. ^Назад

⁵ Глава эта разрезана в экземпляре сочинений Бэкона, принадлежавшем В. А. Жуковскому. Возможно, что Пушкин пользовался именно этим изданием. ^Назад

⁶ «Дневник Пушкина», под ред. Б. Л. Модзалевского, 1923, стр. 24. ^Назад

⁷ Ср. также ту же статью «О дворянстве» в VI т. упомянутого издания сочинений Бэкона (стр. 549), где она дана с некоторой перестановкой материала и прямо начинается фразой: «It is a reverend thing» и т. д. (гл. 7). ^Назад

⁸ Так называемого «Шекспиро-Бэконовского вопроса» еще не существовало во время Пушкина. ^Назад

^(*) Звенья: Сборники материалов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIX века. М.–Л., 1933. Кн. II. С. 225–231. ^Назад