К ПРОБЛЕМЕ ЗНАЧЕНИЯ СИМВОЛА «ЗОЛОТОЙ ПЕТУШОК»
В СКАЗКЕ ПУШКИНА^(*)

ЕЛЕНА ПОГОСЯН

«Сказку о золотом петушке» А. С. Пушкин написал в Болдине осенью 1834 года. Кроме нее в эту осень в Болдине он не написал ничего.

«Сказка о золотом петушке» чрезвычайно лаконична, что усилено обширными повторами в описании петушка. Это не дает возможности судить о роли и значении Золотого петушка, не выходя за пределы текста. Все повторяющиеся в тексте элементы, которые давали бы возможность судить о категориальной основе системы значений сказки, во-первых, повторяются минимальное количество раз: как правило, это два несводимых к одному значению употребления^* или точное повторение целого сегмента текста. Во-вторых, они практически лишены ограничивающего, фокусирующего смысл контекста. В результате наиболее актуальными становятся «дальние», существующие за пределами сказки, контексты.

В связи с этой особенностью сказки, основное направление ее изучения всегда было связано с поиском источников образов главных персонажей сказки и, в первую очередь, петушка¹. Задача настоящей работы — дополнить эту картину некоторыми частными замечаниями, по возможности оперируя общеизвестными контекстами, узнавание которых было, по всей видимости, необходимым условием понимания сказки.

Первое описание петушка в сказке совпадает с завязкой сюжета: мечтающий о покое царь Дадон получает возможность осуществить свою мечту с помощью волшебного сторожа. Петушок с высокой спицы

Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как от сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»² (II, 275)

Здесь петушок выступает как страж государства, замещая в этой функции царя Дадона и отдавая свое качество золотой игрушки «быть неподвижной» царю. Такое замещение, как показал Р. О. Якобсон, включает «Сказку о золотом петушке» в круг текстов, которые воплощают скульптурный миф Пушкина — миф об ожившей статуе³. Как символ петушок в данном случае выступает в своем наиболее общем и распространенном значении: «Петух значит Бдение, Бодрствие»⁴, то есть как бдительный сторож сонного царства царя Дадона.

Однако петушок, сам являя бдение и бодрствие, позволяет погрузиться Дадону в сонное забытье, неподвижность. Здесь он выступает в функции райской птицы. Традиционно райская птица описывается как драгоценная. Приведем два примера.

Первый — стихотворение Державина «Царь-девица». Наименование героини, использование имен и эпизодов «Бовы», ключевая формула «лежа царством управляла», некоторые выражения, перенесенные в «Сказку о золотом петушке», — все это свидетельствует о том, что в период работы Пушкина над сказкой державинское стихотворение было в поле зрения поэта. В этом стихотворении Державин дает описание «эдемского индея»:

… эдемского индея,
Гребень — звезд на нем нарост,
Пурпур — крылья, яхонт — шея,
Изумрудный зоб и хвост⁵.

В стихотворении Державина этот «эдемский индей» помещен сразу в два символических ряда. Во-первых, он принадлежит ряду «птички райски» — «соловьи китайски», то есть Ряду птиц, несущих признаки:

— быть драгоценной
— быть механической игрушкой
— быть райской птицей, давать возможность монарху погрузиться в сон и «лежа царством управлять».

Во-вторых, принадлежит ряду петухов. Этот ряд в стихотворении Державина начинает «кречет на нашесте», описание которого смежно темам власти и охраны границ⁶. Ему же принадлежат «фазаньи петухи», с которыми сравниваются женихи Царь-девицы. И, наконец, «эдемский индей».

Второй пример — стихотворение Лермонтова «Надежда». Это стихотворение было неизвестно Пушкину и может быть примером общекультурного бытия символа «райская птица». Лермонтов, как и Державин, описывает райскую птицу как драгоценную и связывает ее с темой сна, неподвижности, забытья:

Есть птичка рая у меня,
На кипарисе молодом
Она сидит во время дня,
Но петь никак не станет днем.
Лазурь небес — ее спина,
головка — пурпур, на крылах
Пыль золотистая видна,
Как отблеск утра в облаках⁷.

Второе сюжетное явление петушка в сказке отделено от первого — «год, другой проходит мирно…». На этот раз Золотой петушок трижды подает сигнал об опасности, причем не просто кричит, а «бьется» и потом снова замирает («угомонился», «утих»). Это второе сюжетное явление петушка снова дано Пушкиным как символическое соположение Золотого петушка и царя Дадона: Дадон, найдя шатер и трупы своих сыновей, ведет себя как петушок, его поведение строится по той же схеме:

царь завыл
все завыли                        ?   умолк
застонала глубь долин

Смена поведения царя связана с появлением Шамаханской царицы. В сцене встречи Дадона с девицей Пушкин сравнивает его с птицей:

Шамаханская царица,
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи. (II, 277)

По всей вероятности, «птица ночи» означает в этом отрывке петуха — птицу, которая возглашает приход полуночи (так, например, в стихотворении Н. Львова «Снегирь»: «петух и ночью голосистый»⁸). Однако благодаря использованию перифраза значение золотого петушка генерализуется — он уже выступает и как птица вообще.

Кроме того, Золотой петушок получает в этом отрывке и новое значение:

1. Петушок выступает здесь как эротический символ. В таком значении петух появляется у Пушкина, например, в знаменитом описании отчаяния Руслана после похищения Людмилы:

Людмилы нежны красоты
От воспаленного Руслана
Сокрылись вдруг среди тумана <…>
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору бежал
И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал… (I, 94–95)

В интересующем нас эпизоде петушок выступает именно в таком значении, это дает нам возможность видеть в передаче петушка скопцом Дадону и передачу мужской силы. Такое значение петушка можно проследить на примере характеристик персонажей сказки. До получения петушка царь Дадон три раза охарактеризован как старик («смолоду был грозен», «под старость», «старого царя»), при описании же хозяина петушка Пушкин ни разу не указывает на его возраст, называя его «мудрец», «звездочет» или «скопец» — последнее знаменательно: перед нами персонаж, расставшийся уже со своей мужской силой и способный передать ее другому:

Петушок  м о й  золотой
Будет верный сторож  т в о й. (II, 275)

После передачи петушка Дадон более ни разу не назван старым. Скопец же, расставшись с петушком, напротив, стареет: первое указание на это подчеркивает именно процесс старения — «весь как лебедь п о с е д е л ы й». Динамика старения скопца в последней сцене очень заметна:

поседелый ? старый ? старец ? старик ? старичок.

2. Посредством введения двух автоцитат Пушкин делает актуальной тему любовного соперничества, причем кроме очевидных — скопца и Дадона, соперником оказывается и петушок. Во-первых, это цитата из «Гавриилиады». Во время борьбы со своим соперником-бесом Гавриил его

Х в а т и л  в висок. Бес  а х н у л, побледнел…(I, 191)

Эта цитата объединяет два убийства в сказке: скопца и Дадона.

Царь  х в а т и л  его жезлом
По лбу. Тот упал ничком
Да и дух вон… (II, 279)
О х н у л  раз и умер он (II, 279).

Во-вторых, Пушкин использует строчку из «Руслана и Людмилы». В первом издании поэмы он дал описание любовного бессилия Черномора, оканчивающееся стихами:

… но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого —
Стоная, дряхлый чародей,
В бессильной дерзости своей
Пред сонной девой упадает;
В нем сердце ноет, плачет он,
Но  в д р у г   р а з д а л с я  рога  з в о н…(I, 597)

Звон этот свидетельствует о приходе юного соперника Черномора — Руслана. Этот же звон сопровождает и появление соперника-победителя Скопца и Дадона — Золотого петушка:

В д р у г   р а з д а л с я  легкий  з в о н,
И в глазах у всей столицы
Петушок слетел со спицы… (II, 279)

Ситуация в целом — любовное свидание Дадона с Шамаханской царицей и петух-сторож — актуализирует легенду об Алектрионе, друге Марса, который был сторожем в момент свидания Марса с Венерой, не был бдителен и Марс превратил сторожа в петуха, — и, возможно, сцену из «Дон Гуана», когда Командор стоит на часах во время любовного свидания своего соперника (Пушкин в другой сцене сравнивает Командора со стрекозой, затихшей на булавке, — в этом образе можно найти близость к петушку на спице).

Последний раз петушок появляется в финале: он оживает и убивает Дадона. Это убийство может быть понято и как месть за смерть скопца (и тогда петушок выступает как сторож-волшебный талисман, который мстит за смерть хозяина), и как убийство соперника. Однако эта сцена может быть понята и иначе.

Финал сказки возвращает проблематику всего текста к теме царской власти. Золотой петушок, сидящий на темени у царя, — воплощение общекультурного значения петуха как символа власти. Некоторые исследователи видят в петушке даже прямую пародию на символ русской государственности — орла⁹. В данном отрывке петушок замещает другой символ царской власти — золотой венец, что актуализирует исходное отождествление петушка и Дадона: петушок, получая функцию царя защищать границы государства, «преподымает гребешок».

В контексте проблематики царской власти петушок выступает и как нечистая, бесовская птица, осуществляющая возмездие. Иллюстрацией важности и актуальности этого значения для Пушкина может быть не включенный в окончательный текст отрывок из «Сказки о рыбаке и рыбке»: старуха, перед тем, как потребовать владычества морского, захотела стать «римскою папой». Старик после исполнения желания старухи находит ее посреди «латынского» монастыря:

Перед ним  в а в и л о н с к а я   б а ш н я.
На самой <…> макушке
Сидит его <…> старуха.
На старухе  с а р а ч и н с к а я  ш а п к а,
На шапке  в е н е ц  латынский,
На венце  т о н к а я   с п и ц а,
На спице  С т р о ф и л у с   п т и ц а. (II, 542–543)

Вавилонская башня здесь, конечно, символ неукротимой гордыни старухи. Но важно и то, что, во-первых, этот отрывок ведет к замыслу «Сказки о золотом петушке»¹⁰. Во-вторых, — появление в одном контексте птицы, сидящей на спице, и темы Вавилона (а также старухи, которая в пародийном ключе воплощает блудницу, сидящую на башне, — а не на «водах» или «на звере»; в основе пародии здесь — символическая тавтология, блудница воплощена дважды, в старухе и в башне). Этот отрывок демонстрирует актуальность библейской легенды о Вавилонской блуднице для сказки Пушкина.

Пророчество о грядущем падении «роскошествующего» Вавилона связано с птицей. Птица является знаком и причиной этого падения:

В сказке Пушкина сначала скопец назван вместилищем беса («или бес в тебя ввернулся»), потом он умирает («да и дух вон»), — и именно в этот момент оживает петушок.

Второе значение птицы в пророчестве — она воплощает идею мести:

Тема смерти монарха, царя достаточно регулярно порождает эсхатологическую проблематику и, как правило, сопровождается появлением «роковой» птицы¹¹ — знака и причины падения Великого царства. Так, например, в стихотворении Семена Боброва «Ночь», которое посвящено событиям марта 1801 года, в качестве такой птицы выступает именно петух:

В е р ь х и  Петрополя  з л а т ы е
Как бы колеблются средь снов;
Там  с т о н у т   п т и ц ы   р о к о в ы е,
С и д я   н а   в ы с о т е   к р е с т о в. <…>
Се полнощь! — п е т е л   в о с к л и ц а е т
П о д о б н о   р о к о в о й   т р у б е. <…>
Кто ждет в сии часы безпечны,
Чтоб превратился милый сон
В сон гроба…¹²

Мы видим, что самый беглый анализ демонстрирует нам неустойчивость, подвижность значений Золотого петушка (указанные значения, конечно, не исчерпывают всей символики сказки и не позволяют дать полный концептуальный анализ пушкинского текста). Однако можно попробовать сделать некоторые предварительные замечания о характере символики «Сказки о золотом петушке».

Изменения значений Золотого петушка связаны с непредсказуемым движением сюжета сказки. Первое перевоплощение петушка превращает сюжет из построенного на идее защиты границ царства в эротический, второе — из эротического в сюжет о городе-блуднице.

Сюжет подобного типа имитирует художественный мир лубочной повести и близкого ей массового переводного романа, имена и образы «Бовы» Пушкин прямо использует в сказке. «Сказка о золотом петушке» — не первое обращение поэта к указанной традиции. Элементы ее есть и в «Руслане и Людмиле». Специфичность алогичного и абсурдного сюжета и связь его с традицией лубка хорошо видны в подборке критических замечаний, которые были высказаны современниками Пушкина и которые он включил в предисловие ко второму изданию поэмы. Сюжет действительно близок романическому и лубочному, где герой каждую минуту как бы забывает, что с ним было в предыдущую: то засыпает богатырским сном в тот момент, когда нужно начинать бой, то не узнает близких, то случайно отламывает руки и ноги у окружающих, не рассчитав своей богатырской силы.

Традиция философической имитации массового романа в очередь связана с именем Вольтера. Влияние Вольтера на «Руслана и Людмилу» не вызывает сомнения у исследователей. В силу сюжетной и тематической специфики наиболее актуальным контекстом «Сказки о золотом петушке» является «Вавилонская принцесса» Вольтера. В центре повести — драгоценная птица, одним из символических значений которой является эсхатологическое — это роковая птица, поселившаяся в Вавилоне и знаменующая его падение:

«Клюв ее был розовый <…> Шея птицы отливала всеми цветами радуги, но более яркими, более ослепительными. Оперение играло тысячью золотистых оттенков, лапы были словно смесь серебра и пурпура, и хвосты тех чудесных птиц, которые впоследствии влекли колесницу Юноны, меркли перед ее хвостом»¹³.

Восточная роскошь, вавилонское великолепие в повести Вольтера делают этот город «раем на земле» и знаменуют особое отношение к миру — «философию наслаждения»: «Все единодушно решили, что боги создали царей лишь для того, чтобы ежедневно устраивать празднества, — лишь бы они были разнообразны, — и что жизнь слишком быстролетна, чтобы заполнять ее чем-нибудь иным; что тяжбы, интриги, войны, богословские споры — все, что укорачивает человеческую жизнь, — бессмысленно и отвратительно <…> и что сущность человеческой природы — наслаждаться, все же остальное — суета. Эта превосходная мораль никогда не была опровергнута ничем, кроме фактов»¹⁴.

Это рассуждение не совпадает с позицией автора повести, что хорошо видно из последнего иронического замечания. Для автора эта превосходная мораль — лишь одно из множества мнений, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Более того, Вольтер строит свою повесть так, что читатель, сопереживающий главным героям, — юным, добродетельным и прекрасным — постоянно разделяет пространственную и ценностную точку зрения этих героев. В результате, в конце повести Вавилон — уже не «рай на земле», а «огромный, надменный, развратный город»¹⁵. Таким образом, тема Вавилона, как и все в повести, имеет как бы несколько ипостасей: для героев Вавилон — это или воплощение превосходной морали наслаждения, или развратный город; для автора он символизирует сосуществование множества равноценных истин и мнений одновременно (что связано с библейской легендой о разделении языков). Таким образом, у Вольтера прерывистый алогичный

сюжет и неединообразие символики мотивированы философической позицией автора. Герой Пушкина — Дадон — неподвижен сам и не замечает, что окружающий его мир изменчив и неоднозначен. Но даже для бодрствующего читателя, наблюдающего со стороны, мир сказки не складывается в единую и непротиворечивую картину. Часть событий происходит как бы «за кадром». Так, например, мы не знаем, что произошло с сыновьями Дадона, почему «рать побитая лежит», и если сыновья Дадона сражались между собой, то почему оба без лат и т. д. Чтобы понять это, нам нужно предположить ряд сюжетных ходов, которые не отражены в сказке. Символика петушка строится аналогично сюжету: если он — символ мужской силы, то почему вначале он охраняет границы царства Дадона, почему при его криках в столице всех охватывает страх? Если он воплощает эсхатологическую птицу, то кто тогда скопец и куда пропала царица?.. Символические значения петушка несводимы в один сюжет, каждое же из них в отдельности обнаруживает семантические зияния в сказке. Пушкин нарочито разрушает любое последовательное движение семантики и сюжета в «Сказке о золотом петушке», что особенно бросается в глаза на фоне тяготения позднего Пушкина к генерализации и мифологизации поэтического сюжета.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ахматова А. А. Последняя сказка Пушкина // Анна Ахматова. О Пушкине. Горький, 1984; Азадовский М. К. Литература и фольклор. Л., 1938; Бойко К. А. Об арабском источнике мотива о золотом петушке в сказке Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1976. Л., 1979 и другие ее статьи смежной тематики; Алексеев М. П. Пушкин и повесть Клингера М. Ф. «История о Золотом Петухе» // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. ^Назад

² Пушкин А. С. Стихотворения. Т. I–III. Л., 1955. Здесь к далее указания на это издание даются в тексте. ^Назад

³ Якобсон Р. О. Пушкин и его скульптурный миф // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М., 1987. ^Назад

⁴ Иконологический лексикон. СПб., 1763. С. 224. ^Назад

⁵ Державин Г. Р. Анакреонтические песни. М., 1987. С. 139. ^Назад

⁶ Там же. С. 137. ^Назад

⁷ Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. Т. 1. С. 208. ^Назад

⁸ Поэты XVIII века. Л., 1972. Т. 1. С. 248–249. Показательно, что Львов противопоставлет нежному пению снегиря павлина и петуха, пение которых не связано с личным переживанием, они поют и зимой, и ночью, их глас — глас славы, времени:

Пускай павлин, хвостом пушистый,
Своею славится трубой!
Петух, и ночью голосистый,
А ты, мой друг снегирь, не пой.
Их песни и сердца  ж е л е з н ы
Почувствуют  о г р о м н ы й   г л а с…  ^Назад

⁹ Алексеев М. П. Пушкин и повесть М. Ф. Клингера… С. 81. ^Назад

¹⁰ На это впервые указала А. А. Ахматова. ^Назад

¹¹ Интересно, что поздний вариант этой легенды уже включает элементы, восходящие к пушкинской сказке: «…Помню также рассказ того времени о какой-то черной птице, три дня до смерти Николая I сидевшей над спицом маленького бельведера на крыше Зимнего Дворца, как раз над его комнатою, и постоянно кричавшей каким-то зловещим голосом». — Кн. В. П. Мещерский. Мои воспоминания. Ч. I (1850–1865 гг.). СПб., 1897. С. 64.

В этом ряду Золотой петушок имеет еще одно значение, по крайней мере потенциальное, — царь Петр, медный сторож, соперник и мститель всякого царствующего монарха. Не случайно это значение присутствует у Ремизова — см. статью М. Безродного в настоящем сборнике <Безродный М. Об одном приеме художественного имяупотребления (Nomina sunt odiosa) // В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. To Honour of professor Yu. M. Lotman. Тарту, 1992. С. 210–217>. ^Назад

¹² Поэты 1790–1810-х годов. Л., 1971. С. 127. ^Назад

¹³ Вольтер. Философские повести. М., 1960. С. 267. (Перевод Н. Коган.) ^Назад

¹⁴ Там же. С. 262. ^Назад

¹⁵ Там же. С. 324. ^Назад