Продолжается публикация автобиографической книги Солженицына

Сентябрьская книжка "Нового мира" вряд ли может быть сочтена принципиальной удачей редакции. Нет, уровня журнал, конечно, не теряет (привлекательно угловатая поэма Марины Кудимовой "Утюг", острая статья Юрия Каграманова о Владимире Путине с точным заголовком "Бегство вперед?", живые возражения Натальи Ивановой на эссе Александра Кушнера об ахматовском самоуподоблении Анне Карениной, весело разыгранная "Книжная полка" Александра Носова), но ничем особенным читателя не привораживает. И то сказать, чуть не сто страниц ушло под окончание скабрезно-меланхоличного романа Людмилы Улицкой "Путешествие в седьмую сторону света".

Но если б и снизил журнал планку еще или, напротив, сумел раздобыть для номера отменные вещи, - все равно это не изменило бы сути. А суть в том, что в N 9 "Нового мира" начата публикация второй части книги Александра Солженицына "Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания" (первая часть печаталась здесь же: 1998, NN 9, 11; 1999, N 2). Часть эта, посвященная жизни в Вермонте (1079-1982), писалась там же, когда "вчера" еще не улеглось "историей". Писалась после нескольких лет работы над "Красным Колесом", в пору временной остановки - перед неожиданным для многих путешествием Солженицына на Дальний Восток.

Почему неожиданным? Разве не может писатель сняться с места и отправиться туда, где прежде не бывал и побывать не мог? Разве жажда новых впечатлений не входит в самый состав души человека творящего? Разве людям вообще не присуща тяга к странствиям? Так, - возразят нам, - но то нормальные писатели и обычные люди, а не добровольно заточивший себя в американском захолустье Солженицын. Меж тем солженицынское затворничество (в подсоветской России, Швейцарии, США или России новой), как и солженицынские путешествия (опять-таки разных лет и по самым разным местам) в равной мере подчинены одному, единственно важному для него делу - писательству. Как нужна сосредоточенная работа (словами Пушкина "В уединении ты счастлив, ты - поэт!" открывается вторая часть "Зернышка"), углубление в архивные материалы, давние полуистлевшие газеты, мемуары, которыми щедро делились с Солженицыным обминувшие все напасти старики первой эмиграции, так нужно и движение, открытие новых городов и стран, общение с живыми людьми. Как насущно необходимо в свою пору молчать, пропускать мимо ушей заливистую брань и изысканные колкости, натужную клевету и приятные (когда лицемерные, а когда и самым добрым чувством надиктованные) предложения прибыть туда-то и выступить там-то, так столь же естественно в другие дни отложить все дела и, превозмогая тягу к главной работе, написать "Чем грозит Америке плохое понимание России" или "Наших плюралистов".

"Очерки изгнания" можно (и, вероятно, нужно) читать по-разному. Как "исторический источник" - хронику споров о России, коммунизме, будущем нашей страны, что велись на излете брежневского царствования в западной и эмигрантской печати. Как актуальный публицистический текст - Солженицын был прав, предполагая, что тогдашние споры, а главное - тогдашняя фальсификация русской истории, прямо ведущая к отождествлению великого народа и коммунистического режима, не только получат продолжение после падения большевиков, но и тяжело скажутся на судьбе стряхнувшей их иго России. (Продолжаются. А уж как сказались, что на внутренней ситуации, что на международном положении страны, всякому мало-мальски объективному наблюдателю сегодня видно. Вне зависимости от его отношения что к России, что к Солженицыну.) И тот, и другой взгляд на "Зернышко" важен. Но, быть может, не менее важен третий.

Солженицын пишет о том, как неразрывно связаны творчество и свобода. Как внешне изнурительный, но внутренне необходимый труд делает человека счастливым. В изгнании, постоянно ощущая боль за Россию, тревожась о судьбе детей (вырастут ли они русскими? и что с ними будет, коли случится страшное с совсем не молодым отцом?), при постоянных нападках со всех сторон (кто только не наставлял "авторитарного" Солженицына на "путь истинный" и не выводил его на "чистую воду" - все: от левых либералов до ультранационалистов, от агентов ГБ до западных газетчиков), ощущая непомерность поставленной задачи, нередко отвлекаясь (пусть на самое необходимое, но ведь и минута дорога!), Солженицын пишет - "вяжет" сложнейшие узлы "Красного Колеса". Дело будет сделано, а предвидя его венец, писатель скажет:

"Оглядываясь, не могу не признать минувшие шесть лет в Пяти Ручьях - самыми счастливыми в моей жизни. Налетали западные неприятности - и проходили побочной пеной. Как раз в эти годы развился громкий лай на меня - но не испортил мне ни одного рабочего дня, да я его и не замечал, по пословичному назиданию: в ино время не думай, не знай, что люди говорят".

Это и называется внутренней свободой. Той самой - "иной, лучшей", о которой мечтал своим последним летом Пушкин.

27.09.2000