[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Как мы вместе жили в аду
Читать вторую часть работы Солженицына "Двести лет вместе" (М., "Русский путь", 2002) больно. Думаю – каждому хоть в малой степени серьезному и ответственному человеку. (О других, кому "все ясно" заранее, и говорить не стоит.) Больно – вне зависимости от национальности читателя, его социально-духовного опыта, информированности и меры доверия к автору. Больно – как при чтении "Одного дня Ивана Денисовича" и "Матренина двора", "Архипелага..." и "Красного Колеса". Потому что вся жизнь России в ХХ веке (о ней и только о ней Солженицын писал и пишет) – это трагедия неизмеримого масштаба. Величие Солженицына, не в последнюю очередь, обусловлено именно таким настроем его писательского зрения - способностью увидеть и воплотить теснейшую взаимосвязь якобы отдельных и частных "исторических сюжетов" в целостном бытии страны, сорвавшейся в ад коммунизма.
Цель коммунизма – отнять у человека свободу, превратить его в безответственную и беспамятную точку пересечения "социальных функций", подчинить все его бытие "своим" законам (возвести в абсолют категорию "необходимости") и в конечном счете изничтожить личность как таковую. Разумеется, "проект" этот – как и любые "начинания" князя мира сего - не мог реализоваться полностью. Мы знаем – в том числе от Солженицына – о том, как душа оставалась живой в царстве колючей проволоки. Но, к несчастью, история величия человеческого духа не покрывает истории человечества: нежить не только убивала людей без счету, но и вполне успешно корежила людские души и традиционные институции, извращала и обессмысливала все, к чему прикасалась – "советская семья", "советская школа", "советское государство" и т. п. стремились подменить собой просто "семью", "школу", "государство" (и не мало в том преуспели; в частности, замазав своей кровавой грязью, дискредитировав для новых поколений сами эти феномены – то есть загодя посеяв ядовитые семена нигилизма). Было бы странно, если б тотальное извращение не коснулось национального вопроса вообще и русско-еврейских отношений, в частности. Да и самих судеб (сущностей) двух народов. Русские и евреи в советском контексте перестали быть просто русскими и просто евреями. Отнять у человека его национальную идентичность вовсе не под силу и большевикам; вывернуть и изуродовать ее, направить в дурное русло либо загнать в больное подсознание – очень даже под силу. Об этом Солженицын и пишет.
Не евреи сделали в России революцию, отлившуюся октябрьским переворотом и диктатурой "партии нового типа", развязали гражданскую войну, наладили систему карательных органов, растоптали Церковь, провели коллективизацию, обескровили интеллигенцию и т. п. Солженицын много раз и с подлинной страстью повторяет эти тезисы. Но к бесчисленным трагедиям страны евреи были причастны. Да, подавляющее большинство евреев, служивших революции, а потом советской власти, евреями себя не ощущали, как не ощущали себя русскими их однопартийцы из Рязани или Пензы. Да, у коммунистов нет отечества, а их ненависть к истории, традиционной культуре, устойчивому бытовому укладу "по-ихнему" вполне логична. Только объясни-ка мужику, фабричному, торговцу, священнику, вдруг оказавшимся под властью еврея с маузером, что дело, дескать, в каком-то там "коммунизме", а вовсе не в конкретном Рабиновиче, что строит "новую жизнь" (в основном крушит жизнь всякую!) с той же яростью, что и воеводящий в соседнем уезде Сидоров. Отождествление "жидов" с "комиссарами" было несправедливым, но не было случайным. Ответом на миграцию евреев в столицу и крупные города центральной России и их "хождение во власть" (не обязательно "высшую") стал рост антисемитизма в 20-30-е годы. Отнюдь не государственного – напротив, власть отождествляла антисемитизм с антисоветизмом (и тут была "ихняя", то есть извращенная логика) и вела с ним борьбу (а советские методы борьбы известны). Что лишь усиливало юдофобию. В том числе у тех вчерашних крестьян и мещан, что двинулись во власть, расплевавшись с выкорчовываемой (и не успевшей стать для них своей) традиционной культурой, но тая злобу (часто – бессознательную) на комиссаров "первого призыва". Ох, не сводится этот сюжет подспудного умножения взаимной ненависти, зла, плодящего новое зло, к "русско-еврейскому" комплексу.
Размышляя о том, почему многие евреи признали советскую власть своей и, вступив на "комиссарскую стезю", оказались причастными большевистским преступлениям, ряд публицистов (Солженицын их подробно цитирует) объясняет дело так: старые ограничения пали, простор для активной деятельности открылся, а традиционная сфера приложения сил (коммерция) скукожилась – иного выхода, как идти в чиновники, просто не было. Логично? Еще как логично! Но ведь точно такой же логикой можно оправдать "стихийный" антисемитизм выдвиженцев 30-х годов! Понять можно всех. Особенно, помня, что "нас там не стояло" (и неизвестно, как мы бы сами там выглядели), что "жажда жизни" и самореализации глубоко коренятся в людской природе, что требовать от человека героизма и мудрости – дело рискованное... Всех можно понять. Пока не задумаешься о том, что эти самые все – все, кто жил в советской России – друг с другом, страной и будущими поколениями сделали. Пока не вспомнишь о тех праведниках (да просто мужественных, добрых, совестливых людях), без которых не стояло бы ни село, ни Россия, ни весь наш мир. (На такие примеры Солженицын щедр и в новой книге.) Пока не расслышишь любимую мысль писателя: другой выход всегда есть.
Ну вот. И опять мы упираемся в "императив совести". А ведь объясняли нам умные люди, что принуждать к чему-либо не хо-ро-шо-с! Что каждый волен решать за себя. Что даже если мы и согласимся какого-нибудь мерзавца морально осудить, то только строго "индивидуально". Что разговоры о национальной вине противоречат духу либерализма. А о национальной трагедии (например, русской или германской) не противоречат? А о самом феномене нации? Возможно некто (отвлечемся от типичных любителей "двойных стандартов") совершенно искренне полагает, что нации фиктивны либо рудиментарны, а человечеству мешают достигнуть всеединства только замшелые любители ворошить "национальные проблемы". Но, увы, национализм (слишком часто принимающий чудовищные формы) существует не только как производная от работы идеологов. И пока он существует, феномен нации будет привлекать внимание. Можно делать вид, что вопроса больше нет (чем отзовется для Запада мульткультурность с политкорректностью, покажет история, но не похоже, что эта дорожка ведет в райские кущи). Можно упиваться величием и обидами своей и только своей нации, не замечая того зла, что от нее исходило. (Примеров тьма – и в русской публицистике, и в еврейской.) Можно искать смысл случившегося, вникать в чужие обстоятельства, ощущать себя ответственным за то, что совершил твой народ (в том числе – за "своих" мерзавцев, русских, еврейских, немецких...), знать, что простых решений мы не дождемся, что взаимные обиды будут отзываться новой и новой болью, что всегда найдутся любители нагреть руки на национальной розни (как и любители щеголять "чистотой риз" и "высокой" демагогией), - и все равно вести ответственный разговор о том, что мучает очень многих. Это путь Солженицына.
Памятуя о том, как был встречен первый том исследования (а впрочем, и о давних обвинениях в адрес писателя) приведу все же одну цитату. Не про русскую историю ХХ века, которой посвящена книга, а про "евреев как таковых". "Что Бог избрал для своего человеческого воплощения и, во всяком случае, для исходной проповеди именно эту нацию и уже потому она избранная – этого не может отрицать христианин. "Распни, распни Его!" - то было всеобычное неизбежное ожесточение всякой темной фанатичной толпы против своего светлого пророка, - мы же всегда помним: Христос пришел почему-то к евреям, хотя рядом были ясноумные эллины, а подальше и всевластные римляне".
11/01/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]