Культурные моды 90-х в зеркале Виктора Шкловского

Питерское издательство "Лимбус Пресс" выпустило том прозы Виктора Шкловского - основу его составили ранние вещи: "ZOO" (1923), "Третья фабрика" (1926), "Габургский счет" (1928). Что проза эта по-своему великолепна никак не новость. Новость - нынешний контекст. Клочковатые внежанровые опыты Шкловского кажутся сработанными не в оны годы, а вчера. И это не комплимент автору-классику (он в них и не нуждается), а сигнал о положении дел в новой "продвинутой" литературе.

Наши рвущиеся в практики теоретики "нового искусства" не устают кормить публику варевом семидесятилетней выдержки. Они пишут о радикальной ломке времени. Об исчезновении "старого" писателя (читателя, героя). О современной технике, которая изменила самую природу человека: Шкловский в этой связи славил автомобиль с аэропланом; теперь в боги определен компьютер. (Впрочем, и у Шкловского и у его бессознательных имитаторов восторг смешивается со страхом.) Об иронии, запретных словах, рабствовании "старым темам" и невозможности порвать с ними. "А мне бы хотелось писать, как будто никогда не было литературы. Например, написать "Чуден Днепр при тихой погоде". Не могу, ирония съедает слова. Она нужна - ирония, она легчайший способ преодолеть трудность изображения вещи" - это не юркий газетчик пересказывает Умберто Эко, это Шкловский говорит почти от себя.

Все на своих местах. Необходимость литературы "факта" и "интимности" (и у нас мемуары пишут тридцатилетние). Императив "сюжетности" (которая водится только на Западе). Мечта о деловитой американизации. Полузавистливый взгляд на массовую культуру. Похвалы газетным фельетонам. Брань в адрес "толстых" журналов. "Роковой вопрос" - "как теперь быть писателем" (да вот так и быть, если, конечно, есть в этом потребность; а нет - так и спрашивать нечего). Готовность к халтуре.

Правда, остроумная дифференциация этого рода деятельности не прижилась. Шкловский различал "халтуру греческую" (когда писатель хорошо делает чужое дело - к примеру, на кинофабрике или в газете) и "халтуру татарскую" (когда он плохо делает свое). И даже помнил, что отдельно от двух халтур существует искусство. Нам не до таких тонкостей. Мы, как Бурбоны, ничего не забыли и ничему не научились. А потому бодро прилаживаем насквозь революционную идеологическую доктрину 1920-х к якобы освободившейся от всякой идеологии "постмодернистской" культуре 1990-х.

На заре "новой эпохи" (1992), прощаясь с "уходящим" царством идеологии-гражданственности и пророча "невиданные перемены", Александр Генис вещал: "Каким же грандиозным самомнением надо обладать, чтоб написать "Иван Петрович встал со скрипучего стула и подошел к распахнутому окну". Чтоб не испытать стыда за плагиат, надо заставить себя забыть обо всех предшествующих и последующих Иванах Петровичах, скрипучих стульях и распахнутых окнах". Теперь заголовок этой статьи превратился в заголовок итоговой книги автора - "Иван Петрович умер" (М., "Новое литературное обозрение", 1999). Ругаться словом "плагиат" - дело милое. Особенно, если автор уверен, что никто не вспомнит, сколько раз уже хоронили бедного Ивана Петровича. Виноват, Ивана Ивановича. В "ZOO" Ремизов (кстати, уже написавший "Пруд" и "Крестовых сестер") говорит повествователю: "Не могу я больше начать роман: "Иван Иванович сидел за столом". За семь лет, разделивших статью и книгу Гениса, никто не заметил этого "случайного" схождения. Как никто не заметил, что в генисовских "Беседах о новой словесности" (их и открывает некролог Ивана Петровича) нашлось место лишь одному писателю 1990-х - Виктору Пелевину. (Все прочие портретируемые сложились как писатели куда раньше - ну а писали они про разное, в частности - про Ивана Петровича) И уж тем более, как заметить, что в промежутке между Шкловским и Генисом было тоже кое-что написано - например, про Юрия Андреевича (Живаго) и Ивана Денисовича (Шухова).

Грустно не то, что повторяются зады. И даже не то, что при этом игнорируется живая словесность. (Если уж мы так любим формалистов, то стоит помнить их тезис: когда все пишут "хорошо", великим писателем будет тот, что пишет "плохо", то есть против законов моды.) Грустно, что при всей революционности и блеске книги Шкловского - книги капитулянтские. Книге о подчинении "духу времени". Известно, что сталось со Шкловским, когда на смену двадцатым пришли тридцатые и последующие годы. Именно со Шкловским (и людьми его типа, остро озабоченными своей "современностью"), а не с Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом, Зощенко, Тыняновым, Шварцем. Удержимся от аналогий. История, к счастью, не всегда повторяется, хотя модели культурного поведения левых интеллектуалов-новаторов и остаются неизменными.

"Время новостей". 04. 04. 2000. № 14