[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
По былинам сего времени
В тридевятом царстве, в тридесятом государстве было превеликое множество воеводств. В каждом свой стольный град, а в нем сильный могучий воевода со советники да помощники, судьи строгие, бояре статные, мудрецы вострые, стрельцы крепкие. Ну, и прочий народец — пахари, рукомесленники, лекаря, зиждители, торговые люди, пестуны чад малолетних (и великовозрастных), ведуны и изготовители кислых щей, брубильщики, золотари, гусляры, звездочеты, скоморохи… Кого только не было на просторах триодиннадцатой державы! И куда ни глянь, всюду те же благолепие с изобилием, что в самой главной столице, до которой из иного закоулка сто лет скачи — не доскачешь. Так и в славном сарайском воеводстве: порядки крепкие, обычаи отвечные, хоромы тесовые, дороги шелковые, трактиры изрядные, арбузы сахарные, стерлядки (в гербе) серебряные, голосование девяностопятипроцентное (сами понимаете за кого). Жили сарайцы себе не тужили, да вдруг напасть.
Эх, кабы «вдруг»! То-то и беда, что аж двадцать лет не ведали люди добрые: вершится в их беспечальном краю сущая мерзость. И не где-нибудь — в «Сарайских воеводских ведомостях»! С самого первого нумера пробрался в сей расчудесный листок (иных в тридвенадцатом королевстве никогда не водилось!) злоехидный чуж-чуженин. Давайте, мол, буду вам сказки писать — про то, как всякие бахари (заморские и нашенские) гиштории складывают да самодвижущиеся картинки представляют…
Кому это надо? Нешто не смекнет сараец сам, как ему культурно отдохнуть? Нешто не различит хорошую книжку (к примеру, про подвиги Бешеного-Меченого-Крутого, либо про босоногое детство сарайского воеводы, либо про козни мериканских аспидов) от сквернобукерной? (Хоть бы и в тритринадцатом богдыханстве написанной, хоть бы и мнимым сарайцем накарябанной!) Нешто не знает, какие картинки ему смотреть? Вестимо, все сараец знает — не хуже прочих государевых людишек.
Вот только души у нас широкие (надо бы сузить): хочешь писать свою дребедень — пиши! Даже жалованье тебе положим — самую малость меньше, чем Степаниде Ахромеевне, которая в хоромах пыль смахивает да мусор выносит. В аккурат хватит на книжки да картинки, на которые «критику» (и слово-то гадкое!) наводить будешь. Может, кому делать нечего, и прочтет. Пиши — да знай свое место, славь великодушных кормильцев. А смуты заводить (хулить добродетельных гусляров, подсовывать пакостный товар) — уговору не было. Все доверчивость наша, все простота да щедрость…
Вот чуж-чуженин и раззадорился. Два десятка лет клеветон за клеветоном гонит. Как бы про байки с былинами, а вглядишься — про жизнь нашу райскую, которая ему не по нраву (как и лучшие песнопевцы). В другие листки протырился — там и вовсе не про «культуру», а прямо-таки про «политику». Боярскую. Воеводскую. И — вымолвить страшно — государеву… Книжки сам сочинять принялся (штук сорок набежало), дружбанов по всей земле завел — они-то (такие ж зловредины) его в своих теремах медом-сахаром потчуют, в своих издальнях печатают, в своих листках нахваливают… Гонорары да премии лопатой гребет, добродетельных граждан порочит (в листках — попросту, в книжках – на зловредном эзопьем языке), чина-звания не щадит, в присутствие вовсе не наведывается — знай, шлет свои пашквили электрическим манером… А за жалованьем (чуть меньше, чем у Ахиллы Стратилатовича, который в караулке чай кушает да пропуска проверяет) каждый месяц является: вынь да положь! И нет на него никакой управы!
Нашлась! Поставили на Сарайск нового воеводу (краше всех прежних, хоть и те чудо хороши были), назначил он слугою по печатням-говорильням (по-бусурмански — министром, вот ведь навязали словцо — не выковырнуть!) дородна добра молодца, всем пустозвонам супротивника, благолепию защитника. Честил его в оны годы чуж-чуженин, сказывал злые бывальщины, разливался соловьем-разбойником, пускал шип по-змеиному — да отлились мышке кошкины слезки. Не успел усесться добрый молодец на лавку приказную, как кликнули ворога-сказителя во избу печатную. И сказали человечьим голосом:
Ой ты, гой еси, идолище поганое! Ты службишкой-то манкируешь, добрым людям в пояс не кланяешься, портки в конторе не просиживаешь, да и басни твои (то бишь критики) нам с завтрева вовсе без надобы. Отползай-ка ты, бродяга, отселева — по добру да по-здоровому, с надлежащим выходным пособием. Не все тебе, шаромага, романы писать — отстучи, собака, заявление, по собственному по желаньицу. Накатаешь ярлык скорописчатый — гуляй на все четыре стороны. Будешь, супостатище, кобениться — найдем на тебя справедлив закон. Тех законов в султанате нашем, тричетырнадцатом, — тридцать три мильона с тремя тысячами. Да еще триста тридцать три принимаются. Прежде спали законы да позевывали – пришел нынче час пробуждения.
Вот такая история случилась на днях в трипятнадцатом царстве, в тридвадцатом государстве. А именно в том, в котором мы живем. Вот так критику, публицисту, автору «ехидных детективов» и фантастической биографии второго президента России Роману Арбитману (он же Лев Гурский) повелели убраться из «Саратовской губернской газеты». В которой больше не будут рецензироваться книги и фильмы. Как не рецензируются они в подавляющем большинстве наших печатных СМИ.
Жалко саратовских подписчиков. Обидно за благородного, веселого и яркого литератора. (Впрочем, щелкоперам этим все на благо — тут вот материала для новой антиутопии подбросили.) Но грустно и «эгоистически». Ибо ничего неожиданного в этом сюжете нет. Как нет ничего специфически провинциального. Потому как в любом воеводстве нашей державы позывные царской столицы улавливаются с идеальной точностью. И тут же оборачиваются надлежащими мероприятиями. Иногда поперед батьки. Но и в таком разе строго по былинам сего времени. А не по замышлению Бояню.
Андрей Немзер
08/06/12