[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Смертью не все кончается
Время от времени меня спрашивают: «— Почему ты опять едешь в Тарту? Ведь со смертью Лотмана (1993) там все кончилось…». Стараясь не злиться, отвечаю, что слова Проперция «смертью не все кончается» (памятные по эпиграфу к батюшковской «Тени друга») прямо относятся к тартуской кафедре русской литературы. Что высокий университетский дух, единящий историко-филологическую науку и воспитание чувств, новаторский поиск и сбережение традиции, точность и дерзость, академическую иерархию и веселую вольность, открытость миру и сердечную верность русским началам, дышит именно там. Что кафедра остается лотмановской. Что там работают мои учителя и друзья (включая совсем молодых, формально у Лотмана не учившихся). Что и в 70-х мы — студенты из Москвы, Ленинграда, Харькова, Еревана и т.д. — рвались в Тарту не только ради встреч с Юрием Михайловичем. То есть в первый раз ехали, конечно, за этим (слава есть слава), но хватало одного конференционного заседания, чтобы уразуметь, где наша истинная школа. «Детские» доклады — неумелые, завиральные, разом наглые и робкие — слушала вся кафедра. Не только частные замечания (практически по каждому выступлению), но само доброжелательное и требовательное внимание к школярским экзерсисам приобщало нас миру свободной и конфликтной мысли. Все, о чем мы думали, оказывалось сложнее и многомернее, чем в самых лучших ученых книжках. Не «семиотике» и «структурализму» учились мы в Тарту, не только профессиональных навыков набирались (хотя и это было еще как важно). Учились думать, слушать, осваивать (пусть не всегда полностью соглашаясь) чужие суждения. В том числе едкие, совсем не модные, возвращающие на грешную землю, разрушающие наши «грандиозные» воздушные замки.
И тут был особенно важен голос профессора Павла Семеновича Рейфмана. Его вежливая и неуклонно твердая интонация. Снайперская точность вопросов. Улыбчивое недоверие к пышным химерам и дежурным ссылкам на авторитеты. Ощутимая в каждой реплике любовь к «материалу», «конкретным» (любимое слово Павла Семеновича) фактам русской истории и литературы. Знание и вкус, которые оказывались весомее наспех схваченной «методологии». Никаким «структуралистом» Рейфман не был (хотя, разумеется, превосходно знал, что это такое). Его научные интересы (прежде всего — публицистика, критика, общественная мысль середины XIX века, Салтыков-Шедрин, Чернышевский, славянофильская журналистика) были далеки от моды. Что не мешало ему быть истинным университетским профессором (не по должности-званию, а по стати и сути). Он был незаменимым и неповторимым членом кафедры, верным другом своих друзей, наставником своих (чужих в Тарту не бывает!) учеников. И остается сейчас. Когда его не стало. За две недели до 89-летия. За полтора месяца до международного конгресса, которым будет отмечено 90-летие Лотмана.
Лотман и Рейфман совсем не походили друг на друга. (Не только работали, но и великолепно острили они по-разному; даже заикались — этот «антилекторский» недуг был присущ обоим блестящим преподавателям — каждый в своей манере). Но их сотрудничество и дружбу (не исключавшую споров и размолвок, иногда резких) нельзя счесть случайностью. Общими были почва и судьба питерских интеллигентов, на чью юность выпала Великая Отечественная. Лотман попал в армию до войны, Рейфман в 41-м добровольцем пошел в то «плохо подготовленное, плохо обученное и вооруженное» народное ополчение, что «большей частью погибло вокруг Ленинграда». Цитирую мемуарный очерк Павла Семеновича «Дела давно минувших дней» (1998). Там же сказано, что вернувшийся после победы в родной город Лотман «оказался не нужным Ленинградскому университету, Ленинграду и нужным Эстонии, Тартускому учительскому институту, а затем университету». Судьба самого Павла Семеновича была такой же — только по пути в Тарту он сделал остановку во Пскове, где началась его преподавательская работа. Почти уверен, что, говоря о Лотмане (и о себе), Рейфман отсылал к горьким строкам Бориса Слуцкого (как многие фронтовики, П.С. этого поэта любил): Когда мы вернулись с войны, / Я понял, что мы не нужны. // Захлебываясь от ностальгии, / От несовершенной вины, / Я понял: иные, другие, / Совсем не такие нужны.
Они — ненужные, неукоснительно исполнявшие свой долг и на фронте, и в советском чаду, сохранявшие до конца солдатские мужество, упорство, трезвость, недоверие к красивым словам и усмешливую надежду на лучшее — и были самыми нужными. Их жизненным трудом совершалось медленное и тяжелое распрямление России. Они учили нас (не наставлениями, не общими суждениями, а самим своим присутствием) свободе, достоинству, порядочности, ответственности. Не их вина, если мы (за редкими исключениями) оказались слабы в коленках.
Павел Семенович Рейфман погребен на том же тартуском кладбище, где обрели покой другие «кафедралы» — Юрий Михайлович Лотман, Зара Григорьевна Минц, Валерий Иванович Беззубов. Кафедра русской литературы — их и Рейфмана кафедра — остается собой.
Проститься с Павлом Семеновичем и попросить у него прощения я могу лишь заочно. Визы нет.
Андрей Немзер
19/01/12