[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
И никакой не памятник
В России наконец-то издан первый сборник рассказов Евгения Попова
Услышав о том, что питерская "Амфора" выпускает (впервые, между прочим, в отечестве!) "Веселие Руси" Евгения Попова, я подумал: "Как жаль, что издана эта книга будет не в "Литературных памятниках"!" Сколько всякой разности здесь можно и нужно откомментировать. С чувством, с толком, с расстановкой подобающих акцентов. И не столько даже исчезнувшие реалии и полузабытые словечки, сколько наше – первочитательское – восприятие сборника шебутных рассказов, тиснутого в мутном 1981 году на далекой мичиганщине, в легендарном "Ардисе", у таинственного волшебника Карла Проффера. Вспоминая те баснословные года, Попов формулирует "простую истину": "Писатель должен печататься. Иначе он начинает сомневаться в собственной реальности и сходит с ума". Но и читатель опять-таки должен читать не одну лишь "разрешенную литературу" – иначе его уделом станет точно такое же выпадение из реальности. Без живого сегодняшнего слова, без чувства включенности в нечто, превышающее советскую хмарь (чем и одаривает нас искусство), и впрямь крыша едет. Состояние это замечательно передано в рассказе "Кто-то был, приходил и ушел", где история страха – не только перед гебухой! – "прикормлено интеллигентной" московской дамочки перемежается истерикой повествователя: "У меня нет систематического гуманитарного образования. Меня не приняли в МГУ, Литинститут и ВГИК. И правильно сделали – будь у меня систематическое гуманитарное образование, я б вам такого понаписал!..."
Когда ардисовское "Веселие Руси" загуляло по родным просторам (преимущественно – столичным), у меня было "систематическое гуманитарное образование". Меня к тому времени в МГУ не только что приняли (правда, с приключениями), но даже оттуда с дипломом выпустили. И в аспирантуру взяли. (Были, были – что греха таить - в золотую брежневскую осень у нас серьезные кадровые недоработки, порасслабились хозяева.) А потом еще диссертацию защитить позволили и трудоустройству почти по специальности не препятствовали. А писать ничего (кроме предисловий и комментариев к сочинениям первой половины XIX века) я тогда не намеревался. И все равно – рассказ "Кто-то был, приходил и ушел" читался как история про меня и для меня. Больше того – как словно бы мной и выдуманная, сочиненная, угаданная, наблюденная и т. п. И не в "московско-интеллигентской" фактуре была тут суть. Большинство поповских печальных веселух было посвящено совсем другим персонажам – бомжам, слесарям, геологам, доморощенным гениям, скандальным старикам, ловящим копеечное счастьеце девчушкам, тихим совслужащим и буйным тунеядцам, а душа пела: про меня, для меня, я все это почти написал...Какой, к чертовой матери, "я"? Я в Сибири никогда не был, к портвейну относился, мягко выражаясь, скептически, и вообще – повторяю – диссертацию писал. Про "литературную позицию" В. А. Соллогуба. Попов это все написал. Которого однажды в "Новом мире" опубликовали (в одном номере с повестью про Гоголя такого же – неведомо откуда взявшегося - Марка Харитонова). Который из "Метрополя". Который Евгений, а не Валерий. (Впрочем, рассказы Валерия Попова тоже читались со смаком. Потому как и писались соответственно). А не важно. Я знал, что меня окликнули. По имени назвали. Что я не один. И что именно этого добивался невероятный сочинитель.
"Ну вот, – скажет разумный читатель. – Пошла аллилуйщина. Разве не было других изрядных авторов? Разве не пробивались в советских журналах славные вещи? Разве не стояли на полках Пушкин с Толстым да и перепечатки Мандельштама с Ходасевичем? Свет, вишь ли, у него клином на Попове сошелся! Знамо дело, завтра еще кому-нибудь осанну сбацает! Дела идут – контора пишет". Правильно товарищ мыслит – все так и есть. Были у нас и Пушкин (с великой пушкинистикой в придачу), и запретный, но доступный "Доктор Живаго", и Бердяев еще не расплылся в полную белибердяевщиу, и радио "Свобода", и замечательные писатели, публиковавшиеся в казенных изданиях. (Сколь многим обязан Попов Аксенову и Шукшину было понятно и при первочтении "Веселья Руси" - и от родства этого автор романа "Мастер Хаос" отказываться отнюдь не намерен.) Все так, но от этого новое и свободное слово ничуть не проигрывало. Ибо всякий прорыв живого писателя был чудом. Чудом, кстати, и остается. Но это, впрочем, уже другая история.
А может, и не другая. Может, и не надо упаковывать "Веселье Руси" в крокодилову кожу "Литературных памятников". Попов сам себя не раз комментировал – всего красочнее, на мой вкус, в "Подлинной истории "Зеленых музыкантов". Правильно комментировал – сопрягая минувшее с настоящим и усмешливо обнаруживая наряду с различиями неизменность нашей развеселой и слезной жизни. И хотя в давних рассказах весьма важна атмосфера семидесятых, сводить их к "историческому свидетельству" не стоит. И к ностальгии по собственной молодости (чему я дань уже отдал) тоже. Потому, что настоящая проза, как бы ни была укоренена она в своей эпохе, со временем не стареет, а крепчает. Потому что слова, ставшие названием первого сборника Попова, изречены были в канун крещения Руси не кем-нибудь, а святым равноапостльным князем Владимиром. Потому что не утратили мы ни своей дури, ни своей сердечности, ни своей способности плакать от счастья (как гости на свадьбе в "Разоре", которым книжка открывается) либо хохотать от боли и ужаса. Потому что не перевелся покамест еще русский народ и продолжается наше веселье. Сами знаете какое. А кто не знает, пусть прочтет (перечитает) Евгения Попова. Который из "Метрополя". Который не Валерий. И не Ерофеев. И совсем никакой не памятник.
16/01/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]