[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Никак не Скабичевский
Двести лет назад родился Иван Панаев
Фамилия сегодняшнего юбиляра у большей части просвещенной публики вызывает одну — но зато мгновенную — ассоциацию. Благодаря культовому роману, Панаев на долгие годы соединился со Скабичевским, хотя в реальности Иван Иванович скорее всего даже не был знаком с Александром Михайловичем. В 1862 году, когда Панаев умер, Скабичевский только вступал на литературное поприще.
Булгаковские черти хотят получить кружку пива (и прочие литераторско-гастрономические радости) не только по протекции сметливого метрдотеля, но и по праву. Они «тоже писатели» (хоть и не снискавшие бессмертие, как Достоевский) — вот и присваивают себе фамилии, законные владельцы которых некогда что-то пописывали. А что именно — кто ж через пятьдесят, сто, двести лет упомнит? И с «законными» клиентами «Грибоедова» будет точно так же…
В злой шутке Булгакова есть доля правды. В ХХ веке Панаева помнили как мужа своей жены (экстравагантной и злоязычной Авдотьи Яковлевны, чьим чарам поддались многие приятели мужа), приятеля (на самом деле — друга) Белинского, соиздателя Некрасова по «Современнику» (здесь опять припоминалась Авдотья Яковлевна, формально мужа не покинувшая, но ставшая гражданской женой поэта). Так этот Панаев еще и писал? Да, и весьма успешно. Несколько раз оказываясь почти на гребне литературного движения. Но только — почти.
Так было во второй половине 1830-х, когда молодой богатый господин хорошего дворянского рода вел рассеянную светскую жизнь, предавался пиитическим восторгам и неумеренным возлияниям на «литературно-музыкальных» вечерах громокипящего Нестора Кукольника, к неудовольствию родни взял в жены юную девушку из актерского семейства и бойко сочинял повести в духе своего (и всей романтически настроенной молодежи) кумира — Александра Марлинского. Так было на исходе десятилетия, когда под впечатлением от статей Белинского, а затем и общения с критиком Панаев принялся крушить и осмеивать недавних идолов — именно антиромантической энергией брали трезвеющую публику повести «Дочь чиновного человека» и «Белая горячка». Так было в 40-х, когда с «дагеротипной» верностью писаные повести (наибольший резонанс вызвали «Онагр» и «Актеон») перемежались физиологическими очерками и хлесткими памфлетами, в которых крепко доставалось литературным противникам «натуральной школы» (тут особенно задались «Петербургский фельетонист» и «не-повесть» «Литературная тля»). Впрочем, и самому Панаеву довелось побывать литературным (сценическим) персонажем — сперва в водевиле Петра Каратыгина «Натуральная школа», потом в комедии графа Владимира Соллогуба «Сотрудники, или Чужим добром не наживешься».
Панаев закономерно стал главным пайщиком «Современника» — наконец-то обретенного некрасовской компанией своего журнала, способного конкурировать с «Отечественными записками» Краевского, под сенью которых и сформировалась эта литераторская группа. «Современник» открылся панаевскими «Родственниками» — повестью, предсказывающей проблемную тургеневскую прозу, прежде всего — «Рудина». (В 1852 году Панаев выдал свой опыт современной крупной вещи: «Львы в провинции» обсуждались бурно и с привкусом скандала, но быстро оказались «закрытыми» романами Тургенева и Гончарова. Меж тем роль «Львов…» в истории жанра стоит пристального внимания.) Уже при самом начале «Современника» Панаев явил незаурядную редакторскую чуткость — это он уговорил Тургенева тиснуть в пестром разделе «Смесь» «безыскусный» очерк о двух орловских мужиках. Панаев же придумал к нему подзаголовок, который, чуть изменившись, навсегда вошел не токмо в историю нашей словесности, но в сам русский язык — «Из записок охотника». Вроде бы (коли верить мемуаристам) легкомысленный, охочий до удовольствий, сохранявший барские замашки, Панаев трудился в «Современнике» не покладая рук — и в трудное для журнала «мрачное семилетие», и в триумфальные предреформенные годы. Та эстетическая пластичность (несомненно связанная с душевной мягкостью), что обусловила быструю эволюцию Панаева, позволила ему принять обличье Нового поэта, виртуозно подменяющего (пародирующего) самых разных (в том числе — весьма достойных) стихотворцев. Ироничная интонация приметливого (и не склонного чему-либо дивиться) фланера строила фельетонные обозрения, как литературные (тут подвизался Новый поэт), так и житейские. О петербургских хлыщах и камелиях Панаев рассказывал со знанием дела. Что не упускали случая отметить умножающиеся неприятели «Современника» и его редакторов. Да и семейные обстоятельства Панаева обмусоливались не только по гостиным, но и в печати.
Панаев не ушел из радикализировавшегося на исходе 50-х «Современника», как поступили почти все друзья его молодости. Можно увидеть в том очередную слабость, можно — преданность своему делу. Радостями последние годы былого жуира и франта богаты не были. Работой — были. В 1861 начали печататься замечательно точные как в деталях, так и по общему смысловому рисунку «Литературные воспоминания», оставшиеся незаконченными из-за смерти автора. Азартно читать их принялись сразу — обойтись без них невозможно по сей день не только историку, но и всякому читателю, для которого русская словесность началась не вчера. Не был Панаев Скабичевским. (У того совсем другая — своя — история.) А писателем — в отличие от членов Массолита — был.
Андрей Немзер
27/03/12