[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Ждать и надеяться
Много раз объясняли мне здравомыслящие коллеги: глупо всерьез воспринимать зазывные словеса на книжных обложках! Реклама есть реклама. Не к тебе обращена. К «простому» читателю. Среагирует (купит) — и ладушки. Мимо пройдет — расход на типографскую краску не велик. Не поспоришь. А изжить дурацкую привычку видеть (искать) за текстом смысл все никак не получается. Вот и на днях словно обухом стукнуло: Один из самых ожидаемых романов 2012 года.
Аттестованный столь причудливым образом роман вообще-то достоин читательского внимания. Попросту говоря — интересен. Что, однако, не избавляет от законного недоуменя. Во-первых, кто — кроме родных, знакомых, издателей и пиарщиков — ждет выхода книги, имя автора которой, мягко выражаясь, не на слуху? Во-вторых, эпитет «ожидаемый» требует истолкования, ибо прячутся в нем два полярных смысла. Ожидаемый может ведь означать не только долгожданный и обреченный на успех (ср. первый вопрос; впрочем и отменно раскрученные сочинители иной раз спотыкаются), но и предсказуемый, привычный, скроенный по знакомым модным лекалам. В-третьих, не вижу я в нашем культурном сообществе никаких признаков ожидания чего-либо. Ибо ожидание книги (фильма, спектакля, художественного проекта) возможно лишь при наличии общего смыслового (и вкусового) пространства, системы приоритетов, некотором (относительном, конечно) единомыслии.
Ничего подобного у нас давным давно не наблюдается. Мозаичность литературной вселенной почитается непререкаемой аксиомой, а отстаивание (навязывание) своих (мыслящихся общезначимыми) ценностей — архаичным дурновкусием. Чего, скажите на милость, при такой погоде можно ждать? Еще одного опуса Пелевина — дабы узнать, в каких декорациях будет разыграна все та же история о неизбывной пошлости бытия, могуществе бабла, фиктивности любых «идей» и «чувств», скотской низости человекообразных персонажей и неколебимом величии вожделенной пустоты? Еще одного артефакта из нон-стоп-проекта «Фандорин и компания» — дабы ощутить изыск нового псевдонима Чхартишвили? Еще одной журнальной подборки кого-то из лауреатов премии «Поэт» — дабы удостовериться, что Кушнер и Лиснянская предлагают стихи крупными порциями, а Чухонцев и Гандлевский — минимализированными? Еще одного сочинения Маканина — дабы удовлетворенно отметить, что за «новомирской» публикацией неизбежно случится «знаменская»? Простите, но это не ожидание. При любом отношении к исчисленным выше литераторам (для меня отнюдь не одним миром мазаным!) и их собратьям по цеху. Потому и расплывается смысл эффектного слогана на обложке незнакомого романа, что мы, по сути, ничего от наших писателей не ждем. Мы почти уверены, что опытный (известный) автор выдаст в лучшем случае «старую погудку на новый лад» и предпочитаем не знакомиться с незнакомыми.
Если же новая книга нас действительно радует, то рекомендуем мы ее абы как. Заранее зная, что погоды слово наше не сделает, а потому обходясь без «лишней» аргументации. У меня ни малейших оснований подозревать литератора, возвестившего приход «одного из самых ожидаемых романов» в неискренности. Но и убежденности в его формулировке я не слышу. Почему бы и еще одного — симпатичного, обаятельного, нуждающегося в поддержке и ее заслуживающего — имярека гением не назначить? Вдруг да сработает. Хуже-то не будет.
Боюсь, что будет. Вернее, что давно уже наша литературная ситуация непрестанно день ото дня хужеет. Едва ли не всякий писательский успех (награждение сочинителя увесистой премией, рост его тиражей, причисление к команде повсеместно востребованных «звезд») отдает либо случайностью, либо могучим волением отнюдь не цеховых институций. Оптимистичное, чуть взвинченное (для эйфории заводить себя надо) приятие сегодняшней литературной реальности (мол, и тот хорош, и этот, а «самых ожидаемых» романов за год не перечитать) удивительно напоминает брюзгливое отторжение современной словесности, бывшее нормой в 90-е.
Когда вся читающая Россия страстно ждала второго тома «Мертвых душ», «гоголи, как грибы росли». Как известно, этой ехидной репликой Белинский осадил Некрасова, прибежавшего к наставнику с рукописью «Бедных людей». Очень скоро Белинский (и не он один) признал правоту младшего друга. Еще важнее другое: гениальным дебютом Достоевского дело не ограничивалось. За несколько лет (1845–48), кроме «Бедных людей», свет увидели (и были с восторгом встречены) «Тарантас» Соллогуба, «Кто виноват» Герцена, «Обыкновенная история» (а вскоре и «Сон Обломова») Гончарова, «Полинька Сакс» Дружинина, «Антон-горемыка» Григоровича, первые рассказы из тургеневских «Записок охотника». (Между прочим «ударные» вещи писателей второго ряда — Соллогуба, Дружинина, Григоровича — не были бестселлерами на час. Их еще долго читали и переиздавали, отнюдь не как «литературные памятники».) Такие урожаи выпадают не часто, организовывать или наколдовывать их бессмысленно, но помнить, что они случались (в истории русской словесности не один только раз) стоит. Хотя бы для того, чтобы быть ответственнее в своих рекомендациях и приговорах. Не путать желаемое с достигнутым. Терпеливо сносить неприятности. И на деле предпочитать совет графа Монте-Кристо (Ждать и надеяться) забубенной песенке: Я из пивной иду, я никого не жду, я никого уж не сумею полюбить. Впрочем, сердцу не прикажешь.
Андрей Немзер
23/03/12