Изюминка "Звезды" (N 10) - публикация романа Геннадия Гора (1907 - 1981). Гор, в 60-70-х годах довольно широко известный писатель-фантаст, начал писать совсем молодым, еще в конце 20-х. Некоторые его ранние рассказы пробились в печать лишь на закате жизни писателя - и особого резонанса не получили. Между тем за чтение этих самых рассказов и печатающегося ныне в "Звезде" романа "Корова" Гор был исключен из университета. Позднее Гор "Корову" якобы "потерял" - по сути, спрятал не только от сторонних глаз, но и от самого себя. Как следует из предисловия Андрея Битова "Перепуганный талант, или Сказание о победе формы над содержанием" (опус по-битовски несколько вычурный, но безусловно полный любви к старому писателю), в Горе уживались застарелый страх, вполне конформистские наклонности и трепетная любовь к вытоптанной, ставшей потаенной словесности времен его молодости. Это и уберегло его подсоветскую прозу от сползания в бесцветность. Задуман Гор был настоящим писателем. Видно это (как и родовые черты "литературы 20-х") уже по первым строкам наконец найденной "Коровы":

"Беременная баба пасет беременную корову.

Они медленно передвигаются, объединенные одним хозяйством и одинаковым положением. Их вспученные животы сочетаются над зеленью луга, и они чувствуют себя, как трава, частью луга. Они растворяются в зеленой траве, и им кажется, что они зеленеют, как трава. Но вот женщина вспоминает, что у нее есть муж, мужу нужно сварить обед, а корову нельзя оставлять одну. И она грустит. Ее грусть передается корове. Но трава на лугу остается веселой, вода в речке веселой, деревья на берегу веселыми. Теперь ни корова, ни женщина не чувствуют себя частью луга, как вода частью реки. Корова жует траву с тем видом, с каким ее хозяйка пила бы чай в гостях у кулака. Она не жует, а только делает вид, что жует, и ей кажется, что она жует. С грустным видом они ходят по веселой траве, под веселым небом".

А вот финал - тринадцатой главы и всего романа:

"- Сгорит ли корова, прежде чем догонит меня, - размышляет кулак, - или прежде догонит, а потом сгорит?

Он бежит. Но корова и огонь ближе. Она уже вот, догорая шерстью, но еще живая. Глаза ее горят, рога горят, но она еще живая.

Но вот прыжок. И вот удар. И кулак у ней на рогах. Кулак повис на ее рогах, как сено на вилах.

Так погиб кулак".

"Знамя" (N 10) радует поэтической рубрикой. В журнале опубликована подборка Тимура Кибирова "Нищая нежность". На сей раз повременное издание опоздало - стихи уже увидели свет в составе сборников "Amour, exil..." (СПб., "Пушкинский фонд") и "Юбилей лирического героя" (М., "О. Г. И.") - о них наша газета уже писала. Поскольку обе книги не слишком доступны даже в столицах, журнальная публикация особенно кстати.

Без сомнения не пройдет мимо ценителя поэзии подборка Евгении Извариной (Екатеринбург) "Прожектор с котлованом". Приведем стихотворение без названия, но с эпиграфом - "...Сиротами остались..." (выделены нетрадиционные ударения):

Пятый корпус, третий нумер,/ телефонный вязкий зуммер,/ коммунальный кондуит./ Старичок-любитель умер - / голубятня постоит. // Погасили свет в каморке,/ не пометили крестом/ голубятню на пригорке/ с покосившимся шестом. // И теперь ночами - клекот/ приглушенного сверла,/ бормотание и рокот,/ синеватые крыла - // словно смерти постепенной/ лишь на слух словарь блаженный/ подбирать разрешено:/ снег октябрьский, пух нетленный/ и сиротское пшено.

Стихи Владимира Брусьянина публикуются, увы, посмертно. Поэт скончался в апреле - ему было только сорок шесть лет. Пепел зари вечерней./ Липовый мед./ Выйдешь из заточенья - / воля добьет./ Не к чему прислониться./ Треп торгашни./ Блеф иллюзионистов./ Желчью тошнит./ Сунешься вправо-влево - / бред и вранье./ Не доконала клетка - / воля добьет./ Как забредет священник - / жди палача./ Пепел зари вечерней./ Липовый чай.

О рассказах Людмилы Петрушевской приходится сказать то же, что говорилось неделю назад по поводу ее публикации в N 9 "Звезды": знакомо, качественно, инерционно - не хуже и не лучше. "Книга Ависаги", очередная вариация-стилизация Юрия Волкова на ветхозавтные темы, - вещь на любителя.

Любопытны воспоминания о Корнее Чуковском (Татьяна Сырыщева "Корней Иванович", Галина Коган "Полотняный завод - Переделкино") и "конференц-зал", посвященный проблеме "геном человека" (участвуют биологи, философы, физики, священник и писатель-фантаст).

Незаурядным событием кажется "роман-идиллия" Александра Чудакова "Ложится мгла на старые ступени". Выдающийся филолог написал о своей семье - об удивительно крупных, свободных и красивых русских людях, что жили при советской власти в Северном Казахстане (Южной Сибири). И написал так, что понимаешь: Чудаков - настоящий сын своих родителей, внук своих бабки и деда - главного героя чудаковской книги и, думается, судьбы. Об этом повествовании непременно будет рассказано подробно - по выходе его окончания (N 11). Пока один совет: читайте обязательно.

Бранить современные журналы - занятие легкое и не без приятности. Сам не раз этим пробавлялся. И ведь не без реальных на то оснований. Но все познается в сравнении. Плакальщикам по временам "небывалого расцвета советской литературы", многотысячных тиражей, "всеобщего внимания к словесности", "настоящего писательского авторитета" было бы полезно прочитать если не годовую подборку любого "общественно-политического и литературно-художественного" ежемесячника брежневской эпохи, то хотя бы книгу Владислава Матусевича "Записки советского редактора" (М., "Новое литературное обозрение"; ее фрагменты прежде публиковались в одноименном журнале). Хорошее, надо сказать, средство от ностальгии и гнева на нынешний "упадок".

В поденных записях автора предстают чудные картины литераторско-редакторской жизни второй половины 70-х - начала 80-х годов. Матусевич сперва трудился в "почвенном" "Нашем современнике", затем - в "центристском", отнюдь не блиставшем свободомыслием "Октябре" (кстати, и по сей день возглавляемом тогдашним шефом - Анатолием Ананьевым). Конечно, журналы эти не были близнецами-братьями, но теперь их сходство кажется куда большим, чем различия. Главное для "движителей литературного процесса" отнюдь не словесность, но слухи, репутации, взаимное подсиживание, интриги, поиски врагов - и перманентное пьянство. Словно бы и не про писателей читаешь, хотя действие разворачивается исключительно в "литературной" среде. Чужаками смотрятся здесь не угодливые шестерки и подозрительно насупленные либо самовлюбленные, исполненные дутого величия "хозяева", но нормальные писатели, волей-неволей обреченные на существование в этом болоте. Все не столько даже подло и глупо (хотя и этого навалом), сколько пошло и мелко.

По книге Матусевича, разумеется, нельзя судить о реальной (то есть живой) литературе минувших лет. Но о литературном быте, литературном процессе, литературной среде - очень даже можно. И если после этого морока, после стольких лет систематической "игры на понижение", воспитания серости (писательской и читательской), подчинения словесности каннибальской идеологии и человеческой мелкости, мы имеем то, что имеем (включая сегодняшние журналы), то не плакаться нам должно, а дивиться внутренней мощи русской литературы. И Бога благодарить - милосерден не по грехам нашим.

31.10.2000