Новый рассказ Владимира Маканина

Вслед за повестью "Буква "А" ("Новый мир", № 4) Владимир Маканин напечатал "Удавшийся рассказ о любви" ("Знамя", № 5). После романа "Андеграунд, или Герой нашего времени" (1998) казалось, что нельзя судить русского литератора строже, чем это сделано там. Эк, размечтались. Маканин нашел сочинителя, куда более безнадежного, чем герой "Андеграунда" Петрович.

Петрович был бомжем-приживалом, пьяндыгой, циником, ходячим сгустком болей, неврозов, обид и вожделений всероссийской "общаги". Наконец - убийцей. Точнее, ощущал себя таковым - в маканинском мире всякий помысел равен реальности. За одним исключением: как ни старался Петрович убедить себя и нас в том, что он врос в безлитературное время, перестал быть писателем, роман свидетельствовал о противоположном. Ибо написал дошедший до нас текст именно Петрович. Как сказано у Достоевского: "Больше некому".

Герой новой вещи Тартасов впрямь ничего не пишет. И твердит: "Литература умирает". Наедине с собой, в приватных разговорах и - за жалованье - с телеэкрана. "Бывшему" писателю там доверено культурное ток-шоу "Чай". В отличие от Петровича он пристроен. Всегда. В прошлом (когда Петровичу возвращали рукописи) Тартасова регулярно печатали - оставляя в текстах "либеральные фиги", сокращая лишь по словам и фразам. (А не абзацами и страницами - как других.) Благополучие основано на любви. Раньше Тартасов благополучие и любовь воспринимал как норму: в общем сладко, но не слишком. Теперь ни того, ни другого не чувствует вовсе. (Зато минувшее видится потерянным раем: молодость, публикации, слава, деньги, женщины. Не вычеркнутые же строки вспоминать.) Тартасову кажется, что в его жизни все изменилось (разумеется, к худшему). Меж тем изменился лишь антураж (быт, нравы, словечки, политика с экономикой), а главное - "солнце любви" - как и положено ему, осталось неизменным.

Когда-то писатель сошелся с молодой красивой (и любящей словесность) цензоршей Ларисой. Она "приглаживала пальцами ему плечи, грудь. Еще нежнее и мягче ее пальцы становились, когда опускались ниже <...> Но утром ее чувственные, все забывавшие пальцы - все помнили <...> Железной рукой (той самой, теми же пальчиками) вычеркивала из текста живую жизнь. А заодно, конечно, и нечаянную красоту той или иной подвернувшейся строки". Рукописи выходили в свет. Тартасов сочетал с полезное с приятным. А Лариса Тартасова любила.

И сейчас любит. Телевизионный "Чай" с шоколадными конфетами она ему обеспечила. Переспав для того с бывшим цензурным начальником, что стал начальником телевизионным. А в новых временах Лариса сама обустроилась. Трудно было только в "узком месте", на переломе эпох, когда цензоршу ни на какую "письменную" работу не брали. Но обошлось. Стала Лариса менеджером культурного борделя. Дело хлопотное, но нравится больше прежнего (честнее), и потому по старым временам Лариса не тоскует. Когда-то Тартасов ее научил: если вглядеться в точку на обоях, трещинку на земле, щель на паркете, можно прорваться в прошлое. Только зачем? Разве что за компанию с Тартасовым? Его-то от безденежья, старости, осеннего холода, "умирающей литературы" (одним словом - от импотенции) в любую дыру тянет. Только выныривает он не там, где хотелось бы. Остается брести в Ларисино заведение и вымаливать вечерок в кредит с ее девицами. Лариса помочь не в силах. Не потому что хочет Тартасова, а тот перестал видеть в ней женщину, а потому что Ляля с Галей без денег не работают и словесностью не интересуются. Действует, однако, волшебное слово "телевидение". Хоть не смотрят шлюшки тартасовский "Чай", хоть не слишком верят посулам вывести на экран, а со скуки клюют: "- Где этот дяденька?.. Который в долг? <...> - Писатель. Я писатель, - поправил ее Тартасов. - Один фиг без денег".

Пока Тартасов наслаждается "бытием в кредит", Ларису посещает теленачальник, которому ее лоно заменяет радости жизни и недоступные путешествия во времени ("Как бы совсем туда не ушел, бедняжка"). И снова Лариса не может ни отбояриться, ни остаться холодной. "Она испытала легкий невзрачный оргазм <…> Бесцветная, а все же удача". Не забыт и "бывший". Женщина просит, мужчина держит слово, Тартасову оставлено место на ТВ (то есть кредит у Ляли с Галей). А могли бы и замену найти. "- Возьмут Витю Ерофеева. И неглуп. И тоже готов повторять, что литература умирает... - Зачем это повторять? - Как зачем?.. Сферы влияния. Меньше читают - значит больше смотрят. Створаживаем словесность". (Чем, впрочем, и в цензуре занимались.)

Ясно, что и маканинский рассказ должно читать многими способами. Сквозь социологию: власть, словесность и "посредники". Сквозь историю: контраст и взаимообусловленность времен. Сквозь культурологию: ТВ против литературы. Сквозь психоанализ: начиная с "Лаза", отсылки к которому в новом рассказе постоянны, Маканин не перестает играть расхожими символами. Много будет интерпретаций. Что и угадано героиней, когда ей в трещине на земле почудилось материнское лоно. "Метафизическая глубина, мы все оттуда, сказал бы Тартасов. С улыбкой... Конечно, глубина. Кто спорит! Достаточно понянькалась она, Лариса, с пишущей братией. Слишком долго они (и он тоже) школили ее душу метафорами. Образным мышлением! Им все запросто, даже материнское лоно. Скоты!.."

Может прочитаем в кои-то веки Маканина просто? Прислушаемся к женщине, всю жизнь любившей одного-единственного и не добившейся ответного чувства - "удавшегося рассказа о любви". "Мол, мог бы. Но литература умирает..." Конечно, умирает. Как всегда умирает она там, где любовь превращается в сочетание приятного с полезным, а единственно точные слова проваливаются в черные дыры метафор и иронии.

В отличие от Тартасова с Ерофеевым Маканин чаев на ТВ не гоняет. Потому и написал не только о безлюбье-бездарности, но и то, что пообещал, - "Удавшийся рассказ о любви".

19.05.2000