[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Идет направо — песнь заводит
Издательство «Время» выпустило сборник Юлия Кима
Главный, а по мне, так и единственный, недостаток новой книги Юлия Кима «Моя матушка Россия» — ее самоочевидная неполнота. Ну, скажите на милость, какой может быть Ким без «окаянных губ» (они же — «потаенные думы») и жалоб учителя обществоведения, без признания в любви «клеветнической» бандуре и разговора двух персон с Лубянской площади, без коктебельских шутливых укоризн «цвету литературы СССР» и камчатских дифирамбов раскачанному волной, но не потонувшему малому рыболовному сейнеру? Без славного российского воинства, доблестно крушившего супостата в 1812 году? А то ведь за все пришлось отдуваться пехтуре, верной своей стати, хоть при Александре Благословенном, хоть при его августейшей бабке (песня вошла в кимовскую версию «Недоросля»), хоть в новейшие времена.
Уж мы, братцы, рвем подметки/ Нонче и вчерась!/ После дела даст нам водки/ Сам светлейший князь! // Без вина, как без закону,/ Нешто проживешь?/ Никакого бастиону/ Трезвый не возьмешь! // Вот вернемся мы с походу,/ Снимем кивера, — / Вместо водки будем воду/ Трескать до утра! Помнится, в оны годы Ким пел этот куплет не в «алкогольном», а в «эротическом» коде, суля решительное повышение рождаемости. Но и так хорошо. Квартирьеры, квартирьеры, фейерверкера!/ Интенданты, маркитанты, каптенармуса!/ Подавай сюды фатеры, а коням овса!/ Коням квартеры — а нам овса. Я позволил себе процитировать последние две строки не по книге (где лошади правильно кушают овес и, наверно, сено), а по инверсированному варианту, запомнившемуся благодаря магнитофонной записи лет махнадцать назад. Да, импровизационную игру, волшебство артистичной интонации, пленительное соединение иронии и пафоса типографским набором не передашь — как не втиснешь в изящный томик все бесшабашные, переливчатые, бросающие то в смех, то в слезы, театральные песни Юлия Кима. Но — странная вещь, непонятная вещь! — вроде бы буковки на странице, а голос играет, вроде бы одни мужики от инфантерии, а на марш их тут же откликаются вся царская рать. И пусть повезет гренадеру/ Живым с поля брани уйти… Это кто там? — Лейб-гусары!/ Лейб-гусары? — Тру-ля-ля!.. Красотки, вот и мы кавалергарды… Генерал-аншеф Раевский любит бом-бар-диров!
Не был Николай Николаевич Раевский генерал-аншефом. И чин такой в его пору уже отменили, и подвизался он в кавалерии. Стало быть вовсе не под его началом справно служили пушкари-бомбардиры. Ну и что из того? Генерал-аншеф — это здорово (потому как малость непонятно), а имя Раевского всякому известно — чать, песню на театре представляем, пиесу на голос кладем, тут без хулиганских неточностей (вроде фейерверкеров, что угодили в одну компанию с хозкомандой) никак не обойтись.
Элегантный сдвиг привычного (и памятного!) смысла — конструктивный принцип кимовского песенного театра. Или театральных песен. Он разыгрывает салонный романс, лагерную песню, политическую сатиру, частушку как условное представление. Подражая Высоцкому или Галичу (были у него и такие счастливые эксперименты), он, изящно означив чужое и сохранив зерно прообраза, непременно обнаруживает свое лицо. Так мы узнаем подлинного актера в разных ролях, подлинного поэта в разных жанрах. Игра спасает не только от «звериной серьезности» (а ведь развеселые «Московские кухни» — это не апофеоз диссидентства, а трагедия), но и от эгоцентричной монотонии, дурно сказавшейся на судьбах многих художников. Ким умеет и любит быть разным. И доказывает, что быть разным — удел всякого текста, всякого творца и даже всякого человека.
Поэтому Ким не боится вольничать с классикой: в его вариациях на темы Фонвизина («Недоросль»), Островского (бальзаминовская трилогия и «Доходное место»), Маяковского («Клоп») и даже — выговорить страшно — поэмы Блока «Двенадцать» трещат знакомые сюжеты, а в известных персонажах обнаруживаются новые черты. По признанию Кима, Владимир Войнович, прочитав его «Самолет Вани Чонкина», сказал: «Ну, три своих фразы я узнал». Действительно, все в мюзикле не так, как в замечательном романе, но при этом любимая мысль Войновича, его мягкая интонация, его замешанная на безнадеге вера в счастливую чонкинскую звезду остаются в неприкосновенности. Не Войнович сочинил финальную сцену, когда Чонкин, немецкий диверсант Курт и старый еврей Мойше Сталин улетают от нацистско-большевистских людоедов на покореженном самолете. Но только войдя в его мир, расслышав его мелодию, проникнувшись его чувством как своим, можно выдать прощальную песенку: Мы летим, летим, летим,/ Приземляться не хотим,/ Потому что — вот беда! — / Приземляться некуда. Вот и будем мы лететь,/ С неба на землю глядеть:/ Может, как-то где-то там/ И найдется место нам?/ Широка ты даль земная, нету краше и родней!/ Кабы ветер чуть потише, кабы люди подобрей!..
Ким бывал резким, язвительным, бьющим подлецов наотмашь (в политических песнях, которые, по свидетельству поэта, не жаловал его старший друг Давид Самойлов — а я вот очень люблю) — злым он не был и быть не хотел. Вышивая узоры по канве Фонвизина, он стремился очеловечить персонажей, что почитались монстрами — бедолагу Простакова (который, может, и не хуже умников), твердолобого Скотинина (трогательно любящего свиней — «скотину, у коей есть лицо») и даже главную интриганку, злонравную госпожу Простакову. Операция удалась — обретя способность страдать, Простакова не перестала быть страшным существом. Как не изменился в сути своей матерый чиновник Юсов (вариации «Доходного места»), пустившись в отчаянный пляс. Эх, пропади все пропадом!/ Танцуй, Аким, пляши!/ Скажи своим начальникам/ Спасибо от души/ За то, что мою молодость/ Они втоптали в грязь/ Да за науку славную/ Чужие деньги красть. Не знаю, принял ли бы Фонвизин транскрипцию «Недоросля», но мудрый Островский (всегда прячущий за «прямым» смыслом иронично удрученный подтекст) Кима должен был бы понять. Как и другой гений разнообразия, уравнявший театр с самой жизнью, а лицедеев — с людьми как таковыми, «отец наш» Шекспир, на которого Ким тоже не побоялся замахнуться. Увы, очаровательные песни, расколдовавшие грустную комедию «Как вам это понравится», в новую книгу не вошли.
Жалко, конечно, но есть три утешения. Во-первых, в продаже наличествуют и другие сборники Кима. Во-вторых, его многозвучный мир устроен так хитро, что одна песня (пьеса) непременно заставит вспомнить другую, третью, восемьдесят пятую с четвертью. А в-третьих, в книге и так много всякой всячины. И обновившиеся «Московские кухни». И очищенный от цензорского хамства «Бумбараш». И прежде неведомая «Русалка на ветвях» с самоироничным подзаголовком «пушкинская сказка», пересказать которую никак нельзя (читатель подумает «дурацкий капустник» — и много потеряет). И послесловие Станислава Рассадина «Пьеро, притворившейся Арлекином», где наконец-то в нашем забавнике открыт истинный поэт. В общем, сплошное Лукоморье. Или московская кухня. И я там был, мед-пиво пил, и корм пошел в коня…
03/09/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]