[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
На фоне Юрия Петромихайловича
Считается, что худшие журнальные книжки выходят в декабре. Дескать, зачем напрягаться на финише — все равно в новом году начнется новая счастливая жизнь, для которой и стоит приберечь всевозможные шедевры. Признаться, никогда этой логики не понимал: истовый читатель с календарем не сверяется и доброкачественному продукту рад всегда. К тому же, если бы редакции строго руководствовались «сезонными» принципами, конец лета (время возвращения из отпусков, рождающее естественное любопытство: Что же тут без меня происходило?) должен был бы одаривать нас грудой сокровищ. Увы и ах — картинка совсем не та. И на вакационное расслабление тут не покиваешь — журнальные книжки складываются загодя. Остается предположить, что редакции литературных ежемесячников равняются на прочие культурные институции: мол, если концертов и премьер летом не бывает, то и наше чтиво обождет. Объяснение сомнительное, но лучше бы ему быть верным. Так хоть надежда на будущее остается.
О наиболее значимых журнальных публикациях августа речь в нашей газете уже шла. Самое отрадное явление — роман Валерия Исхакова «Жизнь ни о чем» в «Дружбе народов» (см. «Время новостей» от 14 августа). Самое безотрадное — повесть Владимира Маканина «Без политики» в «Новом мире» (см. «Время новостей» от 11 августа). Не потому, конечно, что Маканин пишет «хуже всех» (тут конкуренция изрядная), а потому что не за маканинской подписью бы читать такое. (Если уж читать.) Из прочего журнального массива (месива) достойно безусловного внимания совсем не много.
В «Новом мире» — очередной фрагмент «Литературной коллекции» Александра Солженицына, на сей раз о дилогии Василия Гроссмана, прежде уже рассмотренной в статье «Приемы эпопей» (НМ, 1999, № 1). Роман «За правое дело» дисквалифицирован вчистую, о «Жизни и судьбе» Солженицын пишет точно и тонко, не скрывая ни своих идеологических расхождений с Гроссманом, ни глубокого сочувствия к писателю, трудно выбирающемуся из советского морока.
«Дружба народов» открывается отрывками из последней — мемуарно-публицистической — книги недавно ушедшего Василя Быкова «Долгая дорога домой». Здесь же подборка из новой книги Геннадия Русакова «Стихи Татьяне». Другая подборка — в «Знамени». Лучше читать их вместе — на пробу привожу одно из «дружбинских» стихотворений. …И ворохнется вдруг суглинок под ногой,/ и мышь просеменит старушечьей походкой,/ зароется в стерню, уснет совсем нагой,/ ячменное тепло процеживая глоткой./ Потом прольется дождь в ладони лопухам…/ Как страстен этот мир, как солью саднит губы!/ …А будут нас судить совсем не по грехам,/ но кто и как любил, кому мы были любы./ Любовь — когда сполох, дрожание руки,/ распялены зрачки, вода с глазами вровень./ Когда в любую сушь — взбухание реки…/ И неотступный зов неутоленной крови./ Кто разглядит меня, как мышь в ее стерне?/ Найдет по соли слез, по мужеству старенья?/ Любимые мои, вы отсветили мне!/ А я еще тянусь, гляжу до боли зренья.
В «Знамени», кроме русаковских «Стихов Татьяне», есть еще «Стихи для Еремы» (то есть молчащего, но по-прежнему культового Александра Еременко) Олега Хлебникова и «Стихи Свету» (то есть Феликсу Светову) Татьяны Бахминой. Вероятно, и «Малинник» Елены Тиновской мог бы называться «Стихами Борису» — покончивший с собой и на глазах обращающийся в миф Борис Рыжий запечатлен здесь надсадными пятистопными ямбами. Зубами он открыл бутылку пива и сразу половину выпил залпом и вдруг сказал: — А Нобелевских премий нам не видать как собственных ушей<…> Важней всего, о чем он говорил, важней, чем нищий заповедник детства — стремительный полет вперед и вверх!!! Он бросил нас, и Нобелевских премий нам не видать как собственных ушей… лет сто. // А он бы лет через пятнадцать мог получить, да, видно, не судьба. В горе, конечно, всякое говорится. Слыхали мы уже о том, что и трагический уход Бориса Рыжего связан с «недопремированием». И про то, что «они любить умеют только мертвых», слыхали. (Рыжего, кстати, если судить по «внешним показателям», любили при жизни. Многие.) Теперь вот «нобелевские проекты». Не знаю, каково такое публиковать, а читать — мне лично — стыдно. Потому что смерть есть смерть, поэзия есть поэзия, а все возможные премии (против которых я вообще-то ничего не имею) обретаются в совсем иных пространствах.
«Октябрь» радует компактным романом Николая Климонтовича «Мы, значит, армяне, а вы на гобое». Прихотливое название — реплика, которой кряжистая старуха-армянка (равно преуспевающая при старой и новой власти) вмазала культурному и презираемому соседу по подмосковному коттеджу, главному герою романа, Гобоисту, который — как и многие статусные советские интеллигенты — не вписался в «новые времена». Почему не вписался? — О том и роман. Грустный, ироничный, странно колеблющийся меж приязнью к неуклонно загибающемуся герою и безжалостным его «развинчиванием». Слишком уж крепко сплелись в ныне пятидесятилетних прежних «баловнях судьбы» душевная тонкость и эгоизм, порядочность и любовь к комфорту, чувствительность и барское небрежение «другими». Которые, впрочем, не лучше, а хуже — хищнее, бессовестней, циничней — хилых «хранителей священного огня». Никудышних, конечно, но других в поле зрения Климонтовича нет. Да и откуда другим-то взяться? Самое страшное в этом «камерном» опусе об отнюдь не бедствующих, но обреченных людях — их неожиданная близость к собственным антагонистам. Они друг друга не только гнобят, но и пестуют, вновь и вновь воспроизводя выморочное бытие позднесоветской элиты, немыслимого, но, увы, вполне реального симбиоза торгашей и интеллектуалов.
«Звезду» Андрей Битов осчастливил своими устными мудрствованиями, прежде уже публиковавшимися «Новой газетой». А другой член редколлегии — не менее величественный Александр Кушнер — вспоминает, как всякая мразь измывалась в 1963 году над его первой книгой «Первое впечатление»: за републикацией трех печатных доносов следуют рассуждения Кушнера о том, что писал-то он совсем не плохо. Да кто бы сомневался! Кушнер был настоящим поэтом и в «Первом впечатлении», и в последней на сегодня книге «Кустарник», которую в том же номере коленопреклоненно рецензирует С. Гедройц. Уж мимо этой книги он никак пройти не может. И «Звезда», живущая так, будто современной словесности в помине нет, тоже. Кстати, недавно соредактор журнала Андрей Арьев публично сетовал: бедновато у нас с критикой. Зато эссеистики в «Звезде» пруд пруди.
Как и в остальных журналах. На любой вкус — философская, историческая, экологическая, экзистенциальная, артистическая, кулинарная… Под любой жанровой маской — «умных» стихов, мемуарного романа, отклика на три года назад тиснутую книгу, дневниковой записи, круглого стола о феномене успеха, скверного анекдота, прочесть каковой — непосильный труд. Я не шучу. В одном из журналов зело именитый писатель тоскливо, с давно знакомыми стилевыми прибамбасами и ламентациями о нашенской недоле склоняет гоголевскую «Шинель» на новые нравы. Так вот, заместитель Акакия Акакиевича, возмечтавший об автомобиле (о чем же еще!) в большей части текста зовется Юрием Петровичем, но по крайней мере дважды оказывается Юрием Михайловичем. О том, что автор не читатель, а писатель, знали мы и прежде. Редакторов с корректорами тоже понять могу. Имени сочинителя не называю — кому надо, и так догадается. Журнала тоже. Потому что точно такая же история могла приключиться в любом из исчисленных выше четырех московских журналов. Ибо печатают имярека везде. По подборке в год. С завидным постоянством. Хоть про Петровича, хоть про Михайловича, хоть про Петромихайловича. Вот и притомились.
02/09/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]