[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Достоевский бессмертен! И Булгаков — тоже!
Было время — литераторские дневники и письма пылились на антресолях, сиротливо поджидая встречи с каким-нибудь охочим до старых бумаг доцентом. Было, да сплыло. Так, к счастью, при светлом солнце прогресса и свободы сходит на нет любая косная дурь, до поры прикрывавшаяся пышными словесами, вроде культурной традиции, вкуса или — чего только не придумывали замшелые мракобесы! — стыда. Не вместно большому (других нет!) современному художнику ждать каких-то там публикаторов-комментаторов! Плоха надежда. Вот письма Фета (был такой поэт — то ли второго, то ли третьего ряда) сто с лишком лет в архивах пролежали. Теперь их зачем-то на свет извлекли. (Находят же себе крохоборы-доценты любые дела — только бы мной, волшебным, не заниматься!). И кто, скажите на милость, читать их будет? Кому и стихи-то ихнего Фета нужны — после Мандельштама, Бродского и в моем присутствии? Нет уж, дудки. Сам себя не похвалишь (не истолкуешь, не пропиаришь) — ходишь, как оплеванный. Получите «Дневник писателя» и «Выбранные места из переписки с друзьями» в одном флаконе.
Пришел ответ X. Я в своем письме, среди прочего, упомянул немецкую аспирантку, которой писать обо мне показалось слишком сложно: я лучше напишу о Достоевском. «О Достоевском и вправду легче — он, как ни смешно это звучит, куда как наивней, чем Ваша проза, знающая о многом, о чем Достоевский не догадывался», — ответил X…
Относясь с уважением и приязнью к фигурантам этого сюжета, опускаю имена (писательское — на титуле книги, выпущенной самым интеллектуальным нашим издательством; фамилию филолога-утешителя его корреспондент называет). Но и проигнорировать эту жутковатую комедию мочи нет. Уж больно выразительно характеризует она наши новые литературные нравы, прочно укорененные в недавнем прошлом.
Конечно, кичливое (и наивное — вот здесь это слово к месту) упоение величием своей «современности» присуще всем эпохам. Но золотая его пора — советчина. На любой ее стадии, включая позднюю, когда «все» (далеко не все, но это другая увлекательная история!) классики были дозволены и в «правильном виде» возведены на пьедесталы. Их издавали, «проходили» в школах, изучали в академических институтах и на университетских кафедрах, истолковывали не токмо в ученых трудах, но и в популярных книгах, статьях, брошюрах. Где неизменно указывалось, что Толстой того-то и сего-то не понял, Тургенев был тем-то и сем-то ограничен, Некрасов (Гончаров, Лесков, Тютчев и прочие Сухово-Кобылины) там-то и сям-то колебались, а уж Гоголь с Достоевским — при всем нашем безмерном ими восхищении, конечно! — были вообще… как бы это сказать… ну, ошибались они… непростительно… хотя мы, великодушные, их все-таки прощаем. И никто из них (даже Пушкин, предъявлять претензии к которому с определенного момента стало не положено) не овладел единственно верным творческим методом, предполагающим, знамо дело, живейшее разнообразие стилей, жанров и приемов… Имя этому всепобеждающему методу… нет, не постмодернизм (как вы подумали), а социалистический реализм. А потому заниматься надо Горьким, Леоновым, Фединым и их законными наследниками, чьи творения знают о многом, о чем Достоевский — наивный, ограниченный, не читавший «Материализм и эмпириокритицизм» — не догадывался.
Если б так мыслили только холуи совписовского генералитета! Но, увы, сходные верования владели тогдашними прогрессистами. Нет, они не Маркова с Сартаковым (помните таких тружеников пера?) на лире воспевали. Они вдохновенно, культурно, научно (когда «ученость» — в виде ссылок на Бахтина и Лотмана — стала привлекать интеллигентную публику) объясняли, как много знает проза Окуджавы и Распутина, Битова и Шукшина, Трифонова и Аксенова (пока тот не оказался за пределами социалистического реализма… то есть советской территории). Ну, и Бондарева тоже. Надо же кость бросить, а Бондарев все не Анатолий Иванов. Они про сказ сказки рассказывали, мифотворчество мифологизировали, орнаменты на орнаментальной прозе вышивали, в национальные мирообразы вникали, кто пришел, смотрели… Гордо зная, что современная литература — самое хлебное дело. Или — самое актуальное, перспективное, социально значимое, рискованное. На линии огня. Не то что «классические» тылы.
Если кто-то вычитает здесь неприязнь к изучению русской словесности второй половины ХХ – начала XXI веков, то пусть успокоится. Дело важное — сам им по мере сил занимаюсь. Только Достоевский (плохую диссертацию о котором, действительно, написать просто — компилируй на здоровье!) тут не при чем. Знал он, конечно, не все (как и Толстой, Пушкин, Шекспир), но побольше наших мастеров эпистолярного жанра. Коим стоило бы перечесть диалог Коровьева с гражданкой в белых носочках, случившийся на пороге писательского ресторана.
Андрей Немзер
25/11/11