[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Мы — не одни
Памяти Натальи Леонидовны Трауберг
Умерла Наталья Леонидовна Трауберг. Ей было восемьдесят лет, она долго и тяжело болела, перенесла несколько операций. Ничего неожиданного в ее уходе нет, а одолеть странную растерянность, что словно бы оттесняет на второй план глубокую грусть, не получается. Как же так? Столько лет жила рядом, а теперь…
Так отзывается потеря самых близких, тех, без кого не представляешь собственной жизни. Наталья Леонидовна близкой и была — любое ее сочинение или выступление по радио казалось обращенным прямо к тебе, любой перевод — сделанным для тебя. То, что ее читали и слушали (слава Богу) многие другие, дела не меняло. То, что какие-то суждения озадачивали, ускользали от понимания, вызывали в первый момент несогласие, которое иногда и сохранялось, — тем более. Н. Л. разговаривала не с отвлеченным читателем, а именно с тобой, словно бы зная все твои слабости и сложности, но и доверяя тому доброму, что в тебе, наверно, все-таки есть. Лично тебе напоминала о том, что жизнь сколь сложна, столь и проста, лично тебя тактично просила не важничать и не прибедняться, не впадать в уныние и не возгонять самодовольный оптимизм, смотреть по сторонам и помнить о себе. И Честертона, Льюиса, Вудхауза она переводила потому, что ты не удосужился выучить как следует английский, а их романы, рассказы, эссе, трактаты написаны для тебя. На вопрос, были ли расходившиеся в самиздате переводы Честертона «своего рода служением», Наталья Леонидовна ответила, отбросив оговорку: «Да, служением. Я считала необходимым, чтобы люди прочли эти книги». Но в том же интервью, сказав о возможном исчезновении перевода и заодно приободрив лентяев («Большинство людей будут читать в подлиннике; собственно повсюду в мире к этому идет. Это не утопия, выучить язык не так уж трудно»), она заметила: «Я думаю, что в будущем останутся люди, которые, имея другую профессию, прочтут что-то на иностранном языке и скажут: «Я хочу, чтобы эта книга была по-русски, внутри моего языка». Такое вполне возможно, особенно со стихами». И не только со стихами — Н. Л. очень хотела, чтобы ее любимые сочинения обрели русское звучание. Что и случилось.
Наталью Леонидовну любили очень разные люди. Надо надеяться, что кто-то из них сумеет рассказать о ней так же объемно, ясно и светло, как умела рассказывать она, запечатлевшая «Саму жизнь» — так называется последняя, вышедшая в прошлом году в Издательстве Ивана Лимбаха, книга Трауберг. Предшествующая ей — «Невидимая кошка» (М, «Летний сад», 2006) — открывается одноименным эссе, речь в котором идет как раз о соблазнах и опасностях мемуарного жанра. «Итак, нас попросили написать о временах и о людях. О временах — ладно; умеешь — пиши, они не обидятся. О людях — а как? Льюис говорит, что если в кресле лежит невидимая кошка, оно покажется пустым, но если оно кажется пустым, это не значит, что в нем кошка. Если думаешь, что пишешь все как есть, ты обидишь многих. Но если ты многих обидел, это не значит, что написал “все как есть”. <…> Жан Ванье все время повторяет, что в каждом из нас сидит беспомощный ребенок. Если ты не знаешь, что он есть в тебе, вообще рассуждать не о чем. А если знаешь, представь таким и другого». Всякого другого — тех разных (известных и безвестных) людей, с которыми Н. Л. сводила жизнь (героев ее «мемуарных» очерков), писателей, чьи книги она стремилась приблизить к сегодняшней аудитории (героев эссе и предисловий) и тех, к кому обращалась Наталья Леонидовна. «Мне хотелось не столько поделиться воспоминаниями, сколько утешить и даже обрадовать читателей, напомнив о бытовых, будничных чудесах, показывающих, что мы — не одни, и не в бессмысленном мире».
Однажды Н. Л. написала: «…уютному Чапеку не удалось изобразить преображенный, райский мир (а предсказал он, увы, саламандру и робота). Пушкину — удавалось, что бы он ни писал, но он еще и гений. Честертон гением не был. Как же сильны надежда, простота и благодарность, если милый английский джентльмен походя стал самым настоящим пророком, мегафоном Бога!» Всякое сравнение хромает, пафоса, «не того, который заменяют развязным безразличием, а того, который придает тексту фальшь и высокопарность», Н. Л. на дух не переносила, но все же рискну: именно эти ее слова, кажется, в какой-то мере объясняют, кем была на земле и осталась после своего ухода Наталия Леонидовна Трауберг.
Андрей Немзер
03/04/09