[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
На пушкинском пути
Восемьдесят лет назад родился Юрий Лотман
Одной из последних работ Юрия Михайловича Лотмана стала статья "Две "Осени" - сопоставительный анализ шедевров Пушкина и Баратынского. Шел 1993-й год, гул истории был внятен и менее острым наблюдателям, а тяжелый недуг обращал ученого к раздумьям о смерти. В "общем плане", по формуле Тынянова, "еще ничего не было решено". В плане личном надежды почти не оставалось.
"Для Пушкина, - писал Лотман, - смерть - не последняя точка в движении жизни. Продолжение его - в поэзии. Именно она открывает дорогу в будущее. Поэтому смерть - не конечная точка стихотворения. Оно заканчивается образом открытого и свободного движения, переходом из сна ("Так дремлет недвижим...") в динамический порыв. Редко можно найти в поэтическом тексте четыре строки, столь насыщенные глаголами движения: "... матросы вдруг кидаются, ползут./ Вверх, вниз - и паруса надулись ветра полны;/ Громада двинулась и рассекает волны./ Плывет! - куда ж нам плыть?.." (курсивы Лотмана. - А. Н.) <...> Стихотворение, начатое целым набором знаков застывания, перехода от движения к недвижимости, от жизни к смерти, завершается подлинным взрывом динамики, открывающим простор миру интерпретаций".
Речь здесь идет не только о пушкинской "Осени", но и о двуединстве истории и творчества. Напор истории делает жизнь вариативной, открывает вчерашним статистам систему альтернативных - счастливых и трагических - возможностей самореализации. Выбор исторической (для Лотмана это всегда значило "и культурной") стратегии зависит от творческой энергии человека, который должен разгадать многомерный смысл дня сегодняшнего и выстроить неведомое завтра.
Лотман любил жизнь, не в последнюю очередь потому, что ощущал ее смысловую объемность и влекущую непредсказуемость. В биографии Пушкина он оспаривал две влиятельных версии трагической гибели поэта: согласно Лотману, Пушкин не был жертвой и не искал смерти. Не менее важен другой лотмановский тезис: скрытое присутствие в творчестве Пушкина будущего русской словесности (от Гоголя до Блока). Такая ретроспекция предполагала чувство, что за неимением лучшего можно назвать "историческим оптимизмом". Однако Лотман не был бы собой, поставь он здесь точку. Он знал не только от Гегеля, что "единство неизбежно подразумевает противоположность", а потому сопрягал "Осень" Пушкина с "Осенью" Баратынского, финал которой, по достоверному преданию, сложился под знаком смерти Пушкина.
"Стихотворение завершается торжеством зимы, неизбежной властью смерти. Но в природе смерть - это новое зачатие. В поэзии она - конец всего. Воскрешения в новой жизни поэта, согласно глубоко трагическому мировоззрению Баратынского, не дано". И опять-таки здесь имеется в виду не только поэтическая мысль Баратынского, резко противопоставившего сферу "простого" труда ("А между тем досужий селянин,/ Плод годовых трудов сбирает...") и область творчества ("Ты так же ли, как земледел, богат?/ И ты, как он, с надеждой сеял...", но у "разнообразных брашен" на пиру поэта "вкус один во всех/ И, как могила, людям страшен"). Баратынский, зная, что лишь поэзия способна целить "болящий дух" и своей лаской защищать поэта от холода жизни, не раз писал о "безотзывности" поэтического слова и, в конечном счете, его неуместности здесь, на земле. Эта тревога была знакома Лотману: как историк он помнил, а как современник видел, что высокое слово может быть нерасслышанным и - хуже того - обратиться в пошлость. На первом вечере памяти Бахтина (1975) Лотман цитировал "Исповедь сына века" Мюссе, опасаясь, что "из пурпурной тоги Цезаря сошьют наряд Арлекина", и горчайшее стихотворение Баратынского "Когда твой голос, о поэт..." (есть обоснованное мнение, согласно которому стихи эти - полемическая реплика на "пушкинские" статьи Белинского): "... сложится певцу/ Канон намеднишним зоилом,/ Уже кадящим мертвецу,/ Чтобы живых задеть кадилом".
Размышляя над строками Баратынского о тщетности творческого труда и триумфе однообразной "снежной пелены" ("Перед тобой таков отныне свет,/ Но в нем тебе грядущей жатвы нет"), стоящий на пороге небытия ученый, конечно, имел в виду не только возможность исчезновения творчества (и связанного с ним вырождения человечества - вспомним технократический кошмар "Последней смерти" Баратынского!), победу "стратегии отказа", что уводит художника в полное молчание - он не мог не думать и о судьбе своей мысли, своей работы.
Восемь с лишним лет, прошедших со дня кончины Юрия Михайловича (28 октября 1993) одарили нас многим: превращением Лотмана в "начальника", без ссылок на которого (надо - не надо) не обойдешься, бессистемным тиражированием его трудов, опытами приспособления "позднего Лотмана" к постмодернистской болтовне, ядовитыми сплетнями, попытками отменить как "устаревшее" изрядную часть наследия великого ученого... И все же не только любовь к человеку, чьи рыцарская стать, гражданское мужество, личностное обаяние и интеллектуальная энергия оказали решающее влияние на многих гуманитариев разных поколений, но и простая справедливость не позволяют признать, что посмертный "сюжет Лотмана" развивается "по Баратынскому". Мысль и личность Юрия Михайловича находят новые отзывы. Порукой тому и появление ярких исследований на "лотмановском" материале (культура XVIII века, семиотические аспекты политической истории, стиховедение, Пушкин, Тютчев, Блок), и первые приступы к полноценному осмыслению наследия самого Лотмана, и - далеко не в последнюю очередь - сохранение "лотмановского" духа на кафедре русской литературы Тартуского университета - кафедре, некогда выстроенной Юрием Михайловичем и держащей высочайший научный и педагогический уровень тщанием его учеников. В 2000 году увидели свет второй Пушкинский и пятнадцатый Блоковский сборники. В 2001 году возглавляющая кафедру профессор Любовь Киселева выпустила Полное собрание драматических сочинений Крылова, а Александр Данилевский - "Повесть о пустяках" Юрия Анненкова (оба издания должно счесть образцовыми). Только что появилась монография Елены Погосян "Петр I - архитектор российской истории". Без этих ученых, равно как и без многолетних друзей-коллег Юрия Михайловича профессоров Ларисы Вольперт и Павла Рейфмана, его учеников Ирины Аврамец, Елены Мельниковой, Леа Пильд, Романа Лейбова, Пеэтера Торопа (они работают на "кафедре Лотмана" или на отпочковавшейся от нее кафедре семиотики) нельзя представить себе современную русскую филологию.
В эти дни (с 26 февраля по 2 марта) в Тарту проходит международный конгресс, посвященный 80-летию Лотмана. Его участниками стали не только эстонские и российские филологи, историки, культурологи, но и многочисленные европейские и американские ученые. Конгресс этот - дар Юрию Михайловичу его коллег и учеников. Прежде всего, тех, кто работает в Тарту и приложил недюжинные усилия для того, чтобы состоялся этот грандиозный интеллектуальный форум. К юбилею приурочен выход очередного литературоведческого тома "Трудов по русской и славянской филологии" и учреждение двух "лотмановских стипендий" для студентов, специализирующихся по истории русской литературы и семиотике.
Нет, "сюжет Лотмана" развивается все-таки "по Пушкину". И, используя любимый Юрием Михайловичем оборот из "Декабристов" Толстого, "еще может нас удивить". Как "Евгений Онегин", к которому Лотман применил это речение. Как русская культура, движущаяся по широкому и свободному пушкинскому пути.
28/02/2002
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]