Об Александре Благословенном написано много. Но несмотря на изрядное количество воспоминаний и исследований личность самодержца, правившего Россией с марта 1801 по ноябрь 1825 года, сохраняет ореол загадочности. Традиционно педалируемая таинственность раздражает. В конце концов душа не только всякого властителя, но и любого человека - тайна за семью печатями. Стоит присмотреться к другим российским венценосцам, и поймешь, сколь не просты были вроде бы "монолитные" Николай I или Александр III, какие серьезные духовные коллизии выпали им на долю, как прав был Пушкин, однажды походя заметивший: "мудрено быть самодержавным".

Большинство русских государей не считало возможным актуализировать для публики свои сложности и внутренние драмы - Александр Павлович с великокняжеской юности и до глухой осени 1825 года строил жизнь как впечатляющий моноспектакль. Великая бабка называла отрока Александра актером и желала ему более естественности. Само по себе "актерство" Екатерину не страшило, это было и ее свойство (старик Державин не зря назвал покойную государыню "великой комедианткой"). Настораживало различие "исполнительских манер". Екатерина играла как бы "по Станиславскому" (и умела убедить "зрителей" в том, что она и есть "богоподобная царевна", премудрая Фелица). Александр, предлагавший России и Европе не образ "идеального властителя", а неповторимое собственное "я", постоянно делал лицедейство зримым. И - в то же время - заигрывался, смешивал имидж и суть, что никак не соответствовало циничному здравомыслию Екатерины.

"Актерское жизнетворчество" государя - лейтмотив книги Александра Архангельского, несколько лет назад в сокращенном варианте опубликованной журналом "Дружба народов", а теперь изданной "Вагриусом". И это правильно. Александрова "приученность к противочувствиям" (Пушкин) отмечалась многими современниками и в конце жизни обрекла царя на почти полное одиночество. Но та же лицедейская стратегия создала национальный миф о несчастном, ошибавшемся, всеми обманутом, чувствующем свою трагическую вину, но внутренне светлом "человеке на троне". Современников чудесное шармерство пленяло лишь до поры, воздействие его на потомков оказалось сильнее. Никто, наверно, так хорошо не понимал мистико-утопической пагубы Александровых деяний (и бездействий), как расхлебывавший с 14 декабря братнину кашу Николай I. Но и ему не дано было ускользнуть от обязательной легенды о "нашем ангеле" - в 1834 году вознеслась над Дворцовой площадью Александрова колонна. И всемогущего Пушкина государь после смерти переиграл, хотя тот куда как ясно выражал стойкую неприязнь к державному тезке. "Простить неправые гоненья" мог, вспомнить свой юношеский восторг при встрече вернувшегося из Парижа "нашего Агамемнона" мог, сочувственно взглянуть на потрясенного разгулом "Божьей стихии" царя тоже мог. Не любил никогда. Видел в Александре виновника случившихся и грядущих российских бедствий всегда. А толку?

В самом деле: лавирование меж августейшей бабкой и надломленным опальным отцом; участие в заговоре, приведшем к отцеубийству; легкость необычайная, с которой в жертву приносились ближайшие сподвижники (отставка Сперанского - пример яркий, но далеко не единственный); внешнеполитические и военные провалы первого десятилетия (от Аустерлица до Тильзита); чудовищная реализованная утопия военных поселений (и "без лести преданный" граф Аракчеев, "злодей из злодеев", твердо исполнявший любую государеву волю, знающий свою роль "ширмы"); развитие тайных обществ (будущие декабристы) и безответственное запутывание вопроса о престолонаследии (тайна отречения Константина, "подвешенное" положение не допускаемого до реальной политики Николая), поставившие страну на грань гражданской войны... И все равно: "На передней лошади едет император в голубом кафтане". Красиво. И всякому греху объяснение сыщется: не давал же прямого согласия на то, чтобы папеньку табакеркой в ухо били; сподвижники не те подворачивались; Наполеона в конце-концов победил (в кои-то веки послушал разумных советов: принял Барклаев план "скифской войны", позволив при этом позорить спасителя отечества; оставил армию; назначил главнокомандующим харизматично русского, хоть и лично неприятного Кутузова); за поселения Аракчеев ответит; метания меж госпожей Крюденер и протестантскими пасторами, Голицыным и Фотием на "религиозные искания" спишем; декабристы сами во всем виноваты (и ведь как благородно: "Не мне их судить!").

И с каким упоением - от Льва Толстого до наших дней - воспринимается легенда об уходе царя, о старце Феодоре Козьмиче. Все оставил, власть отринул (даром ли о приватной жизни с младых ногтей мечтал - в книге Архангельского точно проанализированы все изгибы этих мечтаний) - пусть худо царствовал, но душу бессмертную спас! А что монарший венец не цилиндр или кепка (хочу - ношу, не хочу - в гардероб прячу), что быть царем - это долг (даже если не веришь в таинство помазания), что "уход" 1825 года (если бы таковой случился) - это бегство от ответственности за страну, что готова взорваться революцией (в силу "тайных обществ" император верил), - так все это дело десятое.

Нет, не десятое. Наше умиление Александром - следствие его филигранного актерства. Отнюдь не простого лицемерия - и мудрые планы строил, и добра стране и миру хотел (кто же не хотел?), и страдал, и духовных наставников искал, и 1812 год забыть не мог. Но при всем при том ощущал себя единственным. Остальные (от ближайших сотрудников до безмолвной крестьянской массы) - статисты. Своевольные, мелкие, не постигшие истинного хода вещей, собой озабоченные. Всех можно использовать. Всех лучше умиротворять. (И стравливать.) Всех и всегда должно опасаться.

Были грандиозные (и благие) утопические проекты. Был навык внутридворцового интриганства. Были вычитанные из книг поведенческие модели. И было роковое недоверие к людям (за то, что не ангелы) и столь же роковая подмена реальной России то страшными, то сладкими сказками. Об этом и написана книга Архангельского.

Можно оспоривать авторские трактовки частных эпизодов, недоумевать, почему в монографии столь много место уделено религии и поэзии, сетовать на эффектные лакуны (к примеру, в "военных" частях) и недостаточное внимание к иным персонам (если Сперанский, Аракчеев, архимандрит Фотий, Карамзин, митрополит Филарет прописаны тщательно, то портрет князя Александра Голицына бледен, а лица князя Петра Волконского или барона Дибича просто не видны). Не отменишь другого: Архангельский написал о внутреннем надрыве эпохи, которую принято почитать эталоном красоты и благородства.

Последняя дата в книге - 2 мая 1837 года, день, когда наследник престола отправился в путешествие по России в сопровождении своего наставника Жуковского, что и замыслил показать будущему государю (будущему Царю-Освободителю!) его державу. Последние слова: "Все наконец-то было сделано правильно. Но времени уже не оставалось". Увы, театр одного актера кончился, но инерция его сказывалась вплоть до гибели империи.

07.07.2000