Евг. Перемышлев

Заочная ставка
(Л. Овалов и майор Пронин)

Можно почти без труда представить – сколько раз описанный – июнь 1941 года. Летнее умиротворение, сдержанный от зноя город.

Именно 22 июня на Моховой прошел творческий вечер писателя Л. Овалова. Зал был полон, и публика спрашивала лишний билетик еще на подходе к клубу МГУ.

Тревога, навеянная утренним радиосообщением, улеглась. Война не казалась такой уж страшной. Верилось, что противник будет разбит одним ударом, что бить врага будут на вражеской территории. Иначе и быть не могло. Об этом говорили газеты. Об этом снимали фильмы. Вспомним хотя бы наполовину учебную, наполовину художественную картину «Если завтра война», сделанную целой группой режиссеров – Е. Дзиганом, Л. Анци-Половским, Г. Березко, Н. Кармазинским. Картину, песню из которой пела вся страна, не вдумываясь, что по воле поэта грядущая и неизбежная война представлялась совсем несерьезной: проедут танки, прошагает пехота и «промчатся лихие тачанки».

Писатель, чей авторский вечер прошел с таким успехом, тоже немало сделал для того, чтобы рядовые граждане уверились: все в порядке, страна надежно защищена. Есть те, кто ни на минуту не смыкает глаз, те, кто всегда на посту. Таков и майор Пронин, герой книг Л. Овалова, снискавший популярность, герой, в самом имени которого есть и пронзительность, и пристальность, и настойчивость. (1)

Это очень важный момент. Нигде, пожалуй, как в литературе отечественной, автор не связан столь тесно с выдуманным им персонажем. По утверждению того же Л. Овалова, судьба его во многом изменилась именно благодаря майору Пронину (Овалов 1990, с. 3). Сначала изменилась к лучшему – широкая известность, даже некоторая слава (чему свидетельство упомянутый творческий вечер) были связаны с недавно вышедшими – и в журнале «Знамя», и отдельной книгой – «Рассказами о майоре Пронине» и «Рассказами майора Пронина». Затем изменилась в худшую сторону – Л. Овалов был арестован «на третий день войны», как утверждает он сам, 5 июля – настаивает автор послесловия к изданному вновь пронинскому циклу (Замостьянов 2004а, с. 245) (2). Не суть важно.

Важнее, что в тюрьме, где, по-видимому, содержался Лев Сергеевич Шаповалов, литератор, работавший под псевдонимом, член партии, образование высшее и т.п., мог состояться следующий драматический по сути и мелодраматический по тональности диалог.

Следователь: Гражданин Шаповалов, вы обвиняетесь в том, что предали гласности методы работы советской контрразведки в своей повести «Голубой ангел», опубликованной в журнале «Огонек» за нынешний год.

Л. Овалов: Это чудовищная ошибка. Ни разу в жизни и ни под каким предлогом я не разглашал никаких государственных или других тайн. Все мои книги были написаны для того, чтобы принести посильную пользу нашей стране. Меня хорошо знают многие ответственные товарищи. Например, главный редактор журнала «Знамя» товарищ Вишневский.

Следователь: Гражданин Шаповалов, не пытайтесь заслониться именем товарища Вишневского. Не уводите в сторону от главной темы и не мешайте следствию.

Л. Овалов: Я не увожу в сторону, а излагаю суть дела. Я прошу выслушать меня, прошу сделать запрос, относительно моих моральных и гражданских качеств.

Следователь: Ваши моральные качества, гражданин Шаповалов, также как и ваши связи, хорошо известны следствию. Так, например, следствию известно, что вы долгое время общались с сыном отъявленного врага советского народа, гоминьдановского изменника Чан Кай-ши, который завербовал вас, чтобы вы вредили советской власти.

Л. Овалов: Не отрицаю, я действительно знаком с молодым китайским товарищем Чан Чингом. Мы около года жили с ним в одной коммунальной квартире, когда я собирал в Свердловске материал для романа об Уралмаше. Роман этот вышел в свет под названием «Зина Демина». Если вы прочтете книгу, то увидите, что там действует молодой китайский коммунист, участвующий в строительстве большого советского завода на Урале. И мне нужен был именно такой прототип.

Следователь: Не надо лгать и петлять, гражданин Шаповалов. Вам не удастся запутать следствие.

Л. Овалов: Еще раз повторю – я не собираюсь никого запутывать. Я советский человек, и ни разу не поступил вопреки своим убеждениям. Еще в пятнадцатилетнем возрасте я участвовал в создании волостной комсомольской ячейки. Тогда я жил в селе Успенском на Орловщине. Товарищи по комсомольской работе могут это подтвердить. Кроме того, я долгое время дружу с работником госбезопасности товарищем Прониным. Он хорошо знает меня, видел меня в разной обстановке. Пригласите сюда товарища Пронина, и он немедленно подтвердит все, что я говорю.

Следователь: Товарищ Пронин находится на ответственном задании. И, кроме того, можете ознакомиться с этим документом, где охарактеризованы и вы, гражданин Шаповалов, и ваша, с позволения сказать, литературная деятельность.

Л. Овалов: Что это за документ, товарищ следователь?

Следователь: Не товарищ, а гражданин. Я для вас «гражданин следователь», гражданин Шаповалов. А что касается документа, это рапорт товарища Пронина, рапорт, посвященный вашей растленной личности, гражданин Шаповалов.

Несмотря на то, что диалог этот фантасмагоричен, он, по-своему, разумеется, не лишен логики. В пределах советской культуры вполне вероятно, что автор может быть противопоставлен собственному герою или произведению. Более того, автор может быть признан виновным, тогда как герой или произведение будут считаться образцовыми (наглядный пример – «Песня о встречном» расстрелянного Б. Корнилова, исполнявшаяся и тогда, когда имя поэта оказалось под запретом, а песня стала позывными советского радио).

Такому, казалось бы, абсурдному противопоставлению и посвящена данная работа, в центре которой стоят две личности и две судьбы. Писателя Л. Овалова и его героя майора Пронина.

Л. Овалов до и после майора Пронина

Писатель Л. Овалов прожил очень долгую жизнь, и хотя не был столь знаменит, как созданный им герой – майор Пронин, все-таки пользовался некоторой известностью. Тем не менее, сведения о нем приходится собирать по крохам. Причина проста: авторов, работавших в «низких» жанрах, каковым считался и детектив, не жаловали. А прочие оваловские книги, коих немало, заслонены сочинениями о майоре Пронине. Между тем, биография писателя небезынтересна.

Лев Сергеевич Шаповалов (Л. Овалов – удачно выбранный псевдоним) родился 16 августа по старому или 29 августа по новому стилю в 1905 году в Москве.

Судя по тому, что в 1920 году он вступил в коммунистическую партию, а в 1929 окончил Московскую высшую медицинскую школу (3), социальное происхождение у него было безупречное. Для сравнения упомяну, что К. И. Чуковский, сотрудничавший с новой властью, по крайней мере, с 1919 года, когда большинство писателей устраивало этой власти бойкот, специально обращался к А.М. Горькому за содействием – сына его не принимали в университет, как социально чуждый элемент. Однако вот что со слов самого Л. Овалова повторяли авторы вступительных статей: «…вышел он из древнего дворянского рода, его прадеды – профессор Московского университета С.И. Баршев, известный ученый-невропатолог А.Я. Кожевников, среди его предков русский мыслитель начала XVIII века Д.Е. Тверитинов, в словаре Брокгауза и Ефрона упомянут едва ли не десяток представителей рода, из которого вышел Л.С. Овалов, ставший истинно пролетарским писателем…» (Пронин 1998, с. 6).

Если так, то немало пришлось попотеть, заполняя бесчисленные анкеты, где вопросы предельно прямолинейны, и был ли это заведомый подлог или скромная полуправда, умолчим. Опять-таки, интерпретаторы, для которых манипуляция фактами и концепциями, дабы создать новое смысловое поле, важнее самих концепций и фактов, предлагают версию: Л. Овалов играл в пролетарского писателя, воздвигая из себя некую художественную фигуру (Замостьянов 2004а, с. 238), или (домысливаю недосказанное) литературную личность, вроде Виктора Шкловского (4), либо квазисовременного прозаика, по примеру Зощенко. (5)

Если так, то игра эта шла по очень сложным правилам и затянулась едва ли не на всю жизнь: создание комсомольской ячейки в селе Успенское Орловской губернии в 1919 году, в 1921 году работа секретарем Малоархангельского уездного комитета РКСМ, затем по направлению комсомола переезд в Москву, без отрыва от учебы заведование библиотекой в клубе грузчиков и членство в литературном кружке «Антенна» при Хамовническом райкоме партии, сотрудничество в газетах «Рабочая Москва» и «Крестьянская газета», работа инструктором печати в Московском областном комитете партии. И следующие за тем все новые и новые назначения – редактор (то есть главный редактор) журнала «Селькор», заместитель ответственного редактора журнала «Рост», издающегося ассоциацией пролетарских писателей, главный редактор журнала «Вокруг света», главный редактор журнала «Молодая гвардия».

Вряд ли сначала что-либо предвещало такую карьеру. Печататься Л. Овалов стал в 1925 году. Сотрудничал с периодическими изданиями, выпустил книгу для детей «Пятеро на одних коньках» (1927), а затем брошюру «Не меньше 35. Как селькоры и стенгазеты должны содействовать повышению урожайности» (1929) и написанную в соавторстве с М. Микулой книгу «Как работать. Кружки селькоров и друзей газеты» (1928). Все предельно несложно.

Но уже «Болтовня», повесть, написанная в 1928 году и вышедшая в №№ 4 и 5 журнала «Октябрь» за 1929 год и отдельным изданием в 1930, привлекла особое внимание. В сборнике «Борьба за метод» (1931), где статьи были посвящены видным членам РАПП, есть отдельная статья, посвященная Л. Овалову.

Статья начинается с пересказа: «Старый беспартийный наборщик Морозов, который не прочь по-стариковски поболтать, поворчать и "по-беспартейному" поругать плохих коммунистов, хозяйственников и фабкомщиков, на старости лет вступает в партию. К партии его приводят горячая любовь к новой жизни, привязанность к производству, где он чувствует себя хозяином, и сознание того, что он тоже является активным строителем, созидателем, борцом, что он тоже нужен новой жизни. Он рождается как коммунист. Таково вкратце содержание повести Л. Овалова "Болтовня"».

Кажется, сказано предельно ясно, и рапповскому критику А. Селивановскому не о чем рассуждать. Но уже следующий абзац ставит все на свои места: «Овалов принадлежит к молодому поколению рабочих-писателей, к еще незначительному рабочему ядру пролетарской литературы. Это ядро должно стать в центре внимания марксистской критики, занимающейся наиболее актуальными проблемами пролетарской литературы, не потому что оно нуждается в особом критическом "протекционизме". Нет, такой протекционизм был бы особенно вреден, ибо творческие достижения группы молодых рабочих-писателей еще крайне невелики. Но мы знаем, что столбовой путь развития пролетарской литературы пролегает именно здесь, что вершины пролетарской литературы будут достигнуты прежде всего писателями, вышедшими из рабочего класса, рабочими-большевиками» (Селивановский 1931, с. 280).

И не удивительно, что концовка статьи почти триумфальна: «"Болтовня" оказывается, при ее недостатках, крупным событием во всей пролетарской литературе, привлекающим к себе внимание тем, что она кладет некоторые вехи на столбовом пути развития пролетарской литературы, на пути создания диалектико-материалистического творческого метода. Повесть Овалова нужно серьезно критиковать – именно потому, что она является крупным литературным явлением» (Селивановский 1931, с. 295).

Любопытно, что среди статей «О Фурманове и пролетарской литературе», «Запев третьего призыва», «Путь Маяковского», «Творческий метод Ф. Панферова» и т.д. лишь статья Селивановского названа просто по имени писателя, которому она посвящена: «Л. Овалов».

Откуда взялся столь торжественный тон и чем рождена такая высокая оценка начинающего автора? Совсем недавно – 1930 год – В. Киршон в докладе, прочитанном на XVI съезде ВКП(б), упоминает его в пространном списке пролетарских писателей ( XVI съезд ВКП(б), с. 502), а в адресованной в ЦК ВКП(б) записке руководителей РАПП от 8 февраля 1931 года, Л. Овалов называется наряду с А. Афиногеновым, В. Билль-Белоцерковским, В. Вишневским, Ф. Ваграмовым, В. Киршоном, М. Чумандриным, А. Исбахом и др., так сказать, опять в общем списке (Счастье литературы 1997, с. 108).

Нет, причины для похвалы имелись вполне определенные, и оценка повести не была напрямую связана с ее художественными достоинствами либо недостатками. Хотя стоит напомнить, что сочинения этого автора вызывали не одни восторги: «…наши писатели, вроде Овалова, к очеркам о хлебозаготовках поставят эпиграф из Гоголя или Стендаля по признаку самого несущественного отношения – и рады», – фрагмент в рабочей тетради А. Твардовского за 1933 год относится к сборнику «Красное и черное. Из записной книжки журналиста» (1930) (Твардовский 1983, с. 314).

В статье А. Селивановского слышатся отголоски жесткой литературной борьбы, в том числе и борьбы внутри РАПП. Теория и практика литературы – предлог, отговорка, борьба шла не за тот или иной творческий метод, а за власть. Причем выбор стоял «или – или». И рапповцы были серьезными бойцами.

Писатели-«попутчики» при упоминании журнала «На посту» едва не падали в обморок. « Напостовцы нагнали на всех такого страху, – сообщает товарищу Вс. Иванов, – что аж Луначарский потек с докладом. Пильняк, трепеща сердцем, отправился взглянуть – действительно ли так страшно» ( Иванов 1978 , с. 590). Письмо относится к самому началу 1925 года, когда проходила Всесоюзная конференция пролетарских писателей, но и позднее ничего не изменилось.

После расколов и размежеваний к 1931 году формируется группа авторов, связанная с журналом «Октябрь» – среди них был и Л. Овалов (Шешуков 1984, с. 304).

Полемика вокруг романа «Бруски» лидера группы Ф. Панферова являлась опять-таки разновидностью борьбы за власть. Л. Овалов, работавший тогда в газете «Комсомольская правда», активно пропагандировал и роман, и платформу новой группы (Шешуков 1984, с. 305). Потому, скорее всего, похвала молодому автору со стороны А. Селивановского, относившегося к радикальному рапповскому крылу, есть попытка примирения, а то и подкупа члена панферовской группы (6). По крайней мере, его статья осталась единственной большой статьей, посвященной Л. Овалову. Других не последовало, мелкие и, как правило, недоброжелательные рецензии не в счет.

Возникший в 1934 году Союз советских писателей проблем не разрешил, вопрос о власти в литературе остался, но формулировался теперь не так прямолинейно – напомню, что в 1932 году, когда реорганизовывались творческие союзы и шла подготовка к будущему съезду, рапповцы требовали самостоятельности и внутри цельного союза, и потерпели поражение во время ожесточенной дискуссии. На заседании специальной комиссии, созданной Политбюро ЦК ВКП(б) для того, чтобы рассмотреть заявления бывших руководителей РАПП, входивший в комиссию И.В. Сталин выступал около пятнадцати раз, примерно столько же раз выступал В. Киршон, по четыре раза выступали А. Афиногенов и член комиссии И. Гронский (Шешуков 1984, с. 336).

С трибуны первого писательского съезда Л. Овалов упоминался всего раз, скороговоркой, в общем списке (Первый съезд писателей 1934, с. 650), тогда как фамилии молодых писателей А. Авдеенко, Б. Горбатова и Я. Ильина назывались многажды.

Само по себе выступление прозаика Н. Богданова, ровесника перечисленных авторов, да к тому же и работавшего в сходной комсомольско-молодежной тематике, ровным счетом ничего не значит, но любопытно сопоставить его с тем, что изложено в Докладной записке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР, составленной два года спустя: «20 марта 1936 года в редакции журнала "Наши достижения" состоялось созванное по инициативе редакции собрание писателей, посвященное вопросу о творческой среде в лице наших литературных журналов. Вступительное слово сделали Бобрышев и Ставский. После своего выступления Ставский ушел и не прослушал речи выступавших писателей Слетова, Ив. Катаева, Рыкачева, Зарудина, Скосырева, Овалова, Ген. Фиша, Гехта, К. Паустовского, Б. Агапова.

Речь шла о разобщенности писателей, об отсутствии творческой среды, о плохой организационно-творческой работе ССП, о "поденщине", о литературных" кормушках", о социально-бытовом положении писателя» (Власть и интеллигенция 1999, с. 305).

Что до Л. Овалова, он «говорил о скороспелом производстве литературных авторов, дезориентирующем в таком виде читателя. В этой связи он подробно остановился на книгах Островского и Авдеенко. " Это еще не литература, а человеческие документы. Островский награжден по заслугам, но не за мастерство писателя. Авдеенко же развращен преждевременно славой " » (Власть и интеллигенция 1999, с. 305). Иными словами, выступление направлено против писателя из «обоймы», к которой причислялся и сам Л. Овалов.

Вывод, сделанный присутствующими, судя по той же докладной записке, иначе как крамольным не назовешь: «В результате собеседования было решено выступить с трибуны дискуссии о формализме или через печать с декларацией о необходимости творческого размежевания, об организации писательских коллективов вокруг журналов, об определении лица журналов.

Декларация эта будет подписана всеми участниками собеседования. Разрабатывают ее Канторович, Зарудин, Овалов и Скосырев.

Установка декларации такова:

Союз как организация слишком громоздок. Чтобы сделать эту организацию единой и работоспособной, ее нужно раздробить на творческие группировки» (Власть и интеллигенция 1999, с. 305-306). (7)

Это не только прямое выступление против Союза писателей, это и выступление против политбюро ЦК ВКП(б), чьим старанием уничтожены литературно-художественные организации и сформирован единый союз. Это возвращение к рапповской идеологии, ведь еще в 1929 году пленум РАПП выступил за создание внутри организации «различных соревнующихся творческих школ и группировок, стремящихся работать в искусстве методом диалектического материализма» (Шешуков 1984, с. 304), а защищаться бунтовщики, вероятно, собирались именем А.М. Горького, детищем его и был журнал «Наши достижения», организовавший собрание.

Столь подробные сведения о первых шагах Л. Овалова в литературе нужны для того, чтобы стала понятнее его дальнейшая судьба, по крайней мере, некоторые ее повороты.

К своей главной теме Л. Овалов пришел писателем сложившимся, опубликовав, кроме названных, книги «Путь в завтрашний день» (1931), «Июль в Ойротии» (1931) – написана в соавторстве с А. Шаповаловой, «Две повести» (1933), роман в двух книгах «Утро начинается в Москве» (1934-1936), повесть «Здоровье» (1936), роман «Зина Демина» (1937) – эта книга, в отличие от других, издана не в Москве, а в Свердловске, сборник рассказов «Лимонное зерно» (1939) и чуть позднее – «Поездка в Ереван» ( 1940 ) (8).

Удовлетворительно, даже с оттенком гордости, автор отзывался о повести «Болтовня», утверждая, что написана она под сильным влиянием Р. Роллана, вспоминал встречу с французским писателем на даче А.М. Горького и пожатие роллановской руки, «белой, худой, прохладной, нежной» (Овалов 1990, с. 3).

Встреча эта, запечатленная в дневнике Р. Роллана, состоялась 9 июля 1935 года. Ни особого пиетета со стороны гостей, советских писателей, ни тем более со стороны хозяина дачи, не наблюдалось: «Я был удивлен, что такой хлебосольный хозяин, как Горький, не распорядился подать закуски, даже стакана воды своим девяноста собратьям, проделавшим пятидесятикилометровый путь, чтобы повидаться с нами. Это был единственный случай, когда длинный стол оказался пуст. До сих пор спрашиваю себя, почему это произошло» (Роллан 1989, с. 228-229). Писатели, между тем, в полной мере позабавили публику. М. Шагинян прочитала приветствие на французском языке, из которого француз ровным счетом ничего не понял, Сельвинский и Антокольский выступили со стихами, а безымянный украинский поэт разразился нескончаемой речью. В общем, концерт художественной самодеятельности удался. Все девять десятков писателей погрузились в машины и отбыли с чувством исполненного долга.

Оставим Р. Роллана с его недоумениями и перенесемся на несколько лет вперед, в год 1939. Л. Овалов был тогда главным редактором журнала «Вокруг света». Именно для этого журнала и написан рассказ «Синие мечи», с которого начинается цикл о майоре Пронине.

Здесь уместно дать слово автору, чуть скорректировав его высказывание: «Так уж случилось, что из всех моих героев судьба теснее всего связала меня с Прониным. У тех, кто боролся против дела, которому служил Пронин, он вызывал глубокую неприязнь. Свою неприязнь противники Пронина перенесли и на его автора.

Берия нажаловался на меня Сталину, и…

Не сравниваю себя с Радищевым, а "Рассказы майора Пронина" с "Путешествием из Петербурга в Москву", но мне, как и Радищеву, пришлось поплатиться за свою книгу пятнадцатью годами жизни. Радищев провел восемь лет в остроге и семь в ссылке, и я провел восемь лет в лагере и семь в ссылке. Печальное совпадение. На Радищева обрушилась Екатерина Вторая, а на меня – Берия и Сталин.

Однако ко мне история отнеслась благосклоннее. Противники Пронина давно уже отправились ad patres , а Пронин живет себе и живет. Борется, страдает и любит!» (Овалов 1990, с. 3-4).

Что имел в виду писатель, говоря о страданиях героя и о любви (кроме родины он любит, кажется, исключительно своего помощника Виктора Железнова, подсмеиваясь над ним и отечески наставляя), неведомо. Но вернемся к оставленному сюжету.

«Рассказы майора Пронина», набранные в журнале «Знамя» и в Военмориздате, не увидели свет, набор был рассыпан. Казалось бы, все надежды рухнули, но на защиту встал В.М. Молотов, в руки которого, стараниями главного редактора «Знамени» Вс. Вишневского попали рассказы (Замостьянов 2004а, с. 244). Подробности этой истории, увы, неизвестны. А вот последствия очевидны – цикл вышел и в журнале, и отдельной книгой в серии «Библиотечка красноармейца». Незадолго до начала войны журнал «Огонек» напечатал повесть «Голубой ангел».

Затем Л. Овалов был арестован. О случайной встрече с ним вспоминает мемуарист: они ехали в соседних отсеках «черного ворона» и переговаривались, хотя так и не увидели друг друга (Ермолинский 1990, с. 164-165).

Выше упоминалось, что и литературный путь Л. Овалова, и участие его в идеологических битвах по-своему значимы. Зная о предыстории, можно догадаться о причинах ареста (если они вообще существовали). Так, автор процитированных мемуаров С. Ермолинский считал, что его арестовали как близкого друга М. Булгакова. Л. Овалов утверждал, что арестован за книгу про майора Пронина. (9) И недаром мемуарист упомянул также И. Вардина, расстрелянного уже 27 июня 1941 года. Тот был, во-первых, старым членом партии, во-вторых, активным рапповцем. С М. Булгаковым он не дружил, про майора Пронина не писал.

Разумеется, это догадки, однако догадки более правдоподобные, чем некоторые безапелляционные утверждения. Расстрелян и писавший об Л. Овалове критик А. Селивановский, расстрелян и В. Киршон, заместителем которого был Л. Овалов в журнале «Рост», люди с большим партийным стажем, занимавшие прежде немалые посты.

В Москву Л. Овалов вернулся в 1956 году, выжив в лагерях во многом благодаря прежней профессии – медик, из ссылки приехал он с молодой второй женой. Тогда же он полностью был реабилитирован и восстановлен в партии с сохранением партийного стажа (Замостьянов 2004а, с. 251). Вскоре состоялось и возвращение в литературу. Воениздатовская «Библиотечка военных приключений» пополнилась сборником «Приключения майора Пронина» (1957), на титульном листе почему-то обозначено «повесть». В новом молодежном журнале «Юность» появилась повесть «Букет алых роз», рассказывающая о происках западной разведки, о падкой на все зарубежное нестойкой части советской молодежи и о безукоризненно точных действиях сотрудников госбезопасности (Пронина среди них не было).

В 1959 году тот же «Огонек», что опубликовал до войны «Голубого ангела», печатает роман «Медная пуговица». Хотя требуется уточнить: словосочетание «тот же» не вполне справедливо. Главным редактором журнала стал А. Софронов, и в «софроновском» «Огоньке» (термин почти литературоведческий) сочинение Л. Овалова оказалось вполне уместным (10). По большей части это, а не истинные недостатки его произведений вызвали атаки демократической критики. Названия рецензий, опубликованных в журнале «Новый мир», вполне отражают содержание рецензируемых книг – «Образы и комментарии» Г. Владимова (о романе «Партийное поручение»), «В испытанном жанре» М. Рощина (о романе «Секретное оружие»). Отметил существование в литературе Л. Овалова и пародист А. Раскин – в сборнике «Застарелые друзья» (1964) есть пародия и на «Медную пуговицу». (11)

Впрочем, «Медная пуговица» не понравилась не только пародисту, но и Н.С. Хрущеву, и потому отдельной книгой в СССР до 1981 года не выходила. «А тем временем роман перевели и издали в Венгрии, Греции, Индонезии, Китае, США, Чехо-Словакии, четырьмя изданиями книжка вышла во Вьетнаме, шесть изданий выдержала в ГДР, кроме того, роман был опубликован в ГДР в серии «Роман-газета», в Венгрии и Чехо-Словакии по «Медной пуговице» созданы многосерийные телефильмы. В Канаде роман полностью перепечатала газета «Вестник», выходящая на русском языке…», – вполне понятно авторское негодование (Овалов 1990, с. 4). Справедливости ради надо отметить, что после 1981 года «Медная пуговица» переиздавалась на родине Л. Овалова неоднократно.

Кроме того, при жизни писателя вышли отдельными изданиями повесть «Букет алых роз» (1958), сборник «Повести» (1961), роман «История одной судьбы» (1963), роман «Секретное оружие» (1963) – в серии «Фантастика. Приключения. Путешествия», роман «Партийное поручение» (1964), пьеса «Хозяйка» (1965), сборник «Партийное поручение. История одной судьбы» (1966), книга «Оперативная карта» (1967) – в серии «Честь, отвага, мужество», документальная повесть «Помни обо мне» (1967), роман «Ветер над полем. (И отцы и дети)» (1968), роман «Русские просторы» (1970), книга «Январские ночи. Повесть о Р. Землячке» (1972) – в серии «Пламенные революционеры», роман «Утренние заморозки» (1979), сборник «Утренняя смена» (1981), роман «Двадцатые годы» (1982). Названия книжных серий, по сути, обозначают жанр произведения.

В книгах этих майор Пронин уже не фигурировал, лишь появился несколько раз на периферии повествования в романе «Секретное оружие». Прозаик Л. Овалов не снискал нового успеха у публики.

Лев Сергеевич Шаповалов умер 30 апреля 1997 года в Москве. Подавляющее большинство читателей и не подозревало, что он прожил так долго. И вряд ли кто-нибудь знал, что жизнь его была не слишком легка, и написал он что-то, кроме книги, ставшей если не легендарной, то мифической. Последний роман – о собственной родословной, так и остался недописанным, рукопись утрачена. Согласно завещанию, прах писателя был развеян с вертолета над столицей (Замостьянов 2004а, с. 253), что, кажется, немного уж чересчур.

Майор Пронин до и после Л. Овалова

В отличие от судьбы его создателя, судьба майора Пронина пряма и определенна. Нетрудно представить анкету, коих Пронин заполнил десятки, и до того как получил майорское звание, и много позднее. Анкетные формы год от года менялись, суть оставалась незыблемой.

АНКЕТНЫЙ ЛИСТ

1. Полное наименование и адрес учреждения Комитет государственной

безопасности СССР

2. Занимаемая должность Начальник отдела

Анкета датирована годом, когда вышло в свет последнее сочинение, где – пусть не на главных ролях – действует любимый оваловский герой. Минуло время, кое-что изменилось, но самое важное осталось неизменным: «Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек». И ведь за плечами осталось многое: «Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести – совести настоящего коммуниста» (Овалов 1998, с. 511).

А как же отношения кристально чистого Пронина и писателя Л. Овалова, превратившегося, не в последнюю очередь из-за общения с ним, в гражданина Шаповалова, которому предъявляли нешуточные обвинения?

Вспомним, что происходило в повести «Голубой ангел». Автор возвращается из поездки по Армении. Он полон новых впечатлений, привез несколько бутылок отличного армянского коньяка и собирается подарить одну бутылку Пронину. Звонит ему и узнает, что Пронин болен, воспаление легких. Навестив больного, за которым трепетно ухаживает Виктор Железнов, он узнает о том, что Пронин, прежде не любивший патефоны, обзавелся патефоном и пластинками.

Пронин, Железнов и автор

Крутят песенку про голубого ангела. И выясняется, что патефон связан с последним по времени расследованием Пронина. И:

«– Рассказать, что ли? – вдруг спросил его Виктор и нетерпеливо застучал пальцами по крышке патефона.

Иван Николаевич помолчал.

– Ладно уж, – разрешил он наконец. – Хвастайся. Может, писателю это и пригодится. Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность» (Овалов 1957, с. 233).

Выходит, Пронин не при чем. Рассказывает Железнов. Пронин лишь изредка по ходу дела подает реплики. И все же автор, прошедший школу РАПП и партийных кулуаров, боится и робеет:

«– А писать об этом можно? – неуверенно спросил я.

– А кто тебе может запретить? – засмеялся Пронин. – Пойди разберись – правда это или вымысел. Разумеется, имена и названия убери. Да ты и сам это знаешь, литераторов учить нечего…» (Овалов 1957, с. 350).

Все так, все верно. И что-то мешает, гложут сомнения:

«– А если обо всем этом написать, – спросил я, – не скажут, что это не нужно?

– Почему? – удивился Пронин.

– Ну, скажут, что я раскрываю методы расследования, – придумал я возражение. – Привлекаю, так сказать, внимание…

– Ну, и нерешительны же вы, братья писатели… – Пронин поднял меня на смех. – Кто это может сказать? Во всех государствах существуют разведывательные учреждения, и наше правительство не раз предупреждало о том, что разведки засылают и будут засылать к нам своих агентов. Так почему же вредно об этом напомнить? А методы? Как нет ни одного преступления, абсолютно похожего на другое, так нет и одинаковых методов для раскрытия этих преступлений.

Он переглянулся с Виктором, и оба они снисходительно друг другу улыбнулись» (Овалов 1957, с. 353).

И дело было сделано. Автор не только не знал английский язык (12), и оттого не понял смысла песенки про голубого ангела и слов, произнесенных вслед за песенкой. Он не обратил внимания сразу на три важнейших момента, которые можно рассматривать как своеобразные «геральдические конструкции» в пределах повести. (13) Итак, песенка, после которой идет устный приказ начальника, согласно ему секретный агент должен выполнять все распоряжения резидента (Овалов 1957, с. 351-352). Кроме того, название патефонной компании и, что немаловажно, фирменный ее знак. На патефонах марки «His Masters Voice» изображалась смешная собачка, которая, наклонив ухо, внимательно слушала то, что исходит из граммофонной трубы. Подразумевалось, что оттуда раздается голос ее хозяина, это иллюстрация названия фирмы и визуальная эмблема центрального эпизода повести. И не менее важный момент: Виктор Железнов каждый вечер, как добрый знакомый, ходит в гости к Основским, хотя задача его – следить за ними и отыскивать улики, которые могут скомпрометировать главу семейства.

Что же, цель достигнута. Писатель Л. Овалов, раскрывший тайны государственной важности, понес наказание. Лев Сергеевич Шаповалов после того, как отбыл свой срок и вернулся, был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Оба варианта возможны. И он, после долгой разлуки, встречается со старым другом Иваном Николаевичем Прониным. Никакой обиды, напротив, полная уверенность, что так и должно быть.

Пронин не изменился. Он на своем месте и продолжает работать. Сослуживец его в романе «Секретное оружие» отмечает – превосходный человек: «Смотрит на тебя – хоть купайся в глазах, не глаза – ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза – кинжалы, не глаза, а сталь, – как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…

Высокий, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…» (Овалов 1998, с. 512).

Однако вернемся к анкете. Кое-какие пункты ее, разумеется, пропущены, и в тех сочинениях, где Пронин выступает главным героем, и там, где находится на втором плане, случается, нет ответа на тот или иной вопрос (например, ни слова не сказано о его родителях, не говорится, откуда он родом), но в тогдашних анкетах прочерки категорически запрещались. Некоторые пункты заполнены по аналогии, потому что не могло быть иначе, некоторые – наверняка. Пусть любители загадок ломают голову, откуда известны подробности.

Сейчас речь не о послужном списке, а о судьбе, и на кое-какие вопросы придется ответить мне.

Установить, когда Пронин вступил в Красную армию, просто. Решение о формировании армии из добровольцев было принято в начале 1918 года, а уже 9 июня объявлено об обязательной воинской службе (Верт 1998, с. 133). Сложнее понять, чем он занимался до революции, хотя слово «мастеровой» в его повествовании о собственном прошлом объясняет немало. В толковом словаре 1938 года оно хоть и отмечено как устаревшее, рассматривается в качестве синонима слов «рабочий», «ремесленник», а презрительная кличка «мастеровщина», от него произведенная, вообще отнесена к лексике эксплуататорских классов.

Но вернемся к послереволюционной судьбе героя. Настойчиво упоминаются в «Рассказах майора Пронина» и наступление Юденича, и героическая оборона Петрограда (это фон, на котором разворачиваются события первого рассказа цикла, здесь же завязка второго рассказа). Более того, отец Виктора Железнова, будущего помощника Пронина, погиб в бою под Ямбургом. События эти надлежит воспринимать особо не только из-за их исторической значимости.

Войска под командованием генерала Н. Юденича наступали на город дважды. Наступление, начавшееся в мае 1919 года, было отражено в конце июня – начале июля. В это время в городе активизировалось антисоветское подполье, произошло восстание на фортах «Красная Горка» и «Серая Лошадь». Восстание на третий день было подавлено, в городе чекисты при поддержке рабочих отрядов произвели многочисленные аресты, изъяли более 6 тысяч винтовок. Между тем, красные войска перешли в наступление. Важную роль в этот период сыграл чрезвычайный уполномоченный Совета обороны И.В. Сталин, который прибыл вместе с группой ответственных работников.

Второе наступление относится к концу сентября, наступление белых на ямбургском направлении развивалось столь успешно, что их войска 16 октября заняли Красное Село и Гатчину, вплотную приблизившись к городу, но в конце октября красные перешли в контрнаступление, и в ноябре враг был отброшен назад на территорию Эстонии. Автор смешивает два этих события вряд ли по неведению. Ситуация драматичнее была во второй раз, подполье подавлено в первый. Кажется, почему бы не ограничиться первым наступлением, тогда и высокие лица не будут забыты, и правдоподобие не будет нарушено. Однако в таком случае прибытие Пронина в город надо мотивировать иначе, а ведь с наступлением на юге войск А. Деникина (Пронин ранен незадолго до занятия ими Харькова, то есть незадолго до 25 июня) связана такая важная в возвеличивании И.В. Сталина вещь, как оборона Царицына (14).

Подробности отмечены не для того, чтобы задним числом попенять беллетристу на мелкие ошибки. Подробности составляют тот план, который выстраивается сам, думает автор о нем или нет.

В рассказе «Зимние каникулы» Пронин должен узнать, не вывозит ли молочник, который ездит из-под Пскова, спрятанный в Петрограде важный архив. Следуя за ним, Пронин хочет обыскать его вещи и просит проводника вагона, где они едут, принести мешок подозреваемого, пока тот спит. Проводник боится, что пропажу обнаружат.

Если опасения Пронина имеют под собой почву (хозяин мешка может насторожиться, а доказательств его вредоносной деятельности пока нет), то опасения проводника совершенно безосновательны. С 1 января 1919 года вступила в силу продразверстка, государству сдавались все важнейшие продукты сельского хозяйства, в том числе и масло, сметана, молоко (Верт 1998, с. 137). Крестьянам оставалось только то, что свыше положенной к сдаче нормы. Одновременно велось наступление на «черный рынок». «Правительство тщетно пыталось законодательно бороться с мешочниками. Им было запрещено передвигаться на поездах. Местные власти и силы охраны порядка получили приказ арестовывать любого человека с "подозрительным» мешком"», – указывает историк (Верт 1998, с. 138).

Еще факт. К 1922 году Пронин и Железнов переехали в Москву. И если сам Пронин получил жилье и надлежащий паек, то каким образом кормился и где обитал шестнадцатилетний Виктор, стоит подумать. Например, М. Булгаков сообщает в письме от 24 марта 1922 года: «Самый ужасный вопрос в Москве – квартирный. <…> О ценах московских и писать не буду, они невероятны. Я получаю жалованье около 45 миллионов в месяц (по мартовскому курсу). Этого мало». А в письме от 18 апреля добавляет: «Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно. За указание комнаты берут бешеные деньги». Важное уточнение: «Всюду огромное сокращение штатов. Пайки гражданск<ие> отменены. Народное образов<ание> оплачивается хуже всего и неаккуратно» (Булгаков 1989, с. 77-78, 80).

Пронину вряд ли докучают житейские сложности и тяготы, он человек казенный. Правит службу, а заботится о нем государство. Государственность его – что немаловажно для понимания пронинской судьбы – государственность особая. И здесь придется разочаровать почтенную публику, которая, по большинству, всех работников правоохранительных органов заносит по какому-то общемилицейскому ведомству (15). Пронин не сыскарь, или – словечко, ходившее чуть раньше, – сыса, не работник угро, он – работник особого отдела НКВД, в задачу которого входила борьба со всеми видами шпионажа, а также «чекистское обслуживание» армии, чем Пронин, кажется, не занимается. Почему автор взял такого героя, а не иного, еще будет сказано. Сейчас поговорим не об этом.

Будто вняв заклинаниям критика, утверждавшего – историческая роль рабочих-писателей в новом содержании, что «привносится ими в пролетарскую литературу, тем социальным образом, который развивается ими в творчестве» (Селивановский 1931, с. 281), автор вкладывает в свои произведения совершенно новое содержание, более того, создает новый образ – недавнего пролетария, теперь сотрудника ВЧК.

Первым – возможно, единственным, – кто отметил эту новизну, был В. Шкловский: «Советский детектив у нас долго не удавался потому, что люди, которые хотели его создать, шли по пути Конан Дойла. Они копировали занимательность сюжета. Между тем можно идти по линии Вольтера и еще больше – по линии Пушкина. Надо было внести в произведение моральный элемент. Л. Овалов напечатал повесть «Рассказы майора Пронина». Ему удалось создать образ терпеливого, смелого, изобретательного майора государственной безопасности Ивана Николаевича Пронина… Жанр создается у нас на глазах».

Справедливости ради, укажем – жанр стал создаваться до Л. Овалова. Заявив, что детектив нужен для «привлечения читательской массы» и в занимательную форму удобно вкладывать полезные идеи, еще в 1927 году Н. Берковский пишет: «"Осовечиванье" детектива следует начинать с фигуры сыщика. Сыщик всегда тянет к себе читательские симпатии – он по своей сюжетной роли должен показать чудеса воли, умелости иинтеллекта – "сыщицкое место" в детективном романе "симпатичное место" – и Ал. Толстой удачно поступил, "посадив" у себя сыщиком Шельгу – члена ВКП, крепкого и осторожного работника международной революции» (Берковский 1989, с. 116, 118).

Роман «Гиперболоид инженера Гарина» (1925-1927), герой которого упомянут критиком, соединил черты и «красного Пинкертона», и европейского детектива, за неимением собственного. Но опыт и остался единичным, сыщицкий роман был заменен его советской модификацией, место сыщика занял сотрудник НКВД Пронин, пройдя все этапы нашей истории в период с первых послереволюционных лет по 1962 год включительно.

Самое невероятное, что Пронин и остался жив, и продолжал работать, пока ведомство его реорганизовывалось и меняло названия: НКВД, НКГБ, МГБ, МВД, КГБ. Но, должно быть, и у него все складывалось не так уж удачно. Начав с простого оперативника, Пронин к 1939 году становится майором и долго пребывает в этом звании. (16) Его воспитанник Виктор Железнов, который младше на четырнадцать лет, поднимается по служебной лестнице куда быстрее. Пронин все еще майор, а Железнов уже капитан (Овалов 1990, с. 55, 77). Выслуга не в счет: Пронин стал чекистом в 1919 году, вполне зрелым человеком, Железнов, несмотря на разницу в возрасте, мог поступить на службу в 1924 году. Возможно, мешала пронинская ироничность, балансирующая на грани скепсиса. Слова его о том, что чекист должен стать в любой области специалистом за неделю, вот только такому «недельному врачу» он бы не посоветовал лечить людей, противоречит такому, например, утверждению из книги о строительстве Беломорканала: «Стиль чекистской работы совершенно исключает неуверенность в собственных силах. Все же многие оперативники, получив путевку на канал, тратили несколько часов, чтобы навести внутри себя некоторый порядок. Слишком стремителен был переход из одного знакомого круга понятий и ассоциаций в другой, неизвестный. Ведь для того чтобы авторитетно руководить инженерами, приходится познавать капризы рот, геологическую родословную грунта, свойство бетона и дерева, изменчивость погоды» (Канал имени Сталина 1998, с. 155). (17) Кажется, из этой книги у Л. Овалова есть и другие заимствования.

Ирония иронией, а Пронин относился к чекистам первого призыва. Согласно концепции, по которой «золотой век» обязательно сменяли времена иные (18), во времена «оттепели» и «восстановления социалистической законности» создавался образ первых чекистов, неподкупных рыцарей революции, – в противовес тем, кто действовал с конца тридцатых до середины пятидесятых годов, то есть в период активных репрессий. Главный герой романа «Медная пуговица», офицер генштаба, отправленный в Ригу накануне войны и оставшийся там как советский разведчик, подчиняющийся резиденту – майору Пронину, по ходу повествования говорит крамольную вещь: «Только знакомство с Прониным показало мне, каким должен быть работник органов безопасности…» (Овалов 1990, с. 79). Потом он же сопоставляет Пронина с Дзержинским (Овалов 1990, с. 97). Авторская мысль очевидна.

Раздражение или обида Л. Овалова высказаны в романе без обиняков, хотя и глухо. Сказано о царивших беззакониях: «В те годы в нашей стране нетрудно было оклеветать любого человека, и судьи не очень-то старались опровергнуть эту клевету» (Овалов 1990, с. 52). А сравнение советских карательных органов с фашистскими пропитано ядом: «Гестапо занимало шестиэтажный дом, в котором до эвакуации из Риги советских учреждений находилось Управление государственной безопасности. Подобные учреждения оборудуют занимаемые ими помещения по одному определенному образцу: помимо канцелярий, там должны быть внутренняя тюрьма, камеры для допросов и прочее, поэтому, занимая дом, где помещалось аналогичное учреждение, гестапо избегало лишних расходов по его оборудованию» (Овалов 1990, с. 47).

Между тем, в довоенных произведениях автор стоит на позиции скорее апологетической. Он использует только термины «работник органов государственной безопасности» (два раза), «чекист» или во множественном числе «чекисты» (тринадцать раз). Никаких иных определений он не дает. И это при том, что название соответствующих органов регулярно менялось. Но термин «чекист» тем не менее «остается внутренним термином… применяемым для описания либо духа учреждения в целом, либо его специальной, самой ответственной, оперативно-сыскной и собственно карательной сердцевины. Чекист – кадровый, наиболее бескомпромиссный и суровый сотрудник специальный службы, он – опытный разведчик и безжалостный контрразведчик» (Гусейнов 2004, с. 102). Кроме того, слово «чекист» отсылает к первоисточнику, временам ВЧК и ее первого руководителя.

Для сочинений о Пронине характерно то, что идеальное проецируется на действительное, выдумка накладывается на реальность, которая, в свою очередь, просвечивает сквозь выдумку. Возникают любопытные комбинации.

В. Шкловский, решительно отметая связь оваловского сочинения с произведениями о Шерлоке Холмсе, конечно, впадает в крайность. Связь прямая, заимствуются даже повествовательные схемы: так, мнимая болезнь Пронина, в то время как он на самом деле ведет деятельное расследование, дублирует ситуацию рассказа «Шерлок Холмс при смерти». Но достойно интереса – и жаль, что В. Шкловский то ли не обратил на это внимания, то ли не пожелал обратить – чужие схемы, наполненные новым материалом, приобретают иное значение.

Принципиальное одиночество Холмса, дом миссис Хадсон, заменивший Холмсу семейное гнездо, и сама миссис Хадсон – не хозяйка квартиры, а добрая фея, налаживающая холостой быт ее жильцов, окружая их домашней заботой, – приметы викторианской эпохи. Но стоит заменить Холмса Прониным, а миссис Хадсон домработницей Агашей (что это, пикировка с Агатой Кристи?), все выглядит совсем иначе.

Отдельная квартира (по-видимому, типичная «двухсполовинойкомнатная» – столовая, кабинет и «пенал» возле кухни, предназначенный для прислуги), домработница, проживающая у Пронина, по меньшей мере, с 1928 года, что там, даже старое пальто Пронина, сшитое из заграничного материала – «нитки там как-то по-особому крученные» – наводят на размышления.

В советских условиях квартира есть «инструмент социального стратифицирования» (Лебина 1999, с. 200). Скромное по нынешним меркам пронинское жилье на фоне бараков и коммуналок, в которых обитало абсолютное большинство горожан, кажется сказкой.

Верная Агаша, заботливая и ворчливая, – явная примета барства. Домработница, как упоминал А. Жид в книге, посвященной поездке по СССР, ссылаясь на западное исследование, получала 50-60 рублей, а также питание и жилье, тогда как обычная зарплата рабочего равнялась 125-200 рублям, мелкого служащего 130-180 рублям, от 300 до 800 рублей получали служащие и техники (вероятно, ИТРовцы) (Два взгляда 1990, с. 123).

Пальто – отдельная статья расхода. Бедность одежды отмечалась и знатными туристами, и авторами мемуаров, вспоминавшими жизнь в советских условиях. И что значит само определение «старое» применительно к верхней одежде? Срок службы такой вещи долог (и до революции человек от рождения до смерти снашивал столько-то шуб и пальто), а после революции срок этот удлиняется.

«Старое» пальто Пронина сшито в 1934-1936 годах. Надо отметить: пальто в 1935 году стоило около 700 рублей, а средняя зарплата даже стахановцев, людей особо выделенных государством, равнялась 325 рублям, кроме того, шили пальто и костюмы в специальных ателье (Лебина 1999, с. 223-224). У Пронина пальто не одно, там, где «старое», есть – по определению – и «новое».

Другая невинная деталь: Железнов каждый вечер приходит в дом, за которым ведет наблюдение, и приносит пирожные к чаю. Идиллическая картина. Зато герой киноповести Ю. Олеши «Строгий юноша» крадет поднос с пирожными на приеме у советской аристократии (авторская формулировка) (Олеша 1935, с. 234). Крадут, как водится, то, что считают особо ценным.

И Пронин, и Железнов многое могут себе позволить. Вряд ли убедителен аргумент, что занятые своей работой они не замечают ничего вокруг. Пусть не Пронин, хотя бы Агаша ходит в специальные магазины, дабы не простаивать в очередях. И тут опять-таки надо напомнить – в показаниях одного из подчиненных Л. Берии, которые тот давал после разоблачения начальника, отмечалось: «В 1937-1938 гг. было заведено правило, что ценные вещи арестованных конфисковывались и передавались в магазины НКВД – спецторг, где они затем продавались сотрудникам НКВД» (Военно-исторический журнал 1990, с. 68). Л. Овалов, описывая обстановку в квартире Пронина, выделяет кое-какие детали: «В комнате все находилось на знакомых местах; стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина. Стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал – единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину» (Овалов 1957, с. 108). Но то, что выделено, имеет ценность как памятная вещь, а не вещь ценная, чего не скажешь ни о текинском ковре, ни о старинных пистолетах и сабле.

Можно утверждать, что книги о Пронине – сочинения нетипичные. Здесь отсутствуют перестрелки (разве что Пронин стреляет, и то с большим сожалением, в овчарку, переправляющую через границу документы, да, запершись от врагов, палит в потолок). Погоня здесь одна-единственная, иронично представленная автором, – Железнов гонится за неуловимым человеком в зеленом пальто, оказывающимся на поверку Прониным.

Это не свойство произведений Л. Овалова. Скорее, это последствия спроецированных на рассказы и повесть запретов. До поры до времени сочинения про доблестных сыщиков были отложены, разрешались сочинения о пограничниках (с приграничной полосой связаны, по меньшей мере, два рассказа и повесть «Голубой ангел»). Само движение законодательства от уголовных преступлений к политическим диктовало условия литературной игры. В правонарушениях уже и первый советский Уголовный кодекс выделял политическую составляющую. А далее, по мере ужесточения законодательства, в категорию политических преступлений могли быть внесены практические любые деяния (Лебина 1999, с. 53, 66).

Одновременно размывались границы преступлений уголовных: за малую провинность – опоздание на работу, кража буханки хлеба – строго наказывали. Разумеется, эти дела не столь эффектны, чтобы о них писать повести и рассказы. Да и упоминать о них не следовало. Подробности уголовных процессов, действий милиции вытеснялись из периодики (Лебина 1999, с. 74). Граждане должны были чувствовать себя защищенными от уголовных преступников, потому что их внимание приковывалось к преступникам другого рода.

Общественное сознание было хорошо подготовлено. В дневниковой записи от 2 октября 1940 года писатель Вс. Иванов отмечает: «На Красной площади видел, как арестовывали бандита. Бритый, в резиновом плаще и лицо такого же цвета, как плащ. Мать кричала агенту и милиционерам: "Это не он!"» (Иванов 2001, с. 54). Причудливость ситуации пишущего не удивляет.

Первые рассказы о Пронине появились в абсолютно точно рассчитанный момент. Для двадцатых годов характерна фигура «страшного чекиста», вспомним хотя бы повесть «Неделя» Ю. Лебединского (19). Потом затишье, потом новый всплеск интереса. Но требовалась иная фигура. Чуткий к переменам И. Бабель усиленно сочиняет роман о чекистах, и если бы не арест писателя, роман увидел бы свет. Ситуация самая выгодная. Отстранены от работы (на деле уничтожены) бывшие наркомы Г. Ягода и Н. Ежов. С приходом на их место Л. Берии наступает временное затишье, число арестов уменьшилось, некоторые арестованные освобождены.

Постановление Совета Народных Комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б) от 17 ноября 1938 года подчеркивало, что органами НКВД проделана «большая работа… по разгрому врагов народа и очистке СССР от многочисленных шпионских, террористических, диверсионных и вредительских кадров из троцкистов, бухаринцев, меньшевиков, буржуазных националистов, белогвардейцев, беглых кулаков и уголовников, а также от шпионов, переброшенных в большом количестве из-за кордона…». Далее следовало важное указание: «…работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочли действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования. Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых "лимитов" для производства массовых арестов» (Андреевский 1998, с. 191).

25 ноября 1938 Л. Берия назначен наркомом внутренних дел (Петров, Скоркин 1999, с. 107). В 1939 году появляется первый рассказ, герой которого – чекист Пронин, мастер расследования, приверженец работы кропотливой и систематической, тщательно вникающий в обстоятельства, дабы и тень подозрения не пала на достойных граждан страны.

Сменится эпоха – сменятся и враги. Возникнут новые персонажи в литературе. Бравый оперативник или милиционер появятся в пятидесятых годах. Редкие обращения к этой теме во время войны («Друзья, рискующие жизнью» М. Ройзмана, начало трилогии «Военная тайна» Л. Шейнина) будут забыты. Однако, сколь ни хорош милицейский роман, герои его так и остались в пределах книги, а майор Пронин шагнул в жизнь, стал героем фольклора, анекдотов, пародий (популярнейшая тема на заре КВНа). Про самого Л. Овалова вспоминали мало.

Автор немало способствовал такому дистанцированию. Герой все дальше отодвигается, получает все большую самостоятельность. В цикле «Рассказы майора Пронина» повествование идет от первого лица (20). В цикле «Рассказы о майоре Пронине» и повести «Голубой ангел» автор смотрит на героя со стороны: Пронин – сложившаяся личность, со своими привычками и судьбой. Роман «Медная пуговица» написан вновь от первого лица, но герой его – не Пронин. Тот находится на втором плане, опять-таки, объективно существующий пример, почти эталон. Гибель Виктора Железнова, помощника Пронина, отмечает, что история завершена. (21) Роман «Секретное оружие» как бы подводит итоги, Пронин снова на периферии, рассказ ведется объективированный.

Герой, сыграв в судьбе автора и положительную и отрицательную роль, от автора отделился и пережил его. Фамилия Пронина сделалось нарицательной. Появились мультфильмы, где с врагами борется внук майора (22), появились вариации на сюжеты «пронинского» цикла или римейки (23), открылся ресторан «Майор Пронин». Есть там и стол с табличкой, которая гласит, что за этим столом сидел Семен Аронович Либерштейн, прототип литературного героя. Шутка А. Бильжо, основателя ресторана, где можно чуть ли не пострелять в тире из револьвера Дзержинского, покажется кому-то забавной, хотя к книге Л. Овалова не имеет никакого отношения. Впрочем, анализ меню, равно как анализ постмодернистского стеба, не входит в задачу статьи, оставим это ресторанным критикам.

Но об одном из аспектов темы сказать следует. Недавно «пронинский» цикл (да еще с добавлением повести «Букет алых роз», которая не имеет к нему решительно никакого отношения) выпущен издательством «Ад Маргинем». Мысль переиздать советские приключенческие и шпионские романы сама по себе замечательна, и серию можно было бы назвать не «Атлантида», а какие-нибудь «Беллетристические памятники», памятуя «Памятниках литературных». Только вот как переиздать и с какой целью.

Такого рода книги нуждаются в примечаниях более-менее подробных, ведь реалии, отразившиеся в тексте, накрепко забыты. Однако послесловия г-на Замостьянова (кроме прочего, сценариста телесериала про майора Пронина) лишь запутывают читателей, потому что полны ошибок и ляпов. Неверно, будто Л. Овалов получил высшее образование и в то же время врачевал сельчан (Замостьянов 2004а, с. 236), он давно покинул село и переселился в Москву. И столь же неверно называть Пронина крестьянским сыном (Замостьянов 2004б, с. 171) – происхождение героя автор обошел молчанием. И уж совсем неприлично называть героя майором ГПУ (Замостьянов 2004б, с. 169) – в 1922 году ведомство сменило название.

То, что бодро перечисляет г-н Замостьянов в качестве примет времени, зачастую является анахронизмом, а упоминает он исключительно «общие места» (например, песни в исполнении Утесова такая же примета тридцатых годов, как шестидесятых, когда, кстати, пластинки крутили не на патефонах, а на радиолах, все же какой-никакой технический прогресс был и в СССР). Так зачем специалист и эксперт, каковым должен бы считаться г-н Замостьянов, написавший послесловия к четырем книгам Л. Овалова, изданным в серии, вводит в заблуждение публику? А для того, чтобы казаться экспертом и специалистом. Сыплет именами, перечисляет факты, как не поверить, что он во всем этом разбирается. А без того цель г-на Замостьянова не будет достигнута. Между тем, цель заманчивая – переструктурировать смысловое поле советской литературы и взращивать на нем, что угодно: хоть трэш, хоть клюкву.

Цель же данной статьи – показать, кем был писатель Л. Овалов и кем был его любимый герой. Зная такие вещи, читать истории про майора Пронина куда интереснее и полезнее.

ЛИТЕРАТУРА

XVI съезд ВКП(б) – XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., Государственное издательство, 1931.

Адамович 2002 – Георгий Адамович. Литературные заметки. Книга 1. СПб., «Алетейя», 2002.

Андреевский 1998 – Георгий Андреевский. Москва. 20-30-ые годы. М., 1998.

тарова 2001 – Ксения Атарова. Вчерашний день. Вокруг семьи Атаровых – Дальцевых (Воспоминания, записные книжки, дневники, письма, фотоархив). Мемуарная проза. М., ОАО Издательство «Радуга», 2001.

Бабель 1989 – Исаак Бабель. «Детство» и другие рассказы. Иерусалим, 1989.

Берковский 1989 – Н. Берковский. Мир, создаваемый литературой. М., 1989.

Блюм 2003 – Арлен Блюм. Index Librorum Prohibitorum русских писателей 1917-1991. Часть 3. – http :// magazines . russ . ru / nlo /2003/61/ part 3. html

Большая цензура 2005 – Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов. 1917-1956. М., МФД; «Материк», 2005.

Булгаков 1989 – Михаил Булгаков. Письма. Жизнеописание в документах. М., 1989.

Вайль – Петр Вайль. Герои времени. Майор Пронин. – http://www.svoboda.org/programs/cicles/hero/17.asp

Васильевы 1983 – Братья Васильевы. Собрание сочинений в трех томах. Том третий. М., «Искусство», 1983.

Верт 1998 – Н. Верт. История Советского государства. 1900-1991. М., 1998.

Власть и художественная интеллигенция 1999 – Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917-1953. М., 1999.

Военно-исторический журнал 1990 – Военно-исторический журнал, 1990, № 1.

Гребнев 1991 – Григорий Гребнев. Арктания. Пропавшее сокровище. М., «Правда», 1991.

Гусейнов 2004 – Гасан Гусейнов. Д.С.П. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х. М., «Три квадрата», 2004.

Два взгляда 1990 – Два взгляда из-за рубежа. М., 1990.

Ермолинский 1990 – Сергей Ермолинский. Из записок разных лет. М., 1990.

Жиромская 2001 – В.Б. Жиромская. Демографическая история России в 1930-е гг. Взгляд в неизвестное. М., «Российская политическая энциклопедия», 2001.

Заламбани 2006 – Мария Заламбани. Литература факта. От авангарда к соцреализму. СПб., «Академический проект», 2006.

Замостьянов 2004а – Арсений Замостьянов. Майор Пронин. Родословная героя. – В кн.: Лев Овалов. Рассказы майора Пронина. М., 2004.

Замостьянов 2004б – Арсений Замостьянов. Золотые дни майора Пронина. – В кн.: Лев Овалов. Голубой ангел. М., 2004.

Зощенко 1991 – Мих. Зощенко. Уважаемые граждане. Пародии. Рассказы. Фельетоны. Сатирические заметки. Письма к писателю. Одноактные пьесы. М., «Книжная палата», 1991.

Иванов 1978 – Всеволод Иванов. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 8. М., «Художественная литература», 1978 .

Иванов 2001 – Всеволод Иванов. Дневники. М., 2001.

Ильф, Петров 1996 – Илья Ильф, Евгений Петров. Собрание сочинений в пяти томах. Том пятый. М., «Художественная литература», 1996.

Канал имени Сталина 1998 – Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. М., 1998.

«Капитан Пронин – внук майора Пронина». – http://www.belorusets.ru/pronin.htm

Кларк 2002 – К. Кларк. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург, Издательство Уральского университета, 2002.

Краюхин – В. Краюхин. Педагогика майора Пронина. – http://ps.1september.ru/articlef.php?ID=200307804

Кукулин 2004 – Илья Кукулин. Текстология как история мысли и общественная педагогика – http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/kuku11.html

Лебина 1999 – Н. Б. Лебина. Повседневная жизнь советского города. Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999.

Максименков 1997 – Леонид Максименков. Сумбур вместо музыки. Сталинская культурная революция 1936-1938. М., «Юридическая книга», 1997.

Овалов 1931 – Л. Овалов. Предисловие. – «Октябрь», 1931, книга восьмая, август.

Овалов 1957 – Л. Овалов. Приключения майора Пронина. М., 1957.

Овалов 1990 – Лев Овалов. Медная пуговица. М., 1990.

Овалов 1998 – Л. Овалов. Рассказы майор Пронина. Рассказы о майоре Пронине. Голубой ангел. Медная пуговица. Секретное оружие. М., 1998.

Олеша 1935 – Юрий Олеша. Избранное. М., 1935.

Первый съезд писателей 1934 – Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет. М., 1934.

Петров, Скоркин 1999 – Н. В. Петров, К. В. Скоркин. Кто руководил НКВД. 1934-1941. М., 1999.

Писатели Москвы 1987 – Писатели Москвы. Биобиблиографический справочник. М., «Московский рабочий», 1987.

Поварцов 1996 – Сергей Поварцов. Причина смерти – расстрел. Хроника последних дней Исаака Бабеля. М., «ТЕРРА», 1996.

Пронин 1998 – Виктор Пронин. Первый сыщик страны. – В кн.: Л. Овалов. Рассказы майор Пронина. Рассказы о майоре Пронине. Голубой ангел. Медная пуговица. Секретное оружие. М., 1998.

Разумихин 1987 – Ал. Разумихин. Последнее свидетельство. – В кн.: Л.С. Овалов. Собрание сочинений в трех томах. Том 1. М., «Молодая гвардия», 1987.

Роллан 1989 – Московский дневник Ромена Роллана. – «Вопросы литературы», 1989, № 4.

Селивановский 1931 – А. Селивановский. Л. Овалов. – В кн.: Борьба за метод. Сборник дискуссионных статей о творчестве Дм. Фурманова, А. Безыменского, О. Эрдберга, Ю. Либединского, А. Суркова, В. Маяковского, Ф. Панферова, Л. Овалова, В. Вишневского, Б. Кушнера. М.-Л., 1931.

Смиренский 1967 – Борис Смиренский. Перо и маска. М., «Московский рабочий», 1967.

Счастье литературы 1997 – «Счастье литературы». Государство и писатели. 1925-1938 гг. М., 1997.

Твардовский 1983 – На пути к «Стране Муравии» (рабочие тетради поэта). Вступительная статья А.М. Туркова. Публикация М.И. Твардовской. Примечания Р.М. Романовой. – Литературное наследство, том 93. Из истории советской литературы 1920-1930-х годов. М., 1983.

Фасмер 1996 – Макс Фасмер. Этимологический словарь русского языка. В четырех томах. Том III. СПб., «Терра – Азбука», 1996.

Шаламов 2004 – В. Шаламов. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. М., «Эксмо», 2004.

Шевелёв – Игорь Шевелёв. Возвращение майора Пронина. – http://newshevelev.narod.ru/svz/vip/mpronin.htm

Шешуков 1984 – С. Шешуков. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. М., 1984.

Шкловский 1928 – Виктор Шкловский. Гамбургский счет. Л., 1928.

Эйхенбаум 1987 – Б. Эйхенбаум. О литературе. М., 1987.

Ямпольский 1993 – Михаил Ямпольский. Память Тиресия. Интертекстуальность и кинематограф. М., РИК «Культура», 1993.

Примечания:

1. Анализируя глаголы «вникнуть» и «проникнуть» М. Фасмер указывает, кроме прочего, на связь их и с церковно-славянским «вырастать», и с польским «вникнуть», а также на сближение с литовским «окунуться с головой в работу», латышским «яростный, злой», и далее, вплоть до греческого «победа» и «побеждаю» (Фасмер 1996, с. 74). Слово «проницательный» также связано с глаголом «проникнуть» (Фасмер 1996, с. 375). Если принять во внимание, что в анекдотах про майора Пронина чаще всего говорится о его внимательных глазах, то нетрудно обнаружить своеобразный культ зрения, почти всевидение, переходящее во всеведение не через слепоту (как в случае Эдипа, то есть в классической мифологии), а через обострение функции, особое развитие тех или иных качеств.

Небезынтересно сравнить получившую знаковость фамилию Пронин и со знаковой фамилией героя повести Г. Владимова «Большая руда» Пронякина, человека, именно пробравшего, донявшего всех на стройке, где он работает шофером. Стоит напомнить и об устойчивом словосочетании-присказке «Не у Пронькиных», означающей серьезность, непримитивность и т.д. ситуации, намерения или поступка.

2. Дата, приведенная в предисловии к первому полному собранию «пронинианы», явно ошибочна (Пронин 1998, с. 8). 7 июня 1941 года до войны оставалось чуть более двух недель.

3. Тут еще один из парадоксов, связанных с биографией Л. Овалова. Справочник, впрочем резко раскритикованный за неточности и ошибки, говорит о медицинском образовании (Писатели Москвы 1987, с. 506), в предисловиях и послесловиях к оваловским книгам повторяется то же самое, однако без ссылок на какие-либо источники, более того, делается одной из составляющей мифа об Л. Овалове – ведь он и в лагере выжил благодаря своей медицинской специальности. Но вот в предисловии к трехтомнику, изданному в «Молодой гвардии» еще при жизни автора и снабженному апологетической статьей, говорится что в МГУ Л. Овалов занимался общественными науками (Разумихин 1987, с. 6). А поскольку скрывать такие подробности как учеба на медика не было никакого смысла, можно заподозрить какую-либо неточность или фантазию.

4. Напомню, что написано в «Гамбургском счете», одной из самых популярных книг 1928 года: «…я не считаю себя виновным в том, что я пишу всегда от своего лица, тем более, что достаточно просмотреть все то, что я только что написал, чтобы убедиться, что говорю я от своего имени, но не про себя. …тот Виктор Шкловский, про которого я пишу, вероятно не совсем я, и если бы мы встретились и начали разговаривать, то между нами даже возможны недоразумения» (Шкловский 1928, с. 106).

Как пример «литературной личности» называет Шкловского в подготовительных материалах к статье «Литературный быт» Б.М. Эйхенбаум, в другой статье высказываясь еще более определенно: «Он существует не только как автор, а скорее как литературный персонаж, как герой какого-то ненаписанного романа – и романа проблемного. В том-то и дело, что Шкловский – не только писатель, но и особая фигура писателя. В этом смысле его положение и роль исключительны» (Эйхенбаум 1987, с. 444).

5. Говоря о «социальном заказе», Зощенко утверждает: «Есть мнение, что сейчас заказан красный Лев Толстой.

Видимо, заказ этот сделан каким-нибудь неосторожным издательством. Ибо вся жизнь, общественность и все окружение, в котором живет сейчас писатель, заказывают, конечно же не красного Льва Толстого» (Зощенко 1991, с. 585). И добавляет: «Я только хочу сделать одно признание. Может быть, оно покажется странным и неожиданным. Дело в том, что я – пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде. Конечно, такого писателя не может существовать, по крайней мере сейчас. А когда будет существовать, то его общественность, его среда значительно повысятся во всех отношениях.

Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя. Оттого темы моих рассказов проникнуты наивной философией, которая как раз по плечу моим читателям.

В больших вещах я опять-таки пародирую. Я пародирую и неуклюжий, громоздкий (карамзиновский) стиль современного красного Льва Толстого или Рабиндраната Тагора и сентиментальную тему, которая сейчас характерна. Я пародирую теперешнего интеллигентского писателя, которого, может быть, и нет сейчас, но который должен бы существовать, если б он точно выполнял социальный заказ не издательства, а той среды и той общественности, которая сейчас выдвинута на первый план…» (Зощенко 1991, с. 586).

Впервые статья эта увидела свет все в том же 1928 году, в первой книге из серии, посвященной современным писателям, намечавшейся к выходу издательством «Academia».

6. Впрочем, тут много неясного. В 1932 году Ф. Панферов пишет письмо А.Н. Поскребышеву, личному секретарю И.В. Сталина, где всячески открещивается от романа Л. Овалова «Ловцы сомнений». По его словам, роман этот опубликован в журнале «Октябрь» с одобрения А. Фадеева. Группы «Октябрь» тогда еще не существовало: роман начал печататься в мае, а группа организовалась в октябре 1930 года. Тогда-то автор журнала Л. Овалов и вступил в нее, но через два месяца выбыл. Ф. Панферов пеняет и В. Киршону за то, что он упоминал роман на партийном съезде в числе достижений пролетарской литературы, и А. Фадееву за то, что он, не послушавшись совета, роман опубликовал, а теперь отговаривается тем, что хотел помочь молодой литературной группе (это противоречит порядку событий). Группа «Октябрь» ответственности за роман не несет: «Мы считаем, что Овалов, автор такой хорошей вещи, как повесть "Болтовня", в "Ловцах сомнений" объективно встал на позицию троцкистских контрабандистов» (Большая цензура 2005, с. 233).

Ф. Панферов вынужден был защищаться. В январе 1932 года на совещании рапповских критиков книга была расценена как «контрреволюционная троцкистская клевета на партию» (Большая цензура 2005, с. 235). После чего все в том же январе Л. Овалову пришлось напечатать в «Комсомольской правде» статью, где он разъяснял свою позицию, и послать письмо Л.М. Кагановичу с просьбой защитить от травли. Либо письмо не помогло, либо для того, чтобы подстраховаться, в апреле 1933 года Л. Овалов теперь как редактор художественного радиовещания пишет И.В. Сталину и просит выступить его по радио 1 мая. Одну забавную фразу из письма стоит процитировать: «…в то время, когда в Германии, например, утро в этом году начнется речью Гитлера, наше приветствие обычно заказывается какому-нибудь литератору» (Большая цензура 2005, с. 291).

Что же до романа «Ловцы сомнений», с этим сочинением связан интересный художественный ход. Л. Овалов пишет «предисловие» к своей работе, точнее, предоставляет слово главному герою повести «Болтовня» В.П. Морозову, и тот оценивает и новое произведение, и персонажей, в нем действующих: «Конец Брянцева есть крах его субъективной безыдейности, противоречивости, бесхарактерности, а по существу – крах идеи буржуазного либерализма, носителем которой он является. Дальше, за высокопарной декларацией Инякиных, Брянцевых, Топильских, следует неизбежный путь троцкизма к откровенному меньшевизму» (Овалов 1931, с. 153). Герой, выговаривая автору за художественные недостатки, все же утверждает: «…я голосую за попытку поставить важную проблему, характеризовать людей, подобных Брянцеву, опасных и на сегодняшний день, и показать фактическую «деятельность» троцкистской оппозиции, убожество ее мещанской романтики и неизбежное смыкание «левых» и правых уклонистов, по существу одинаково являющихся агентами буржуазии в рабочем движении… Польза, которую может принести роман, мне думается, заключается в том, что Овалов предпринял такую попытку» (Овалов 1931, с. 153). Заканчивается все апофеозом, автор и его герой сливаются в едином порыве:

«На будущее мой парень нуждается в добром совете.

Большевистское мировоззрение философское осознание действительности – усвоение Маркса, Ленина, Сталина обеспечивает высокую идейность содержания. Содержание определяет форму.

На такой основе надо работать, – участвовать в классовой борьбе, учиться и писать.

Нас разделяют годы, и его молодая нетерпимость частенько готова спорить с моим стариковским мягкосердечием. Но я тоже вижу октябрьское цветение бесчисленных зеленых, красных, лиловых, синих, желтых, оранжевых, голубых, розовых огней и повторяю вместе с Оваловым:

– Будущее представляется мне очень ясно!» (Овалов 1931, с. 154).

Здесь те же сложные отношения автора и героя (возможно, проведенные еще не слишком умело), которые связывали автора и с майором Прониным. И если автор в чем-то заблуждался, то герой его и наставлял, и поддерживал на правильном пути.

Такая игра важна потому, что если Л. Овалов и разыгрывал тогда некоего «писателя», то не абстрактно-пролетарского, а писателя рапповского. Герой же, в соответствии с концепцией рапповской критики о «живом человеке», жив до такой степени, что наговаривает это самое «предисловие».

О книге этой впоследствии жестко отзывался В. Шаламов: «Известно, когда-то на Колыме я обещал себе, что если вернусь и войду в литературные круги, не подам руку двум литераторам: Льву Овалову за его подлейший роман " Ловцы человеков " и Н. Вирте за не менее омерзительную " Закономерность " » (Шаламов 2004, с. 689). Переиначивание названия, причиной которому ошибка памяти, тем не менее, характерно.

7. Стоит напомнить, что речь идет о дискуссиях, развернувшихся в творческих союзах после появления в газете «Правда» от 28 января 1936 года редакционной статьи «Сумбур вместо музыки», где серьезные претензии были предъявлены Д. Шостаковичу. Парадоксально, что в ходе этой дискуссии менее всего были затронуты как раз музыканты, и причиной стало отсутствие у них творческого союза, который появился лишь в послевоенное время. Кроме того, сама дискуссия к весне 1936 года начала затухать (Максименков 1997, с. 4-6). Исследователь, подробно рассматривавший проблему, пишет, что в ходе зимне-весенней – по всей видимости, еще не санкционированной свыше – кампании никто особенно не пострадал, оргвыводов сделано не было (Максименков 1997, с. 85-86, 142). Гонения и репрессии развернулись только в августе того же года и шли с нарастающей силой. Следует, однако, добавить, что именно после дискуссии покончил с собой Л. Добычин, творчество которого рассматривалось на собраниях ленинградских писателей, проходивших 25, 28 и 31 марта, а также 3, 5 и 13 апреля.

8. Забегая вперед, надо отметить – упоминание о поездке в Армению будет использовано в повести «Голубой ангел» для того, чтобы ввести беллетристический сюжет в координаты реального времени, и сократить таким образом расстояние между фигурой автора в пронинском цикле и писателем Л. Оваловым.

9. Даже еще точнее: за то, что раскрывает способы работы советской контрразведки. Абсурдный, на первый взгляд, поворот этот имел прецедент. В 1929 году органы безопасности, тогда ОГПУ, заинтересовались, откуда автору романа «Дневник шпиона» Н. Смирнову известны способы работы английских спецслужб. Пришлось доказывать, что сочинитель хорошо изучил мемуарную литературу, в том числе на английском языке (Шаламов 2004, с. 77). Книга из библиотек исчезла, автор не пострадал. Но какие методы мог раскрыть Л. Овалов, строивший свои рассказы и повести о майоре Пронине не на реальном материале, а руководствуясь готовыми литературными схемами, остается загадкой.

10. Рапповские принципы литературной борьбы Л. Овалов применял и в новых исторических обстоятельствах. Так, его стараниями был отстранен от должности главного редактора журнала «Москва» Н. Атаров. Сам Л. Овалов из члена редколлегии стал заместителем главного редактора (Атарова 2001, с. 357).

11. Дабы не искажалась временная перспектива, надо напомнить: все публиковавшиеся тогда произведения в данном жанре именовались «дружеская пародия», сколь бы остра и нелицеприятна эта вещь ни была. Иное дело ходившие по рукам пародии, о публикации которых нечего было и помышлять. Такова, например, пародия З. Паперного на роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь» (Паперный 1990, с. 109-120).

Пародией на «книги про шпионов» являлся мультфильм «Шпионские страсти» режиссера Е. Гамбурга, а чуть позже – роман «Джин Грин – неприкасаемый» В. Аксенова, Г. Поженяна и О. Горчакова.

12. Он должен был бы хорошо знать немецкий и французский языки, ведь мать его С.Н. Тверитинова-Шаповалова преподавала их в сельской школе на Орловщине, куда семья переселилась в 1918 год, спасаясь от голода.

13. О понятии «геральдическая конструкция» и функционировании этого элемента художественной структуры подробно рассказано в книге М. Ямпольского «Память Тиресия» (Ямпольский 1993, с. 70-72).

14. Исторический эпизод окажется столь важным, что вокруг него неоднократно будут вспыхивать страсти работников искусств. Например, в 1939 году кинорежиссеры братья Васильевы начали работать над сценарием фильма, состоявшим из двух серий – «Поход Ворошилова» и «Оборона Царицына». В 1942 году фильм был закончен, но на экран вышла только первая серия, получившая теперь название «Оборона Царицына», вторая серия на широкий экран выпущена так и не была (Васильевы 1983, с. 546-547).

15. В этом смысле показательна статья В. Краюхина «Педагогика майора Пронина», опубликованная в газете «Первое сентября», где в качестве преамбулы вынесено: «МВД решило бороться с криминалом в школах. И учителя, и ученики неблагополучных учебных заведений будут находиться под надзором милиции» (Краюхин).

16. Скромное звание героя, впрочем, не говорит о его обойденности. В органах госбезопасности была особая система званий, не соответствующая системе званий армейских. В 1943 году эта система была изменена, коснулись изменения, в частности, старших майоров и майоров НКВД, первым в персональном порядке были присвоены, как правило, звания комиссаров, а в некоторых случаях комиссаров 3-го ранга, майоры стали полковниками госбезопасности (Петров, Скоркин 1999, с. 481).

17. Показательно, что во время переписи 1937 года работников НКВД «при шифровке места работы… шифровали по занятию, то есть занятый в строительстве, в сельском хозяйстве, в коммунальном хозяйстве и т.д., так как НКВД своего шифра не имело. Общественная группа определялась также по занятию: служащий, рабочий и т.д.» (Жиромская 2001, с. 125).

18. Крупнейший венгерский философ Бела Хамваш выдвигает иную концепцию: «Золотой век – это не исторический период, а состояние, и потому оно наличествует всегда; все зависит от того, есть ли кто-нибудь, кто его воплотит» (Хамваш 2004, с. 309).

19. В травестированном виде фигура эта представлена в раннем рассказе И. Ильфа «Повелитель евреев», героя которого попутчики приняли за чекиста и начали рассказывать друг другу о его ужасных деяниях: «Я узнал, что расстрелял тысячу и больше человек. Все эти люди были добрыми семьянинами и имели хороших детей. Но я не щадил даже детей. Я душил их двумя пальцами правой руки. < … > Я насиловал женщин. <… > Да, я погубил не одну девушку. Предварительно я разрывал на них платья из синего шелка, которого теперь нигде нельзя достать» (Ильф, Петров 1996, с. 10-11).

20. Театральный режиссер Вадим Жук, мыслящий забавными парадоксами, даже выводит эти произведения из «ленинградской» повествовательной традиции, в частности, сопоставляет с рассказами М. Зощенко и Л. Пантелеева (Шевелёв), а режиссер Олег Ковалов говорит еще более определенно: «По сути дела, мы видим уцененный вариант того самого литературного сказа 20-х годов, который знаем по произведениям Бабеля или Зощенко» (Вайль). Проблема еще нуждается в осмыслении, но определенную параллель с прозой М. Зощенко – не в сказе, а в отдельных приемах усмотреть можно. Так, для М. Зощенко характерно использование названий, заимствованных у других авторов. Л. Овалов также применял этот прием – сюда относятся и название книги «Красное и черное», и название рассказа «Стакан воды» из пронинского цикла, и название повести «Голубой ангел», отсылающее к фильму Джозефа фон Штернберга (см. также следующее примечание).

21. Вынужденная – такого рода герои более не популярны – развязка донельзя условна. Пронин, под видом немца-переводчика работающий в рижском гестапо, был свидетелем гибели своего воспитанника:

«Пронин сидел в камере, и перед ним терзали самого близкого ему человека, мальчика, которого он вырастил и выучил, мальчика, который был ему сыном, и даже больше, чем сыном!

– Что же они с ним делали? – спросил я. – Что же они с ним делали, Иван Николаевич?

Пронин опустил голову.

– Били, – сказал он…

И замолчал.

– Железом, – сказал он…

И замолчал.

– Жгли, – сказал он…

И замолчал.

Замолчал и больше говорить не смог. <…>

Гестаповцы добивались от Железнова одного: чтобы он сказал, с кем был связан в Риге.

Недаром он был воспитан Прониным…

Виктор умер на глазах у Ивана Николаевича.

Они смотрели друг другу в глаза и не смели узнать друг друга…

Вот она, горькая доля разведчика!» (Овалов 1990, с. 191).

Педалированная трагичность слов Пронина почти пародийна. Между тем, интонационно диалог этот близок диалогу из рассказа И. Бабеля «Письмо» конармейского цикла. Рассказывается о том, как сын, который служит в Красной Армии, мстит попавшему к нему отцу-беляку, пытавшему и убившему другого своего сына-красноармейца: «И Сенька спросил Тимофей Родионыча:

– Хорошо вам, папаша, в моих руках?

– Нет, – сказали папаша, – худо мне.

Тогда Сенька спросил:

– А Феде, когда вы его резали, хорошо было в ваших руках?

– Нет, – сказали папаша, – худо было Феде».

Тогда Сенька спросил:

– А думали вы, папаша, что и вам худо будет?

– Нет, – сказали папаша, – не думал я, что мне худо будет.

Тогда Сенька поворотился к народу и сказал:

– А я так думаю, что если попадусь я к вашим, то не будет мне пощады. А теперь, папаша, мы будем вас кончать…» (Бабель 1989, с. 109).

Однако в другом издании романа сообщается, что Железнов был только ранен, дополз до партизан и выжил. И теперь выполняет некое ответственное задание, о котором нельзя распространяться (Овалов 1998, с. 454).

22. Работы режиссера М. Зайцева «Капитан Пронин, внук майора Пронина» (1992), «Капитан Пронин в Америке» (1993), «Капитан Пронин в космосе» (1994) были впоследствии переведены в литературное повествование, часть которого печаталось в 1996 году в журнале «Техника – молодежи».

23. Режиссер Е. Малевский, снимавший телесериал по произведениям Л. Овалова, выпустил также книги «Блюз для майора Пронина» (2004) и «Оправдания майора Пронина» (2005).