Р. Дюрок

Граффити. Материалы для обобщения

Обращаясь к этой теме, исследователи начинают, как правило, классифицировать изображения и неизбежно терпят неудачу. Важнейшая причина тому – многообразие мира и художников, вне зависимости от талантов, этот мир воспроизводящих. И хотя граффити, как всякий вид искусства, тянется к формализации элементов, усреднению художественной манеры (выпадение из ряда вон грозит тем, что потенциальные зрители не воспримут изображения, а потому труд художника окажется напрасным), все равно элементов слишком много, подходы чересчур разнообразны, чтобы свести их к нескольким или даже нескольким десяткам категорий.

Попытка осмысления небольшого предмета (Москва)

То же и со статусом граффити. Если рассматривать его как жанр маргинального искусства, либо как проявление любого вида протеста, неизбежно такая постановка вопроса переводит граффити в пределы социально ангажированного (или, напротив, свободного от социального ангажемента) рода художественной деятельности. Но и такой подход, кажется, не совсем оправдан.

Данное вступление отнюдь не означает, что все, написанное о граффити до сих пор, ошибочно, плоско, убого и проч. Но сама рассматриваемая материя настолько сложна и своеобразна, что, неизбежно учитывая и принимая все указанные выше классификации и градации, она требует новых. А еще настоятельнее – иных подходов. И тут художественная литература дает иногда куда больше, чем литература специальная, будь то социологическое исследование, будь то искусствоведческий трактат.

В рассказе Х. Кортасара «Граффити» из сборника «Мы так любим Гленду» (1980) представлен исчерпывающий набор сведений об этом роде искусства и его бытовании в городской среде. Анонимный герой рисует цветными мелками на стенах, хотя в городе (подразумевается некая абстрактная латиноамериканская страна, где правит диктатура) запрещено расклеивать плакаты и писать на стенах. Тематика рисунков и надписей может быть далекой от политической, запрет все равно действует. Уборщики из муниципальной службы регулярно стирают рисунки, патруль следит за тем, чтобы запрет не нарушался. Лишь единственный раз герой сделал рядом с рисунком надпись: «Мне тоже больно». Во всех остальных случаях он только рисовал.

Как-то он обнаружил возле своего рисунка чужой и по различным деталям (штрих, яркие мелки, ощущение повышенной нервности) догадался, что рисовала женщина. Далее разворачивается своеобразный роман между не знакомыми друг с другом людьми, но роман не в письмах, а в граффити. Герой начинает рисовать в таких местах, где можно со стороны наблюдать, кто обратит внимание на рисунок и попытается нарисовать что-либо рядом. После долгих ожиданий он становится свидетелем ареста и опять-таки по деталям догадывается, что арестовывают женщину, с которой он искал знакомства. Он может представить, что сделают в условиях диктатуры за нарушения приказа. Герой сам боится и потому притаился. Но после долгого перерыва его опять тянет рисовать. Он выходит на улицу, а чуть позднее рядом с его рисунком появляется едва заметный рисунок, и герой понимает, что ее выпустили из застенка, и это нарисовала она.

Собственно, здесь исследован с определенной полнотой вопрос о функционировании граффити внутри враждебной социальной структуры. Между тем, художнику враждебна любая социальная структура, если только он не выполняет прямой социальный заказ. Другое дело, что с художниками, которые занимаются граффити, борются не одними законодательными или экономическими средствами. Государство применяет к ним силовые методы, например, в Германии стали использовать вертолеты с приборами ночного видения, реагирующими на тепло, выделяемое человеческим телом. Объясняют это тем, что самовольное живописное вторжение изменяет облик города, а на устранение такого вторжения (выскабливание, закрашивание и т.п.) уходят огромные суммы, выделяемые из городского бюджета.

И тут мы подходим к проблеме, которая положена в основу данной статьи. Нас интересует не то, почему художник пытается изменить облик того или иного объекта (в данном случае это является второстепенным). Интересует – какие объекты привлекают внимание граффитиста, причем важен не столько социальный статус, сколько материальные – физические – параметры и координаты объекта.

Воздействие художников направлено изначально вовне. Исследователи феномена граффити отмечают, что граффитисты за редким исключением не рисуют на стенах собственной комнаты или квартиры. Зато лестничная клетка, лестничный марш или кабина лифта вызывают самый живой оклик, который трансформируется в действие.

Образец интерпретации всей площади предмета (Москва)

Справедливо ли говорить о желании освоить чужое пространство, которое движет художником? Если считать чужим пространство, начинающееся сразу за порогом собственного обиталища, то – верно. И все же неправильно думать, будто граффитист всегда посягает на пространство социальное, имеющее эстетическую или же функциональную ценность. Когда бригада художников раскрашивает вагон электрички, цвет которого определен сводом правил эксплуатации железнодорожного транспорта и напрямую связан с безопасностью движения (узнаваемость окраски, неагрессивность ее, отсутствие посторонней символики), действия их несут очевидную угрозу и подвижному составу, и пассажирам, и эксплуатационникам. Когда художники разрисовывают унылый, но чисто и аккуратно покрашенный дом, это, конечно же, разновидность агрессии – в данном случае, агрессии эстетической. Когда объектом раскрашивания служит дом выселенный или полуразвалившийся, это, в большинстве случаев, улучшение, украшение отвратительных и затхлых развалин. С точки зрения социума все три перечисленных случая рассматриваются и караются одинаково.

А теперь обратимся к тому случаю, который упомянут последним. Он тоже описан в художественной литературе. Героиня рассказа К. Баркера «Запретное» собирает изображения граффити, чтобы писать научную работу. Она забредает в район городских трущоб, пробирается в пустой дом: «Здесь тоже поработали художники, но изображение, подобное этому, она никогда не встречала. Используя дверь, расположенную по центру комнаты, как рот, художники нарисовали на обшарпанной штукатурке громадную одинокую голову. Картина более искусная, чем большинство из виденных Элен, изобиловала деталями, придававшими изображению ошеломляющее правдоподобие. Скулы проступали под кожей цвета пахты, острые неровные зубы сходились к двери. Глаза портретируемого из-за низкого потолка комнаты находились только на несколько дюймов выше верхней губы, но эта физическая корректировка лишь придавала изображению силу, создавалось впечатление, что голова откинута. Пряди спутанных волос змеились по потолку.

Был ли это портрет? Нечто щемяще особенное присутствовало в линиях бровей и в складках вокруг широкого рта, в тщательной прорисовке кривых зубов. Несомненный кошмар: дотошное изображение чего-то, возможно, из героиновой фуги. Каков бы ни был источник, это убеждало. Впечатляла даже иллюзия двери-рта. Короткий проход между гостиной и спальней представлял как бы зияющее горло с разбитой лампой вместо миндалин. За глоткой пылал белизной день в животе кошмара. В целом, вызванный эффект напоминал видение процессии призраков. То же самое колоссальное уродство, то же самое бесстыдное желание испугать. И это действовало. Элен стояла в спальне почти потрясенная изображением, его глаза, обведенные красным, безжалостно уставились на нее. Завтра, твердо решила Элен, она вернется сюда, на этот раз с высокочувствительной пленкой и вспышкой, чтобы сфотографировать эти художества».

Трактовка плоскостей и пространства в целом в этом фрагменте чрезвычайно интересны. Дверь как рот, короткий коридор как горло превращают помещения дома из внутренних пространств в пространства внутренностей, тогда как дом можно рассматривать в качестве тела некого фантастического существа.

К. Баркер отметил важнейшие свойства граффити – пространства и плоскости, будь то интерьеры или экстерьеры зданий, обыгрываются художником, при этом они преображаются, получают новое качество.

Обыгрывание в самом простом случае может выглядеть как незамысловатая игра, где используется не граффити-изображение, а граффити-надпись. Например, устроившись на стульчаке (иногда над очком) общественного туалета, посетитель обнаруживает прямо перед собой надпись: «Посмотри налево». Он смотрит налево и видит надпись: «Посмотри направо». Смотрит направо и видит надпись: «Посмотри вниз». Внизу обнаруживает надпись: «Посмотри наверх». Смотрит наверх и видит надпись: «Ты сюда с… пришел или вертеться?»

Интересное обыгрывание отсутствия фактуры – изображение словно пытается выбраться из проема наружу (Москва)

Случай с преображением пространств и плоскостей любопытнее и сложнее. В принципе, граффити – рисунок или надпись – могут занимать любую плоскость или часть плоскости. Вот по их месту, то есть по трактовке плоскости и пространства художником, и следовало бы выстраивать одну из возможных классификаций граффити. Случай использования части плоскости без обыгрывания ее фактуры и без попытки, заняв всю плоскость, строго вписаться в ее пределы, стоило бы рассматривать как разновидность живописи, остальные же относить по ведомству графики и архитектурной отделки. Напомню, граффити происходит от итальянского «graffiti», которое, в свою очередь, берет начало от « graffito », то есть «нацарапанный» или «начерченный», и указывает на усилие, которое предпринимает художник при создании произведения, что близко к собственно графике – гравюре и проч., где инструменты и процесс работы выходят на первый план, будь это даже рисунок карандашом, о чем говорил Г. Башляр. В живописи трактуется именно плоскость, на которой создается картина, а свойства инструмента, которым работает художник, ни в малой степени не важны. Ограничения, задаваемые подрамником, на котором натянут холст, можно легко преодолеть, даже надставив холст, в гравюре такого рода поправки в ходе работы невозможны и т.д.

Но четкое следование за размерами и формами пространства, куда художник вписывает граффити, тем более обыгрывание фактуры, использование пространственных координат при создании граффити – кроме прочего, указывают на характер создаваемого изображения и на то, каким законам вольно или невольно следует художник, создавая такого рода изображение.

Здесь также художник интерпретировал всю площадь предмета (Москва)

Еще один наглядный пример. Исследователи отмечали, что некоторые объекты граффитисты зачастую украшают надписями, провоцирующими ответную реакцию. Призыв: «Ударь меня!» на почтовом ящике отнюдь не редкость. Если рассматривать эту традицию в пределах современной культуры, это можно воспринимать как одну из многих тенденций иронизирующей городской субкультуры (сравнить, хотя бы, с надписью, выведенной на грязном или пыльном автомобиле: «Помой меня!). Если смотреть на это с точки зрения истории материального мира, то надписи на тех или иных предметах, как бы дающие предмету собственный голос, предоставляют возможность высказаться – это одна из важнейших магических традиций, достаточно вспомнить надписи на мече или другом оружии.

В связи с этим попытаемся заново осмыслить, а что же значит обыгрывание той или иной фактуры, плоскости или объекта при подобном положении дел. Франц Боас так описывает симметрично развернутое изображение, которое характерно для искусства северо-западного побережья Северной Америки: « Животное изображается поделенным надвое с головы до хвоста… между глазами – расширяющаяся к носу глубокая выемка. Таким образом, голова дана не анфас, а в виде двух профильных изображений, которые смыкаются у рта и носа и разделяются на уровне глаз и лба… Каждое жи вотное либо состоит из двух половин, так что профильные изо бражения соединяются посередине, либо же оно представлено анфас в виде примыкающих друг к другу боковых изображе ний туловища». Далее он описывает медведя, изображенного в этой манере одним из племен: « Огромная широкая пасть образуется двумя смыкающи мися профильными изображениями головы. <…> Это живописное изображение на фасаде дома цимшиан; круглое отверстие в се редине рисунка является дверью дома. Животное развернуто впе ред животом, а голова присоединена к уже развернутому изобра жению. Две половины нижней челюсти не соприкасаются друг с другом. Спина обозначена черной контурной линией, а тонкие штрихи на ней изображают шерсть. Индейцы племени цимшиан называют такой рисунок "встречей медведей", как если бы на нем были изображены два медведя».

Типичное пример граффити на лестничной клетке

Антрополог Клод Леви-Строс, анализирующий этот и сопоставимые с ним примеры, говорит о том, что роспись, например, татуировка или роспись лица «в туземном мышлении… представляет собой лицо или, скорее, его воссоздание. Она придает лицу его со циальную значимость, выражает человеческое достоинство, ду шевные качества. Симметричное повторение изображения на лице, рассматриваемое как графический прием, имеет гораздо более глубокое и существенное значение: объединение "глупого" биологического индивида и социальной роли, которую он обязан воплотить».

В том случае, когда речь идет об украшении, он констатирует: « Структура видоизменяет украшение, но оно является ее конечной целью, и она тоже должна согласовываться с его требованиями. Окончательный результат представляет собой единое целое: посуда – орнамент, предмет – животное, говорящий ящик. «Живые лодки» на северо-западном побережье находят свой точный эквивалент в новозеландских соответствиях между лодкой и женщиной, женщиной и ложкой, домашней утварью и органами тела».

Изображение, сделанное одним граффитистом, перекрывает изображение, сделанное другим (Москва)

Отсюда следует основополагающий вывод: « …наша проблема может быть сформулирована следующим образом: при каких условиях существует обязатель ная корреляция между пластическим и графическим элементами? При каких условиях они неизбежно связаны между собой функ ционально, т.е. способ выражения одного элемента преобразует способ выражения другого, и наоборот? …мы видим, что именно таким является случай, когда пластический элемент об разуется посредством человеческого лица или тела, а графиче ский элемент – узорами на теле или на лице (роспись или та туировка). Узор действительно сделан на лице, но в другом смысле само лицо предназначено для узора, поскольку только благодаря ему и только через его посредство оно приобретает свое социальное достоинство и мистическое значение. Узор задуман для лица, но само «лицо» существует только благодаря узору. В конечном счете эту же двойственность представляют актер и его роль, и ключ к этому дает понятие маски » .

Нетрудно увидеть, что такой современный вид деятельности как граффити напрямую связан с архаическим мышлением (да и «современным» назвать его можно с большой долей условности – ведь рисовали и писали на стенах домов и тротуарных плитах еще в Древнем мире). И потому все это следует учитывать при описании и анализе произведений граффитистов.

Архитектурная деталь придает граффити дополнительное измерение (Москва)

Дом-человек – не единственный такого рода персонаж или объект у К. Баркера, в повести для детей «Вечный вор» среди главных героев присутствует мистер Худ, человек-дом. Впрочем, в мировой культуре здание и человеческое тело связаны не случайно, тут и аналогия храма и тела, имеющаяся в Новом завете, и архитектурная терминология в русской церковной архитектуре с ее главами, бровками и т.д., тут и заведомая несоотнесенность тела, обитающего в строении, и самого строения, которые именно диспропорциональны (вспомним папашу Тыкву из книги Джанни Родари).

Упоминание о татуировке в связи с граффити также правомерны. Напомним о том, что статус той или иной татуировки у блатных связан именно с их статусом в субкультурной иерархии. Татуировка не только формализована по содержанию и текстовому наполнению, но и отмечает своего носителя. Они взаимосвязаны, и до самого последнего времени носитель татуировки, которая не положена ему по статусу, мог поплатиться за нее и положением, и здоровьем, и жизнью.

Один из постоянных символов, используемых либо отдельным художником, либо группой художников, который является визитной карточкой (Москва)

Но ведь татуировка, равно как и жаргон, не есть система тайных знаков. Она отмечает носителя, маркирует его, выделяет из общей массы, не обладая (по большинству) закрытым смыслом. И преображает носителя такой татуировки. В этом и, вероятно, только в этом аспекте можно говорить об освоении и присвоении того или иного объекта художниками граффити. Они демонстрируют свое первенство в мастерстве (которое, парадоксально, оборачивается тем, что первенствует тот, кто последний по времени пребывал в том или ином месте и потому нанес изображение поверх изображения конкурентов). В этом опять-таки имеется отсылка к такому, замешанному на регрессивных эмоциях и архаичных слоях сознания, времяпрепровождению как игра в карты, широко распространенному у блатных. Желание перекрыть карту противника более высокой по своему достоинству (здесь: изображение более хорошим изображением) полностью описывает действия граффитистов. Причем, качество «верхнего» изображения отнюдь не всегда выше качества «нижнего» изображения, которое уничтожается чисто физически. В роли «лучшего» зачастую выступает «новейшее» (критерий, также расцениваемый как положительный).

И в заключение еще один пример из художественной литературы, который, как представляется, более убедителен, чем пространные искусствоведческие выкладки. В китайской новелле эпохи Тан «Игрок в облавные шашки» описана следующая ситуация: надо обновить иероглифы в беседке, но мастер задерживается. Случайно заглянувшая в беседку певица между делом платком вместо кисти пишет иероглифы. Мастер, который прибыл затем, восхищен изяществом и красотой работы. Он тоже макает платок и пишет продолжение стихотворной фразы, которую начала певица. Их почерки неожиданно совпадают. И они влюбляются друг в друга.

Обыгрывание пространства подворотни, заяц, присутствовавший и на изображении 8, здесь появляется не из-за оконного переплета, а из-за уступа (Москва)

Аналогия, опять-таки, полная. Граффитисты часто создают не изображения, а своеобразные надписи, которые можно рассматривать и как иероглифы, и как рисунки. Более того, работающие в одной бригаде граффитисты зачастую пользуются общей подписью, то есть их творческий – и живописный – почерк совпадает. Рассматривать же рисунок/надпись можно в нескольких смысловых регистрах (подобно татуировке) – для посвященных это одна информация, для непосвященных – другая. И столь же правомерно подходить к граффити, как подходят к триаде искусства Дальнего Востока – литература/каллиграфия/живопись. Но это тема для отдельной работы.