Владимир Сальников / Реплика

Владимир Сальников

Мне довольно странно читать о том, что “темпы развития литературы чудовищно стремительны”. Откуда это видно? Наша литература похожа на персонажей анекдота про Брежнева, который вместе с другими членами Политбюро сидит в отцепленном вагоне, раскачивается и говорит: чух-чух-чух-чух, имитируя движение. Литература, уж наша — точно, — очень консервативная область культуры, иначе бы все хоть сколько-нибудь передово настроенные персонажи, Пригов, Рубенштейн, Сорокин, Бренер, не отирались бы среди художников.

Когда же речь заходит о литературе вообще и начинают вдруг с XVIII века, вспоминают стихосложение XVII, а потом плавно добираются до наших дней, я уже ничего не понимаю. Меня в этой картине поражает вся эта величественная эволюция, эта линия литературы, чуть ли не прямая. Но на каком основании историк считает, что литература в XVIII веке была литературой в том же смысле как то, что мы понимаем под литературой сегодня? В изобразительном искусстве давно разобрались, что написанный маслом на холсте натюрморт Сезанна и написанный маслом на холсте натюрморт Сурбарана не просто относятся к разным искусствам, но картина Сезанна относится к искусству, а картина Сурбарана еще нет. Потому что искусство, как мы его понимаем, как оно функционирует в обществе в качестве такого вот феномена, появилось незадолго до того как Сезанн взялся за кисти: у барбизонцев или у импрессионистов. И борьба импрессионистов и Салона — это не борьба стилей или прогресса с реакцией, это — борьба между искусством и протоискусством. Для многих подобное заявление звучит абсурдно. А как же тогда история искусства!? Как, наконец, Вермейер и Хальс, которым подражали импрессионисты!? Да, никак! Форма тут вообще не очень то причем. В ХХ веке внешность искусства вообще радикально изменилась. И сегодня под искусством мы понимаем артефакты сделанные совсем по-другому, чем в последней трети XIX столетия, когда искусство, в современном понимании, и появилось. Дело вовсе не в форме, а в том как функционирует в обществе этот феномен, кто является художником, и т.п. А непривычные формы, фотография, видео, редимейд, могли и не появляться здесь. Они — исторически случайные явления, как странная живописная технология Сезанна, — результат автономного развития или деградации, кому как приятней слышать. Современное искусство могло бы существовать в форме академической живописи и быть при этом очень сегодняшним искусством. Хотя можно привести массу всего, что связывает произведения искусства, или произведения литературы между собой: можно сравнить техники письма, поговорить о системах стихосложений, о стиле. Но пока мы рассуждаем на этом уровне ничего не понятно. Окажется вдруг: что кто-то возрождает поэтику обэриутов, что где-то даже ренесанснулись традиции XVIII века. Но разглядывая все так впритык или эволюционно, не соотносясь с историческими и общественными контекстами, ничего невозможно понять. Так у нас Степанцов может стать Пушкиным или даже Овидием. Один мой приятель как-то сказал, что Шолом Алейхем — это еврейский Чехов. На что я ему ответил: Ну да, а Чехов — русский Шекспир, а Шекспир — английский Еврипид… Цепочка прерывается. Вот почему трактовать “Слово о Полку Игореве”, рассуждая одновременно о современной литературе, не имеет смысла.

Наверное это довольно неожиданное заявление. Однако, честное слово, формальное сходство/разница ничего не объяснят нам, ничего не проявят, ничего не покажут, при рассмотрении проблемы кризиса в современной литературе. Вообще-то стоило бы рассмотреть литературный быт, то как бытует литература сейчас, чем ее бытование отличается от советского и т.д. Очень важно понять, например, чем сегодняшнее бытование литературы отличается от ее жизни начала 90-х. То же “Поколение Пи” — как никак, симптом экономики и общественной ситуации эпохи финансовых пирамид, ГКО. Оно — монумент этой эпохи. А написано — … Мыслить же шедеврами и одновременно обсуждать современную литературу неправильно. Шедевр — чепуха. В Нью-Йорке я видел сезаннистские картины Аршила Горки, написанные намного лучше, чем у Сезанна, так же, но лучше. Важен не Мандельштам, не то, что он написал, важен читатель его читающий. Он, этот читатель, и создал Мандельштама. Где-то в 60-х. А сегодня этого Мандельштама уже нет. И в 30-е его не было. В 30-е, наверное, какая-нибудь “Как закалялась сталь” была. Но я не историк литературы.

Но вот Лимонов — как раз и есть литература, как ее понимают во всем мире или, как у нас любят говорить в “цивилизованном мире”. Впрочем, Набоков тоже относится к ней. Оба они рассказывают истории. И довольно складно. И эти истории можно продать. Вот это и есть беллетристика.

Насчет истории литературы в которой не должно быть Винни-Пуха. Так ведь и необязательно создавать всеобщую историю литературы. Историй может быть много. События, которые эти истории описывают вовсе не обязательно должны быть центральными. Всегда существует, сосуществует, несколько литератур сразу и в совершенно разных местах, часто даже не рядом.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]