Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика

Целью доклада было продемонстрировать на материале русской публицистики Первой мировой войны, что при создании идеологизированных образов "своего" и "чужого" нередко оказываются задействованы в том числе и гендерные противопоставления.

Как известно, возведение "фаустовского" стремления" в ранг "немецкой национальной мифологии", осуществившееся в Германии эпохи Вильгельма II, было во многом продиктовано потребностями властных дискурсов. В противовес этому в русской публицистике Первой мировой войны происходит дискредитация "фаустовского" начала как начала насилия и агрессии. Представление о "насильственности как основной черте германо-романского типа" (Н. Данилевский) становится основополагающим и при рассмотрении главного героя гетевской трагедии. По мнению М. Меньшикова, В. Розанова, Н. Бердяева и др., "фаустовская" устремленность немецкого духа закономерно перерождается в милитаристскую агрессию нового рейха.

В намерении противопоставить "фаустовскому" (немецкому) принципу какой-то иной, русский, принцип многие публицисты прибегают к олицетворению России как "вечно-женственного". Иногда Россия непосредственно идентифицируется с гетевской Гретхен (напр., у В. Иванова, С. Соловьева).

Совершенно особый интерес представляет мысль о существовании двух противоположных национальных вариантов универсализма (прежде всего в работах В. Розанова и Н. Бердяева). В то время как "немецкий" вариант характеризуется как мужественно-агрессивный, "русский" универсализм сопровождается позитивными ценностными коннотациями ("женственно-смиренный", "христиански-всечеловеческий").

Это националистически окрашенное различение двух вариантов универсализма можно, по-видимому, рассматривать как результат своеобразного процесса диссимиляции. В докладе предпринимается попытка хотя бы эскизно очертить историю этого "разделения универсализмов".

В качестве исходного пункта такого рассмотрения берется мысль о художественном универсализме Гете, которая была распространена в немецкой и русской критике начала XIX века и тогда еще не содержала ни гендерных, ни национальных коннотаций. Лишь позднее это представление связывается с мыслью о духовном универсализме немецкой нации. Немецкие романтики оценивали это свойство отнюдь не всегда позитивно, а зачастую даже негативно. При этом "позитивный" вариант универсализма мог корреспондировать с мужественной активностью немецкого духа. В противоположность тому "негативный" универсализм мог осмысляться как свойство "женственное" и "антинациональное" (в первую очередь здесь следует упомянуть принадлежащее В. Менцелю сравнение таланта Гете с "гетерой"). Таким образом, "женские" коннотации были средством дискредитации художественного универсализма.

Следует отметить, что в России подобные упреки немецких противников Гете по большей части не принимались. Русские критики последовательно оценивали Гете как поэта "мужественного". Однако на русской почве возникает другая угроза для литературной репутации немецкого классика. При создании русского образа Гете мужественная активность не отрицается, но критикуется как раз в своей "мужественности" ("холодной" и "рационалистичной"). В противовес тому повышается в ценности начало бессознательное, интуитивное - и прежде всего "женственная" способность русской души отдаваться любому внешнему впечатлению. Эта "восприимчивость" русского человека, иногда критикуемая по причине "бесхарактерности", чаще всего интерпретируется как положительная черта. Она достаточно рано ассоциируется с Пушкиным, который начинает противопоставляться немецкому "рационалисту" Гете (напр., у Гоголя, Б. Алмазова, А. Григорьева). Мысль о "всемирной отзывчивости" русского духа получает законченное выражение в "пушкинской речи" Достоевского (1880). Однако у Достоевского "женские" коннотации этого национального свойства даны только в намеке (поскольку он усматривает высшее достижение Пушкина в создании образа смиренной Татьяны). Недвусмысленная оценка "всемирной отзывчивости" как "женской" константы русского духа была гораздо позже высказана Розановым, прямо ссылавшимся на "пушкинскую речь" Достоевского. Этот перенос стал возможен благодаря тому апофеозу "вечно-женственного", который был осуществлен в философии В. Соловьева ("софийность"), а также благодаря некоторым идеям символистов.

Впрочем, нельзя не заметить, что "фаустовский" принцип временно отступает на второй план по сравнению с "вечно-женственным", и ему едва ли принадлежит в эту эпоху существенная роль в конституировании оппозиции "свое" - "чужое". В этой связи можно упомянуть эссе В. Иванова о "Бесах" (нач. 1914), в котором "Душа России" идентифицируется и с гетевской Гретхен, и с Хромоножкой Достоевского. При этом "фаустовский" протагонист (Ставрогин) тоже олицетворяет для В. Иванова русское начало.

Лишь в Первую мировую войну "фаустовское" ("мужское") окончательно вытесняется на "другого". Это явилось своего рода демонстрацией культурной инаковости России по отношению к культуре Запада, конципировавшей себя преимущественно в категориях "мужественности".

Galina E. Potapova (St. Petersburg)

FAUST UND GRETCHEN IN DER RUSSISCHEN PUBLIZISTIK DES 1. WELTKRIEGES (Eine Gender-Opposition im Dienste des nationalen Messianismus)

Das Anliegen der Verf. war es, anhand von Beispielen aus der russischen Publizistik der Kriegszeit zu zeigen, daЯ bei der Ausarbeitung nationaler Eigen- und Fremdbilder oftmals auch Gender-Gegensдtze funktionalisiert werden.

Wie bekannt, wurde die Ideologisierung der Faust-Figur zur "deutschen Mythologie" des "faustischen Strebens" weitgehend von gesellschaftlichen Machtdiskursen des Wilhelminischen Deutschlands geprдgt. Demgegenьber wird es in der russischen Publizistik des 1. Weltkrieges versucht, das "Faustische" als Prinzip der Gewalt und der Aggression zu diskreditieren. Die Vorstellung von der "Gewaltsamkeit als Grundprinzip des germanisch-romanischen Kulturtypus" (N. Danilevskij) kommt zum Tragen in der kritischen Beurteilung der Hauptfigur der Tragцdie Goethes. Das "faustische" Streben des deutschen Geistes verwandle sich folgerichtig in die militaristische Aggression des neuen Reiches (so M. Men'љikov, V. Rozanov, N. Berdjaev).

In der Absicht, dem "faustischen" (deutschen) Prinzip ein russisches Prinzip entgegenzustellen, bedienen sich manche Publizisten der Personifizierung RuЯlands als Inkarnation des "Ewig-Weiblichen". Manchmal wird RuЯland unmittelbar mit Goethes Gretchen identifiziert (wie z. B. bei V. Ivanov, S. Solov'лv).

Von ganz besonderem Interesse ist aber der Gedanke von zwei entgegengesetzten nationalen Varianten des Universalismus (v. a. bei V. Rozanov und N. Berdjaev). Wдhrend die "deutsche" Variante mit den Merkmalen der mдnnlichen Aggression gekennzeichnet wird, verbindet sich der "russische" Universalismus mit positiv konnotierten Werten, wie z. B. "weiblich-demьtig" und "christlich-allmenschlich".

Diese nationalistisch aufgeladene Unterscheidung zwischen den zweien Varianten des Universalismus lдЯt sich als Ergebnis eines Dissimilationsprozesses betrachten. Im Beitrag wird ein Versuch gemacht, die Geschichte dieser Spaltung in groben Umrissen darzulegen.

Als Ausgangspunkt dafьr sei hier die Vorstellung vom kьnstlerischen Universalismus Goethes genannt, die in der deutschen und russischen Literaturkritik des Anfangs des 19. Jhs. weder Gender-Konnotationen noch nationale Konnotationen enthдlt. Erst spдter verbindet sich diese Vorstellung mit dem Gedanken vom geistigen Universalismus der deutschen Nation. Die deutsche nationale Romantik beurteilt diese Eigenschaft gar nicht immer positiv, sondern oftmals auch negativ. Dabei kann die "positive" Variante des Universalismus mit der mдnnlichen Aktivitдt des deutschen Geistes korrespondieren. Die "negative" kann dagegen als weibliche (und antinationale) Eigenschaft verstanden werden (hier ist v. a. W. Menzels Vergleich zwischen Goethe und einer "Hetдre" zu nennen). Weibliche Konnotationen dienen also der Diskreditierung des kьnstlerischen Universalismus.

Es ist bemerkenswert, daЯ in RuЯland diese Vorwьrfe der Goethe-Gegner meistens nicht akzeptiert werden. Die russischen Kritiker verstehen Goethe als einen absolut "mдnnlichen" Dichter. Es entsteht aber auf dem russischen Terrain eine andere Gefahr fьr die literarische Reputation Goethes. Der mдnnliche Aktivismus wird im Rahmen des russischen Goethe-Bildes nicht geleugnet, sondern gerade in seiner "kalten" und "rationalistischen" Mдnnlichkeit kritisiert. Demgegenьber wird das UnbewuЯte, das Intuitive aufgewertet, und v. a. die "weibliche" Fдhigkeit des russischen Geistes, sich jedem дuЯeren Eindruck hinzugeben. Diese manchmal als "charakterlos" kritisierte "Aufnahmefдhigkeit" der Russen wird meistens als eine positive Eigenschaft interpretiert. Sie wird ziemlich frьh mit Puљkin assoziiert, und dieser wird dem deutschen "Rationalisten" Goethe entgegengesetzt (z. B. bei N. Gogol', B. Almazov, A. Grigor'ev). Die "weltweite Aufnahmefдhigkeit" des russischen Geistes wird von F. Dostoevskij in seiner "Puљkin-Rede" (1880) apologetisiert. Die weiblichen Konnotationen dieser Fдhigkeit werden bei Dostoevskij nicht mehr als angedeutet, insofern er die hцchste Leistung Puљkins in der demьtigen Tat'jana-Gestalt sieht. Erst bei Rozanov konnte die Beurteilung der "weltweiten Aufnahmefдhigkeit" als einer "weiblichen" Konstante des russischen Geistes zur Sprache kommen (mit Berufung auf Dostoevskijs "Puљkin-Rede"). Diese Ьbertragung wurde durch V. Solov'лvs Apotheose des "Ewig-Weiblichen" ("Sofie") und durch einige Konzepte des russischen Symbolismus ermцglicht.

Es ist ьbrigens zu bemerken, daЯ das "faustische" Prinzip auf lдngere Zeit in den Schatten dieser Apotheose des "Ewig-Weiblichen" zurьcktritt und kaum eine bedeutende Rolle bei der Konstituierung von Fremd- und Eigenbildern spielt. In diesem Zusammenhang wдre V. Ivanovs Identifizierung der "Seele RuЯlands" mit Goethes Gretchen sowie mit Dostoevskijs Chromonoћka zu erwдhnen (Essay zu Dostoevskijs "Dдmonen" vom Anfang 1914): Der "faustische" Protagonist (Stavrogin) reprдsentiert fьr V. Ivanov ebenfalls ein "russisches" Prinzip.

Erst zur Zeit des 1. Weltkrieges wird das "Faustische" (das "Mдnnliche") endgьltig auf den "Anderen" verdrдngt. Das war eine Art Demonstration der kulturellen Alteritдt RuЯlands der abendlдndischen Kultur gegenьber, die sich vorwiegend durch einen mit Mдnnlichkeit assoziierten Merkmalskatalog konzipierte