<< На главную страницу

С.Ю. Неклюдов

Движение и дорога в фольклоре

Die Welt der Slaven. Internationale Halbjahresschrift fьr Slavistik. Jahrgang LII, 2. Reiseriten – Reiserouten in der russischen Kultur. Mьnchen: Verlag Otto Sagner, 2007. S. 206-222

1.

Движение есть естественное состояние персонажей повествовательного фольклора. В первую очередь это касается центральных действующих лиц; более того, активность их сюжетного функционирования, как правило, напрямую связана со степенью их подвижности. В постоянном движении находятся и былинный богатырь, и герой волшебной сказки (Неклюдов 1972, 29 и сл.; Артеменко 2000, 28; Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 2001, 72-76; Адоньева 2000, 60-61; Черванева 2004, 115); события, описываемые в различных жанрах несказочной прозы, также зачастую происходят с человеком перемещающимся, а не неподвижным.

Обычно подобные перемещения передаются глаголами движения, не особенно разнообразными . в основном, ехать / ездить / съездить и идти: ехал,поехал, повыехал, езживал, едет, приезжает,приезжают; идет, придешь, поди, пошли, шел-прошел и т.п. (Артеменко 2000, 29), причем расстояния измеряются с помощью временных характеристик (Черванева 2004, 57, 115-117). Иногда в тексте появляется упоминание специального «устройства» . «полосы» для езды / ходьбы; это дорога и тропа (тропка, тропинка), различающиеся как своими размерами, так и своим возникновением (в результате сознательного строительства или спонтанного прокладывания). Что же касается слова путь, практически синонимичного слову дорога, то оно в былине встречается несравнимо реже, а в сказке скорее фигурирует в «связанном» виде . в составе бинома путь-дорога. Дело, возможно, в том, что по своему значению лексемы дорога и тропа гораздо конкретнее, чем лексема путь, которое, согласно В.И. Далю (III, 543), обозначает также «способ или средство, образ достижения чего, направление» и, соответственно, имеет более широкий спектр метафорических значений: пути Божьи, пути провиденья, пути праведников, грешников и т.д.

Впрочем, реальное функционирование подобных понятий в фольклорных нарративах обусловлено не столько оттенками лексических значений данных слов, сколько их жанровыми контекстами. Ниже это будет проиллюстрировано на примере двух эпических жанров русского фольклора . былины и волшебной сказки; с данной целью использованы, главным образом, собрания В.Ф. Миллера (былина) и А.Н. Афанасьева (сказка), дающие достаточный охват разных русских областных традиций. Кроме того, в качестве сравнительного материала привлечен жанр былички . по собраниям В.П. Зиновьева (сибирские тексты) и О.А. Черепановой (Русский Север).

2.

Начнем с былины. Как было сказано, поездка есть обычное состояние эпического богатыря («поездка богатырская»), однако, как правило, герой ездит не по дороге, а по полю, которым занято все основное пространство в былинной картине мира (Неклюдов 1972, 35), или, реже, по Святым горам: Он повыехал в раздольице в чисто поле <…> Он поехал по раздольицу чисту полю <…> Он подъехал ко горам Сорочинскиим, Да стал ездить по раздольицу чисту полю (Гильфердинг, № 79); эти формулы являются весьма устойчивыми и многократно повторятся. «Словосочетание “чистое поле”, — отмечает Т.Б. Щепанская (2003, 33), — фиксируется в древнерусских памятниках начиная с XII в. <…> это формула пустоты, но оно заключало в себе и пафос овладения, освоения открывшегося пустого пространства». Согласно ряду сюжетов, прежде всего, новгородских, некоторые герои (Садко, Василий Буслаевич, а также Соловей Будидмирович, Илья на Соколе-корабле) путешествуют по морю или по реке; за подобный проезд водным путем владеющая им Марина Кайдаровна (персонаж редкой былины, существующей в немногих записях) берет пошлину (Марков, № 80). Впрочем, такой морской или речной путь практически никогда не называется дорогой. Наконец, иногда описывается перемещение по городу и городским улицам (Артеменко 2004, 152). Надо добавить, что довольно характерной (и специально акцентированной) формой контакта в богатырской поездке является «следование за…», вослед, вдогонку: например, догоняет (и не может догнать) Вольга чудесного пахаря Микулу (Рыбников, № 3; Гильфердинг, № 156), Добрыня свою будущую жену . богатырскую деву Настасью: Как едет-то Добрынюшка, посматриват, Как видит . впереди его проехано (Парилова, Соймонов, № 34) и т. д. Впрочем, отнюдь не всегда подобную форму контакта можно точно определить, сплошь да рядом богатырь «наезжает» на кого-то (скажем, Илья на Святогора), причем непонятно, догоняет он этого персонажа, встречает его или пересекает ему путь.

Сама былинная дорога характеризуется не как широкая (это довольно редко), а как длинная: Длиною она конца краю нет, Шириною дорожечка не широкая (Миллер 1908, № 13 [донск.]), причем находится она в поле: Отправляйся ко теперь во чисто поле, Очищай вси широкие дороженьки (Миллер 1908, № 28 [олонецк.]). Специфика былинной картины мира состоит в том, что расположена дорога где-то на большом расстоянии от постоянного местожительства героя: Воздалече, воздалече, во чистом поле, Там пролегла дороженька не широкая (Миллер 1908, № 13 [донск.]). Чтобы попасть на дорогу, богатырь вынужден долго ехать полем (очевидно, начинающимся сразу за городской стеной); гораздо реже встречается обратная ситуация . богатырь едет по дороге, чтобы достичь поля: Тут ехал по дороженьке, Он приехал стар во цисто поле… (Миллер 1908, № 11 [олонецк.]).

Зачастую в былине утверждается, что богатырь вообще не пользуется дорогой и воротами, когда покидает город или въезжает в него: Со двора он ехал не воротами, А из города ехал не дорожкою (Астахова, II, № 134); Еще едет Илеюшка не дорожкою, Да ко городу приезжает да не воротами, Еще скачет через стенушку городовую, Через ту же то башню наугольную (Марков, № 108); Через ту поехал стену городовую, Через тую было башню наугольную (Гильфердинг, № 5). Кстати, согласно распространенной формуле, само перемещение его словно бы невидимо: Еще видели богатыря сряжаючи, Да не видели поездочки богатырския (Гильфердинг, № 5); Еще видели Добрыню сядучи, Да не видели его поедучи (Астахова, II, № 134); Как удалы молодцы садилися, Не видали, куда уехал: Первый скок нашли за три версты, Другой скок нашли за двенадцать верст, Третий скок не могли найти (Чичеров, № 10). Надо добавить, что вообще, по наблюдению Т.Б. Щепанской (2003, 34), «дорога не включена в знаковую модель “своего” мира, т. е. она не обозначена и тем самым “невидима”»; о категории видимого и невидимого мира см. в работе А.П. Рифтин (1946, 136-152). 

Однако во всех этих случаях упоминание дороги является в былине спорадическим, сюжетно не специфическим. Что же касается дороги как части эпического мира и как непременного элемента повествования, то в таком качестве она включена, прежде всего, в былины об Илье Муромце, а именно: «Илья и Соловей» (где рассказывается о первом подвиге героя) и «Три поездки» (часто . это его финальное приключение). Рассмотрим подробнее оба сюжета.

В былине «Илья и Соловей» присутствуют две дороги,окольная/долгая и прямая/короткая: Покажите мне дорожку прямоеждюю ко Киеву <…> Прямоеждяя дорожка (верст)тысяча, А окольная дорожка . три тысячи (Миллер 1908, № 1 [олонецк.]); по окольной дороге ехать шесть лет, а по прямой . три года (Миллер 1908, № 2 [олонецк.]). Тот же мотив (но со словом путь) встречается в былине о паломничестве Василия Буслаева (Кирша Данилов, № 19), в которой он, по-видимому, заимствован из сюжета об Илье Муромце.

Собственно, о первой дороге речь далее не идет, описывается и фигурирует в повествовании только вторая дорога. Характеризуется она как непроходимая, причем эта непроходимость имеет разные выражения.

Прежде всего, дорога непроходима в результате долгого неиспользования (Тридцать лет прямоеждей дороженькой не еждено (Миллер 1908, № 1 [олонецк.]), Заповедала дороженька ровно тридцать лет (Миллер 1908, № 13 [донск.]). Она заросла, заглохла (заколодела, замуравила) и подлежит расчистке. Так, князь Владимир велит Добрыне: Очищай вси широкие дороженьки (Миллер 1908, № 28 [олонецк.]), аналогичное поручение (Прочистил бы дорогу прямоезжую) получает Мишута Данилович (Миллер 1908, № 46 [воронежск.]); в последних случаях . также очевидные заимствования из былин об Илье Муромце. Ситуация усугубляется тем, что эта дорога перегорожена «заставами»: А на прямой дорожки заставы есть велики (например, первые две «заставы» . «горушки столкуции» и «волки запольнии»; Миллер 1908, № 1, 2 [олонецк.]), главная из которых . Соловей-разбойник (Миллер 1908, № 3 [енисейск.] и др.). Подобные «заставы» должны быть устранены, что и является одним из элементов «расчистки» дороги.

Далее сообщается, что по этой дороге прошел только один человек, который сначала определяется как «неизвестный» (Только шел-прошел один человек, Незнамой, незнакомой . Миллер 1908, № 8 [саратовск.]), а уже в следующей строке бывает назван: Илья Муромец (Миллер 1908, № 13 [донск.]). Заметим, что само слово дорога обозначает также след, место, где прошел человек, причем в говорах Карелии эта семантика является ведущей (Щепанская 2003, 25-26); в этом смысле как хозяина дороги можно интерпретировать того, кто проехал по ней (единственный или первый).

Наконец, выясняется, что эта дорога вообще нехоженая, ранее по ней никто не ходил, не прокладывал след: Никто по той дороженьке не езживал, Ни конного, пешего следу не было (Миллер 1908, № 13 [донск.]); Никто по той дорожке не езживал, Никто следу не накладывал (Миллер 1908, № 8 [саратовск.]). В связи с этим расчистка может быть понята как ее фактическое прокладывание: Илья Муромец кладет настил через болото и строит мост через реку (Миллер 1908, № 1 [олонецк.]); следует предположить, что до появления данных сооружений эта дорога вряд ли могла существовать. Обратим также внимание на прямо указанные здесь два случая появления дороги: проложенной «конным и пешим следом» или специально сооруженной . с мостами через реки и настилами через болота. Уместно указать на общее противопоставление созданной человеком дороги и спонтанно возникшей тропы, вероятно, исходно звериной тропы, звериного следа. Впрочем, для былины упоминание подобной тропы не характерно [довольно редкий случай — в кавказско-терской традиции: Што пашла ана ни стежичкай, Ни стежичкай ни дарожичкай, Пашла ана трапиною звиринаю (Миллер 1908, № 8)], сходная картина . в заговоре, где на 95 сюжетных ситуаций, связанных с дорогой, есть только три ситуации, связанные с (охотничьей) тропой (Кляус 1997, 426, 435).

Былина «Три поездки Ильи Муромца» в качестве постоянного сюжетного элемента содержит выезд богатыря на росстань . на развилку дорог или на их перекресток (Он приехал стар да ко ростанюшкам). Обычно герой обнаруживает там камень или столб с надписью, указывающей варианты предстоящей ему судьбы. Далее следует мотив выбора направления дальнейшего пути (возможность пути назад не обсуждается, по-видимому ее нет). Перспективы поездок по указанным направлениям практически всегда одни и те же: быть убиту, женату, богату, что в общем соответствует топике народных гаданий. Однако богатырь последовательно отрицает все три варианта предуказанной судьбы, иногда даже прямо исправляя надпись на камне: Старую подпись захеривал, Новую подпись подписывал: . Ложно была подпись подписана, Я съездил в дорожку, убит не бывал (Гильфердинг, № 266); впрочем, обыкновенно свои коррективы богатырь формулирует иначе: очищена эта дорожка прямоезжая (Гильфердинг, № 171), что соответствует теме расчистки дороги от зловредных препятствий («застав»). Крайне редко приключение действительно заканчивается женитьбой . в духе волшебной сказки (Миллер 1908, № 11 [олонецк.]). Наконец, интересным случаем является размещение судьбоносной надписи на развилке, за которой расходятся прямоезжая и окольная дороги. Мужики из освобожденного Чернигова отсылают Илью к столбу тоценому, на котором написано, что по окольной дороге ехать шесть лет, а по прямой . три года [Миллер 1908, № 2 (олонецк.)].

Данный эпизод имеет сказочные параллели. В русской (шире . восточнославянской) традиции он, в частности, встречается в популярных сказках «Царевич и серый волк», «Молодильные яблоки», реже «Чудесная птица» (СУС 550, 551, 567) . лубочных и устных, иногда также, вероятно, восходящих к книжному источнику, но ожидаемые последствия выбора направлений обычно формулируются иначе: Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется (Афанасьев, № 168, 171, 172). Герой всегда избирает только одну дорогу, часто . правую, а по двум другим иногда отправляются братья (впрочем, приключения на остальных направлениях могут и не описываться). При этом, в отличие от былинного богатыря, сказочный герой обычно не пытается сознательно менять предначертания судьбы.

3.

Обратимся теперь к сказочной традиции. Здесь лексемы дорога / путь достаточно частотны, в чем, впрочем, нет ничего уникального; так, скажем, в албанской волшебной сказке, имеющей достаточно архаический облик, слова, обозначающие ‘дорогу’, ‘путь’ имеют в семантическом словаре максимальное количество позиций, несопоставимое с большинством элементов пространственной картины мира . только по количеству сказок, в которых они встречаются (Цивьян 1999, 52-53). В русской волшебной сказке слова дорога / путь (часто . в виде бинома путь-дорога) встречаются более, чем 2/3 обследованного корпуса текстов, что представляет собой довольно высокий количественный показатель (пользуюсь случаем поблагодарить А.В. Козьмина за помощь в подборе данного материала).

Во многих случаях эти слова употребляется в объектно-неспецифическом смысле: собраться/пуститься/отправиться/(по )ехать в путь-дорогу, дать что-либо на дорогу: Буря-богатырь коровий сын собрался во путь во дороженьку, взял палицу боевую и меч-кладенец и пошел <…> Пообедали и поехали в путь в дорожку (Афанасьев, № 136); сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились <…> «Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?» <…> Братья переночевали у бабы-яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу (Афанасьев, № 137); «Ну, теперь поедемте во путь во дороженьку; помехи нам никакой не будет» (Афанасьев, № 136); «Как нам, братцы, будет путь держать, когда нет у нас ни старшего, ни младшего?» <…> и пустились опять в путь-дорогу (Афанасьев, № 139).

Что же касается дороги как таковой, то она бывает охарактеризована как далекая:  и поехали братья в путь-дорогу далекую (Афанасьев, № 105). При этом она далеко ведущая (а не далеко находящаяся, как в былине) и начинается, судя по всему, прямо от дома или за околицей. Если движение по полю не требует специально проложенных дорог, то иная ситуация в волшебной сказке, когда путь героя / героини обычно ведет через лес, а это предполагает обязательное наличие дороги / тропы. Сама по себе дорога практически всегда проходима, обычно на ней нет постоянных препятствий («застав», как в былине), а все события, происходящие в сказке, инициируются силами, появляющимися на дороге извне; таковы, например, специально выставляемые препятствия при чудесном бегстве: Вертодуб угадал, что царевич от сестры спасается, и давай вырывать дубы да валить на дорогу; целую гору накидал! Нет ведьме проходу! Стала она путь прочищать, грызла, грызла, насилу продралась, а Иван-царевич уж далеко <…> Вертогор увидал ведьму, ухватился за самую высокую гору и повернул ее как раз на дорогу (Афанасьев, № 93).

На дороге происходят испытания героя: Вот идут они дорогою, а навстречу им четверо мужиков быка ведут, да и бык же — большой да злющий <…> Подошел к быку, дал ему в лоб щелчок и убил до смерти; опосля ухватил щипком за шкуру — вся шкура долой! (Афанасьев, № 150), там появляется вредитель: «Вот я, — говорит меньшая, — напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвет — тот сейчас лопнет» <…> Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего <…> Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою… (Афанасьев, № 137; сходно . 138), на дорогу указывает чудесный персонаж или предмет: Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги (Афанасьев, № 104) и т. д. Наконец, упомянем о запрете сна на дороге, приводящего к дурным последствиям: Ехали, ехали; Иван-царевич заснул дорогою <…>  крепко спросонок рассердился на своего дядьку <…> Отрубили Катоме-дядьке обе ноги … (Афанасьев, № 198); В третий раз напал на них сон; стоит на дороге кровать, Иван и ее изрубил (Афанасьев, № 138) . эта кровать является коварным наваждением мстящих героям «змеих».

Однако чаще всего герой на дороге получает совет или помощь от встреченного им чудесного персонажа: Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. «Я знаю, — говорит, — что у тебя на мыслях; ты все об детях думаешь» <…> Отец с матерью благословили их, и поехали братья в путь-дорогу далекую (Афанасьев, № 105); Вот и пошли они, братец мой, на дорогу. Пошли на дорогу и решили спросить до трех раз, кто им навстречу попадет и что на это скажет <…> как лучше жить на белом свете . правдой или кривдой?  (Афанасьев, № 115); Потом встретил на дороге змея о трех головах и испугался, а змей говорит ему: «Куда, добрый человек, направился?» (Афанасьев, № 128); Иван-царевич <…> идет дорогой по городу, повесил голову. Неоткуда взялась старуха, спрашивает: «Что, Иван-царевич, повесил голову?» (Афанасьев, № 156); сел на коня и поехал в путь-дорогу <…> «Здравствуй, дедушка!» — «Здравствуй, русский царевич! Куда путь держишь?» — «Ищу Белого Полянина; не знаешь ли, где он?» (Афанасьев, № 161); Он оседлал богатырского коня, сел и поехал в путь-дорогу. Попадается ему навстречу старая старуха… (Афанасьев, № 167) и т д.

Форма контакта на сказочной дороге (разумеется, когда эту форму можно опознать) . обычно встреча. Сопутствие персонажей скорее характерно для героических сюжетов, и то спутники едут вместе только до росстани; как уже упоминалось, данный мотив, аналогичный былинному, встречается и в сказке: приезжают они на распутье, и стоят там два столба. На одном столбу написано: «Кто вправо поедет, тот царем будет»; на другом столбу написано: «Кто влево поедет, тот убит будет» (Афанасьев, № 155, 168, 171, 172, 174, 195, 197). Таким образом, здесь мы сталкиваемся с той же символикой судьбы, зачастую в редуцированном варианте: развилка, иногда даже без надписи, рассказывающей о последствиях избранного правого или левого поворота; поворот же в данном эпизоде можно рассматривать как «ослабленный случай» росстани (этот мотив также обычно включает указание направления направо или налево). За развилкой (росстанью) дорога для каждого из спутников становится «своей»: Стали они прощаться, дали друг дружке по платочку и положили такой завет: ехать каждому своею дорогою, по дороге столбы ставить, на тех столбах про себя писать для знатья, для ведома (Афанасьев, № 155). Своя дорога .  это, конечно, речевой стереотип (ср.: идти своей дорогой), однако и за ним все же стоит мифологическая символика судьбы/жизни определенного человека, предуказанной на перекрестке.

Вообще поворот на пути сказочного персонажа является весьма значимым: «Старик, увези Марфутку к жениху; да мотри, старый хрыч, поезжай прямой дорогой, а там сверни с дороги-то направо, на бор, — знаешь, прямо к той большой сосне, что на пригорке стоит, и тут отдай Марфутку за Морозка» <…> Старик молча уклал пожитки, велел дочери накинуть шубняк и пустился в дорогу (Афанасьев, № 95). В сущности, здесь поворот с прямой дороги направо к Морозко суммирует в себе все ту же фаталистическую семантикусвадьбы/смерти/богатства:  героиню везут якобы на свадьбу, на самом деле . на смерть, а возвращается она с богатством.

В другом сюжете герой сбивается с дороги и спасительный поворот направо подсказывает ему Бог: Шел, шел кое-как и сбился, слышь, с дороги и не знает, куды ему идти. Вот и начал он просить бога: «Господи! Не оставь меня, грешного раба твоего!» Молился, слышь, молился, вот и услыхал он голос; кто-то ему говорит: «Иди ты направо <…> придешь к лесу . найди ты ощупью тропинку <…> поди ты по той тропинке… Как придешь ты к гремячему ключу, умойся из него водой, испей той воды и намочи ею глаза <…> прозреешь!»; эпизод неоднократно повторяется (Афанасьев, № 115). Обратим внимание, что тропинка для героя невидима — он слеп, и тропка ведет к исцеляющему ключу; в свою очередь мотив слепец на дороге несомненно коррелирует с мотивом невидимость дороги. Близкий  мотив — слепой, несущий безногого, который указывает дорогу: Слепой говорит безногому: «Садись на меня да сказывай дорогу; я послужу тебе своими ногами, а ты мне своими глазами» (Афанасьев, № 198).

4.

Что касается несказочной прозы, то наиболее актуальна темадороги в быличках о лешем, где часто фигурирует понятие дорога лешего, которая бывает двух типов.

Прежде всего, это всякая дорога / тропа в лесу. Согласно правилам, ехать по ней можно, а ночевать на ней нельзя: Вот старики рассказывают, что в лесу на тропе ложиться ночевать нельзя <…> хозяин выгонит.., далее следует сама быличка (Зиновьев 1987, № 24); Остановился, выпряг коня, лег. Вот, гыт, уснул, вот меня будит: . Уйди с дороги! Отцеда уйди! <…> уйди подобру <…> хоть двадцать метров, да отцеда отойди с дороги! (Зиновьев 1987, № 26); Там тропинка с мыска на мысок. На охоту ездили. Один лег на тропинку, другой за тропинку. Этот уснуть не может, пинат и пинат его кто-то: . Почему на мою дорогу лег?!» Дальше спутники меняются местами и все повторяется уже с другим. На чужу дорогу легли. На то место легли . никого не стало (Зиновьев 1987, № 25). Особенно в этом плане опасен (и, соответственно, запретен) перекресток. «Контакт человека с лешим <…> происходит не только в лесу, но и на перекрестке дорог, . “на росстани”» (Криничная 1993, 21): А это говорят: нельзя на росстани ложиться спать! <…> подходит ко мне дедушка и говорит: . Почему вы здесь легли? (Зиновьев 1987, № 27).

Однако не всегда лешева тропа видна человеку, он может попасть на нее и случайно, но все равно получит приказ: «Уходи с дороги» (Зиновьев 1985, A I, 6a); иногда именно по этому месту с шумом проносится демоническая процессия, . например, свадебная (Зиновьев 1985, A I, 3; Зиновьев 1987, № 59-60), ср. близкий сюжет «дикой охоты» и его славянские эквиваленты (Потебня 1989, 503). Чтобы согнать со своей тропы, леший пугает, свистит, пинает, разбрасывает ночлег (огонь, телегу, коня), перетаскивает спящего на другое, опасное место . например, на обрыв скалы (Зиновьев 1987, № 28-32), сдороги на бездорожье. Процитированный А.А. Потебней рассказ о русине, наблюдавшем на лесном ночлеге ужасную процессию духа чумы, также завершается тем, что герой, очнувшись, обнаруживает свою утварь поломанной и побитой, одежду . порванной, а съестное . попорченным.

Лешие вообще стараются не ходить по дорогам, проложенным людьми, у них свои дороги, похожие на звериные тропы. Попав на них, человек теряет ориентацию в пространстве . это и называется попасть в леший след, т .е. заблудиться; заблудившегося человека леший водит. Чтобы выйти из лешего следа, надо проделать ряд манипуляций, реализующих ритуальную семантику поворота: снять одежду, вывернуть и снова надеть или хотя бы повернуть кепку задом наперед (Логинов 2002, 3). Таким образом,  дорога лешего . это еще и невидимая лешева тропа, невидимый лешев след; впрочем, о его наличии (и даже о примерном местонахождении) бывает достоверно известно: В одной деревне были святки, а там есть лешева тропа рядом с деревней… (Черепанова 1996, № 136). Соответственно, леший путь для человека — это полное отсутствие дороги: крестьянка принимает лешего за односельчанина, который «предлагает ей следовать за ним, увлекая за собой по бездорожью» (Криничная 1993, 23). При этом леший сам, как и положено духу, не оставляет видимого следа. Так, люди на повозке долго не могут догнать лешачиху, а когда она сворачивает на леву руку с дороги, посмотрели в тому месте на снег, а там и следочка нету (Черепанова 1996, № 159).

Сравнение лешева следа со звериной тропой не случайно — скорее всего, именно она послужила образцом при возникновении данного понятия. Здесь же,  вероятно, в наиболее архаическом выражении обнаруживаются «посессивные» характеристики подобной тропы (т.е. отражающие отношения принадлежности объекта). След принадлежит зверю, оставившему его, и это чрезвычайно актуальное для любого охотника знание есть одно из древнейших знаний человека. Не исключено, что сама идея принадлежности дороги / тропы тому, кто ее проложил и/или регулярно использует, также формирует представление о чужой и своей дороге; ср. в заговоре: Герой выходит в леса, на свой путь, в лукоморье, на свою тропу (Кляус 1997, 264, 321). Чужой дорогой по определению является дорога лешего: На чужу дорогу легли…(Зиновьев 1987, № 25).

Другой случай принадлежности дороги — ее прохождение через чьи-либо владения или  через конролируемую кем-либо территорию. Например, название Марьинская Дорога истолковывается следующим образом: «Марья была разбойница, со своей шайкой по дороге была» (Пьянкова, Старикова 2005, 14); напомню, что лешева дорога — это не только особая лешева тропа, но и всякая дорога, проходящая через лес. Ту же логику можно усмотреть в наименовании Государева дорога или в объяснении названия Романовская Дорога, которое, впрочем, описывается как «превентивное»: царскую семью ждали, а они так и не приехали, а дорога все равно Романовская стала (Пьянкова, Старикова 2005, 13).

Вообще определение дороги как Государевой или Божьей семантически может расшифровываться двояко: как дорога, принадлежащая верховному владыке — в числе всего прочего находящегося в его ведении, — и как проложенная им (или предназначенная ему). Весьма отчетливо эта идея бывает выражена в заговорах: Герой идет к начальнику по Божьему следу, Господними шагами, Христос шел дорогой, герой идет по его следу, Герой отсылает болезнь по царским дорогам (Кляус 1997, 234, 120). Согласно русской традиции, Млечный Путь .это Батыев Путь, Батыева (Ботеева, Ботева, Ботёва, Потеева) дорога (дорожка), что истолковывается следующим образом: когда Батый шел с войной на Русь, он ориентировался по Млечному Пути; соответственно, выходить (ходить, идти) по Млечному Пути . значит идти, ориентируясь по Млечному Пути (Валюсинская, I, 19, 37, 92, 137). Любопытно, что по монгольскому преданию, Млечный Путь есть след войска, заблудившегося в пустыне (потерявшего ориентацию) и ушедшего на небо (Rintchen, 1964, № 24); само же название Млечного Пути звучит как Тэнгрийн дзам, что может быть в равной мере понято и как ‘небесная дорога’, и как ‘богова дорога’ (или ‘дорога богов’) — выразительный пример двоякого истолкования отношения принадлежности.

По линии «собственности на дорогу» может даже возникать своего рода конфликт интересов «хозяйствующих субъектов»: Две жонки ехали с сеном по Государевой дороге. Так дорога за рекой называется. Вдруг что-то спросило у них: «Чья дорога?» А вокруг никого. Одна жонка да и говорит: «Божья да государева». Тут все захохотало, загремело, по всему лесу да раздалось… (Черепанова 1996, № 135). Таким образом, леший (а женщины едут через лес) пытается утвердить свою собственность на дорогу, проходящую по его территории, оспорить право на власть над ней у более высоких владык — Бога и государя. Обратим внимание, что вопрос о принадлежности дороги оказывается и своего рода испытанием, к чему вообще могут быть сведены едва ли не все дорожные приключения.

5.

Конечно, в плане общеязыковом дорога есть прежде всего «ездовая полоса», путь, направление,  расстояние, самая езда или ходьба (Даль, I, 473), но, как можно было убедиться, ее семантика в фольклорных текстах этим далеко не исчерпывается. Ездят совсем не обязательно по дороге, в былине . преимущественно не по дороге, а по полю. Да и сама былинная дорога . это дорога в поле (за некоторыми исключениями, о которых речь шла выше), но в качестве «полосы для езды / ходьбы» она факультативна, а то и вообще не нужна богатырю, который даже покидая город предпочитает «нерегламентированные пути» (не воротами, не дорожкою), что несколько напоминает использование нерегламентированного входа / выхода потусторонними существами.

Сама дорога употребляется не только для езды / ходьбы — она имеет и совсем иные, мифологические функции; этим, кстати,  обусловлено активное использование мотива дороги в заговорах, в которых, по материалам В.Л. Кляуса (1997, 426, 435), есть около ста сюжетных ситуаций, связанных с дорогой. Таким образом, понятия езда / ходьба, с одной стороны, и дорога / путь / тропа, с другой, способны существовать отдельно, представляя собой не жестко связанные понятия.

Дорога . граница между «своим»  и «чужим», путь души в загробный мир (Невская 1980, 228-239; Чистяков 1982, 114-127), мифологически нечистое место; все подобные свойства особенно сильно проявляются на скрещениях, развилках дорог (на росстанях), а также на пересечениях ими ворот, границ, мостов (Левкиевская 1999, 124, 128). Напомню, что мотив героя на росстани лежит в основе одного из центральных эпизодов в былине и героической сказке; что строительство моста есть важный компонент эпизода расчистки дороги Ильей Муромцем; что пара дорога / ворота (к которой у нас еще будет случай вернуться) является ядерной для былинной формулы ехать со двора не воротами, а из города не дорогою. Наконец, почти все запредельные земли, куда лежит путь эпического и сказочного героя, в той или иной степени обладают признаками потустороннего мира, в этом смысле дорога и здесь соединяет «свое» и «чужое» (именно в мифологическом плане).

Семиотически чрезвычайно значим (впрочем, по своей символике довольно универсален) поворот дороги (с дороги) направо или налево: так, лешачиха в быличке сворачивает с дороги «на леву руку» (Черепанова 1996, № 159); правый поворот на сказочной росстани (в отличие от левого поворота и от прямой дороги) предрекает «оптимальный вариант» развития событий: кто вправо поедет, тот царем будет…; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив…; кто пойдет направо, тот царство получит…  (Афанасьев, № 155, 168, 197); герой (героиня) сказки получает приказ поворачивать направо . к исцеляющему ключу, к Морозко (Афанасьев, № 115, 95), даже если этот приказ следует не от благожелательного советчика, а от зловредного антагониста (например, мачехи, как в последнем случае).

Все эти общие свойства дороги . как прагматические, так и мифологические . могут в равной мере проявляться в текстах разных жанров. Но есть у нее и жанрово специфические качества. Скажем, дорога вообще является местом соприкосновения с персонажами потустороннего мира, однако для сказки характернее ситуация встречи, а для былины и былички . ситуация сопутствия, движения вослед, причем догоняемыми обычно оказываются персонажи, обладающие сверхъестественными свойствами; часто их невозможно (или очень трудно) догнать (в былине Святогор и Вольга не могут догнать Микулу, в быличке люди на повозке не могут догнать лешачиху и т.д.). Жанрово специфической является разная интерпретация определения далекая — как ‘далеко ведущая’ (в сказке) и как ‘далеко находящаяся’ (в былине). Наконец, специфичны для несказочной прозы (быличка, предание) и для заговоров посессивные характеристики дороги (леший след, лешева тропа, Батыев Путь, Государева дорога, Божий след).

В символическом значении дорога . это  жизнь и судьба (Щепанская 2003, 25-26). Круг подобных ассоциаций, вероятно, достаточно универсален (Неклюдов 1975, 66; 1977, 206-207, 219-221), можно вспомнить не только европейские христианские традиции, но и, например, сходную метафору пути в манихейских и буддийских текстах. Данные значения имеет древнетюркское jol (и его варианты в современных тюркских языках), монгольское дзол / джол (бурят. зол) ‘счастье, удача, успех’ (в том числе ‘удачное путешествие’), якутское суол ‘путь’ (соотв. древнетюрк. jol) и дъол ‘счастье’ (от монг. джол). Божества личной судьбы носят имена Йол-тенгри (в древнетюркской «Гадательной книге») и Дзол-тэнгри / Дзол-дзаяачи (в монгольских шаманских текстах). Соответственно, если  путь есть метафора счастливой судьбы, то злые духи, сбивающие человека с пути (в прямом и переносном смысле), прямо именуются «препятствие», «помеха», «препона» (Неклюдов 1981, 196-197).

Вернемся к выбору на распутьи своей дороги-судьбы былинным и сказочным героем. Прежде всего, следует отметить, что к нему, вероятно, не имеет прямого отношения мотив росстани в актуальных верованиях и в связанных с ними жанрах былички или заговора. Перекресток дорог и их развилка (которую можно рассматривать как частный случай перекрестка) здесь являются лишь местом повышенной концентрации самых общих мифологических качеств дороги (опасных или, напротив, используемых), но без специального акцентирования ее фаталистической символики. На формирование рассматриваемых сказочных и былинных эпизодов подобная семантика могла оказать лишь косвенное влияние.

Кроме того, хотя эти эпизоды встречаются в популярных текстах, представленных большим количеством записей (около сотни . былины об Илье и Соловье-разбойнике и несколько десятков . былины «Три поездки Ильи Муромца»), они характерны лишь для чрезвычайно ограниченного круга сюжетов. Оба случая — сказка, в которой встречается данный эпизод (СУС  300, 303, 550, 551 иногда 567), и былины об Илье, включающие мотивы судьбоносного перепутья и двух дорог (трудной прямой и легкой окольной), в сказочно-эпической традиции стоят особняком. Напрашивается предположение, что они имеют какой-то более поздний источник, внешний по отношению к фольклору.

Им могла быть притча о двух дорогах, известная в русской рукописной традиции. Это «Видение о двух путях» (рукопись XVII в.), которые расходятся направо и налево за некими воротами: «…одесную в лесу мало будет тернистый и неравный, блатный и острый, по сем же по нем поле пространное и зело прекрасное и равное, различными цветы украшенное. Второй же путь, иже лежит ошую, в лесе вправду есть и равен, сух, пространен и к шествию удобен, но недалече, ибо абие поле великое каменистое, блатное и неудобное ко прохождению <…> избери от сих единый». Тот же мотив содержится и в заглавии другой рукописи (содержание самой притчи несколько иное): «Слово о оусцем [= узком] пути, ведущем в жизнь вечную, и о широком пути, ведущем в муку вечную» (Прокофьев, Алехин 1991, 100-101, 103-104).

Один из главных источников данной притчи обнаруживается в новозаветном тексте: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; / Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матф. 7.13-14). Таким образом, притча прямо воспроизводит противопоставленность путей «широкого» и  «узкого», а также связанность в данном символическом контексте «ворот» и «дорог» (вспомним устойчивую былинную формулу не воротами, не дорожкою). Однако в Евангелии отсутствует мотив неравномерности обоих путей: сперва трудного, затем легкого, с одной стороны, и в начале удобного, а в конце непроходимого, с другой. Этот мотив наверняка восходит к античной традиции, где ближайшей по своему образному строю и деталям является притча Эзопа . согласно его «Жизнеописанию» (94), которое, наряду с баснями, переводилось в России в начале XVII в. (Тарковский, Тарковская 2005, 9, 31-32), а известно было, возможно, и гораздо раньше. В ней говорится о «дороге свободы», поначалу неровной, узкой, крутой и безводной, усеянной шипами и полной опасностей, к концу — ровной и гладкой, легко проходимой, и о «дороге рабства», поначалу ровной и гладкой, полной наслаждений, а к исходу — узкой, крутой и каменистой (Гаспаров 1968, с. 49). Та же метафора двух дорог есть в притче Продика, переданной Ксенофонтом («Воспоминания о Сократе», 2.1.21-34): юный Геракл оказывается на распутье дорог порока и добродетели и не может сделать выбор; женщина, олицетворяющая порок и роскошь, обещает Гераклу приятную и легкую дорогу, полную наслаждений, и говорит, что дорога добродетели, напротив, длинна и трудна (Ксенофонт 1993, с. 42-46). Наконец, древнейшую фиксацию данного мотива мы находим у Гесиода («Труды и дни», 288-292): «Путь не тяжелый ко злу, обитает оно не далеко. /  Но добродетель <…> крута, высока и длинна к ней дорога, / И трудновата вначале. Но если достигнешь вершины, / Легкой и ровною станет дорога, тяжелая прежде» (пер. В. Вересаева). Пользуюсь случаем поблагодарить Д.М. Михееву, указавшую мне на эти параллели.

Следует добавить, что метафора двух дорог используется и в литературе нового времени. Ее оригинальная интерпретация дается, например, во втором действии драмы Ибсена «Пер Гюнт» (1867), где герой, только что освободившись от троллей, сталкивается с неким таинственным персонажем по имени Кривая, которая не дает ему пройти прямо и от которой его, как и от троллей, спасает звон церковных колоколов. Выбор . «обойти сторонкой» или «идти прямо» как выбор судьбы . встает перед ним и в конце жизни (действие пятое); окончательно же посмертная участь . результат беспристрастного небесного суда . должна решиться на последних перекрестках, где его ожидает ангел смерти . «Пуговичник» (Ибсен, т. II, 461-466, 601-636). Непосредственно новозаветную притчу пересказывает Н.А. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (1863-1876): «Средь мира дольнего / Для сердца вольного / Есть два пути <…> Одна просторная / Дорога . торная, / Страстей раба, / По ней громадная / К соблазну жадная / Идет толпа <…> Кипит там вечная, / Бесчеловечная / Вражда-война <…> Другая . тесная / Дорога, честная, / По ней идут / Лишь души сильные, / Любвеобильные, / На бой, на труд» (Некрасов 1947, 321-322); кстати, дорога с большим движением, большая дорога в некоторых говорах так и называется: Боевая дорога (Валюсинская, I, 33).

Заметим, что указания на направление дорог, начинающихся за воротами (тернистая и неровная направо, широкая и удобная налево), содержится только в русской версии притчи, во всяком случае их нет ни в древнегреческих, ни в новозаветных текстах; более того, сам по себе поворот направо или налево, символически чрезвычайно нагруженный, явно не обусловлен мотивом выбора одной из дорог. Обратим также внимание, что по сравнению с басней Эзопа в русской редакции сюжета несколько изменяется характеристика первого пути: на месте дорогибезводной и крутой (скалистой) появляется дорога болотистая, проходящая через лес; вспомним об укладывании Ильей Муромцем настила через болото при расчистке им прямоезжей дороги, явно ведущей через лес. Можно также предположить, что оба состояния избранного пути (узкий и тяжелый вначале, просторный и удобный потом), распределенные, согласно притче, последовательно в пространстве, интерпретируются былиной как сменяющие друг друга во времени: преодоление первого (трудного) этапа пути трансформируется в преобразование активным эпическим героем всей непроходимой дороги («расчистка»). Это в свою очередь согласуется с культурно-героическим пафосом эпоса, в соответствии с которым преодоление богатырем путевых препятствий и превращение дороги из непроходимой в проходимую равнозначно «окультуриванию» всей ранее непригодной для жизни человека территории, через которую проходит дорога; ср.: «Когда десяти стран света владыка Гесер гибельные три перевала преодолел, высокие горы равниной стали, смертельные-сокрушительные страдания исчезли, травы и нивы повсюду выросли» (Неклюдов, Тумурцерен 1982, 141).

Что же касается эпизода герой на росстани, то из двух его версий, сказочной и былинной, первична скорее сказочная. В волшебной сказке предписания судьбы осуществляется с очень высокой степенью обязательности . даже если затем герой, погибший по предсказанию, прочтенному на перекрестке, будет воскрешен, как того требует сюжетная логика данного жанра. Во всяком случае судьба, которую приходится выбирать, не вызывает какого-либо протеста со стороны героя, проблема сводится лишь к осуществлению правильного выбора . почти как в притче; кстати, это сближение особенно выразительно в тех нередких случаях, когда выбор надлежит сделать из двух (а не трех) дорог, и особенно . когда выбранный путь описывается как двухтактный . сначала трудный, потом счастливый: кто пойдет налево, тот много зла и горя примет, да зато женится на прекрасной царевне (Афанасьев, № 197). Сходная модель воспроизводится в эпизоде выбора Ильей Муромцем одной из двух дорог: легкой прямоезжей и трудной окольной (хотя подобный выбор оказывается вполне «богатырским»). В отличие от этого, мотив росстани, вероятно, попавший в эпос из волшебно-героической сказки, разрабатывается былиной как отрицание и преодоление героем предуказанной судьбы, что, впрочем,  опять-таки соответствует логике поступков эпического богатыря.

Схематически это соотношение версий эпизода выбора пути в русской традиции можно представить следующим образом:

Список литературы

Адоньева, С.Б. 1993. Пространство и время в волшебной сказке. In: А.Б.Муратов, С.Б.Адоньева (Hrsg.). Культурно-исторический диалог. Традиция и текст. Межвузовский сборник. Санкт-Петербург.

Адоньева, С.Б. 2000. Сказочный текст и традиционная культура. Санкт-Петербург.

Артеменко, Е.Б. 2000. Путь былинного богатыря. In: Живая старина, № 2.

Артеменко, Е.Б. 2004. Движение, пространство, время событие в былинном эпосе. In: В.А. Черванева, Е.Б. Артеменко. Пространство и время в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров). Монография. Воронеж.

Астахова, А.М. 1938-1951. (Hrsg.). Былины Севера. Т. I-II. Москва, Ленинград.

Афанасьев, А.Н. 1958. (Hrsg.). Народные русские сказки. Т. I-III. Москва.

Валюсинская, З.В. u.a. 1975-1976. (Hrsg.). Словарь русских донских говоров.  Т. 1-3. Ростов-на-Дону.

Гаспаров, М.Л. 1968. (Uebersetzt). Басни Эзопа. Москва.

Герасимова, Н.М. 1978. Пространственно-временные формулы русской волшебной сказки. In: Русский фольклор. Т. 18. Славянские литературы и фольклор. Ленинград.

Гесиод 1963. Работы и дни. In: Эллинские поэты в переводах В.В. Вересаева. Москва.

Гильфердинг, А.Ф. 1949-1951. (Gesammelt). Онежские былины, записанные летом 1871 года. Т. I-III. Москва, Ленинград.

Даль В. 1989-1991. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV. Москва.

Зиновьев, В.П. 1985. Указатель сюжетов сибирских быличек и бывальщин. In: Локальные особенности русского фольклора Сибири. Новосибирск.

Зиновьев, В.П. 1987. (Hrsg.). Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири. Новосибирск.

Кирша Данилов. 1977. (Gesammelt). Древние российские стихотворения. Москва.

Кляус, В.Л. 1997. Указатель сюжетов и сюжетных ситуаций заговорных текстов восточных и южных славян. Москва.

Криничная, Н.А. 1993. Лесные наваждения (мифологические рассказы и поверья о духе-"хозяине" леса). Петрозаводск.

Ксенофонт 1993. Воспоминания о Сократе. Москва.

Левкиевская, Е.Е. 1999. Дорога. In: Н.И.Толстой (Hrsg.). Славянские древности. Этнолингвистический словарь в пяти томах. Т. 2. Москва.

Логинов, К.К. 2002. Лес и “лесная сила” в современных представлениях русских Карелии. In: Живая старина, № 4.

Марков, А.В. 1901. Беломорские былины. Москва.

Мелетинский, Е.М., С.Ю. Неклюдов, Е.С. Новик, Д.М. Сегал 2001. Проблемы структурного описания волшебной сказки. In: Структура волшебной сказки. Москва.

Миллер, В.Ф. 1908. (Hrsg.). Былины новой и недавней записи из разных местностей России. Москва.

Невская, Л.Г. 1980. Семантика дороги и смежных представлений в погребальном обряде. In: Т.В. Цивьян (Hrsg.). Структура текста. Москва.

Неклюдов, С.Ю. 1972. Время и пространство в былине. In: Б.Н. Путилов. В.К. Соколова (Hrsg.). Славянский фольклор. Москва.

Неклюдов, С.Ю. 1975. Душа убиваемая и мстящая. In: Труды по знаковым системам, VII (Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 394), Тарту.

Неклюдов, С.Ю. 1977. О функционально-семантической природе знака в повествовательном фольклоре. In: Ю.Я. Барабаш, Е.М. Мелетинский, Л. Нирё, М. Саболочи (Hrsg.). Семиотика и художественное творчество. Москва.

Неклюдов, С.Ю. 1981. Мифология тюркских и монгольских народов (Проблемы взаимосвязей). In: А.Н. Кононов (Hrsg.). Тюркологический сборник 1977. Москва.

Неклюдов, С.Ю., Ж. Тумурцерен 1982. Монгольские сказания о Гесере. Новые записи. Москва.

Некрасов, Н.А. 1947. Избранные сочинения. [S.l.], ОГИЗ.

Парилова, Г.Н., А.Д. Соймонов 1941. (Hrsg.). Былины Пудожского края. Петрозаводск.

Потебня, А.А. 1989. О доле и сродных с нею существах. In: А.А. Потебня. Слово и миф. Москва.

Прокофьев, Н.И., Л.И. Алехин 1991. (Hrsg.). Древнерусская притча. Москва.

Пьянкова, К.В., К.М. Старикова, 2005 «Фольклорная топонимия» Костромской области. In: Живая старина, № 3 (47).

Рифтин, А.П. 1946. Категории видимого и невидимого мира в языке (Предварительный очерк). In: Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия филологическая. Вып. 10, Ленинград.

Рыбников, П.Н. 1909-1910. (Gesammelt). Песни. Т. I-III. Москва.

Тарковский, Р.Б., Л.Р. Тарковская 2005. Эзоп на Руси: Век XVII. Исследования. Тексты. Комментарии. Санкт-Петербург.

Цивьян, Т.В. 1999. Движение и путь в балканской модели мира. Исследования по структуре текста. Москва.

Черванева, В.А. 2004. Пространство и время в волшебной сказке: квантитативный аспект. In: В.А. Черванева, Е.Б. Артеменко. Пространство и время в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров). Монография. Воронеж.

Черепанова, О.А. 1996. (Hrsg.). Мифологические рассказы и легенды Русского Севера. Санкт-Петербург.

Чистяков В.А. 1982. Представления о дороге в загробный мир в русских похоронных причитаниях XIX-XX вв. In: В.К. Соколова (Hrsg.). Обряды и обрядовый фольклор. Москва.

Чичеров, В.И. 1952. (Hrsg.). Былины и песни южной Сибири. Собрание С.И. Гуляева. Новосибирск.

Щепанская, Т.Б. 2003. Культура дороги в русской мифоритаульной традиции XIX-XX вв. Москва.

Rintchen, 1964. (Gesammelt). Folklore mongol. Livre quatrieme. Wiesbaden (AF. Bd.12).