<< На главную страницу сайта

Летняя школа по формальным методам в фольклористике - 2004

Д.А. Семаков

(Архангельск)

Сакральное пространство Средней Пинеги
(к проблематике религиозно-мифологической топографии).

Пинежский район Архангельской области – одна из немногих историко-культурных зон Европейского Севера, стабильный интерес к которой со стороны исследователей наблюдается в течение двух последних столетий.

Необычайная  «живучесть» на Пинеге традиционной культуры, ее оригинальность (выросшая на уникальном синтезе протосаамских, финно-угорских и славянских культур, постоянно аккумулировавшая традиции и верования соседних иноэтнических сообществ, хранящая огромный пласт архаики) поражает и продолжает быть объектом исследования ведущих научных концепций в наши дни.

В статье делается попытка рассмотреть особенности и проблематику народных верований, связанных с объектами, маркирующими сакральное пространство[1] (деревья, камни, ручьи, антропоморфные идолы, часовни, кресты) сублокальной группы[2].

Под Средней Пинегой, мы условно понимаем ту часть территории бассейна реки, где в Пинегу впадает ее левый приток, река Покшеньга. Крайние точки интересующей нас территории по линии юг-север обозначим деревнями Едома-Шотова. Восток-запад – районный центр с. Карпогоры-деревня Земцово (рис. 1).

Рис. 1. Карта Пинежского района.

Исследование основано на полевых материалах, собранных автором во время работы экспедиций лаборатории фольклора Поморского государственного  университета в Пинежском районе летом-осенью 2003 г.

Первые описания  пинежских «святынь» и верований, связанных с ними дал П.С. Ефименко: «Кроме сооружения церквей и часовен, у народа есть весьма распространенный обычай – ставить деревянные кресты и столбы, называемые часовеньками. Их ставят по краям улиц, при въездах в деревни, на дорогах, при перекрестках, на почитаемых почему-либо местах, на сенокосах, в лесных рощах и других пустынных местах…. В крестах просто вырезаются изображения распятия, а в столбах вкладываются литые медные воздвигальные кресты, иконы задергиваются пеленами; сверху их иногда привешиваются куски разной материи, узорчатого полотна или холста, на которых вышиваются кресты…»[3].

Оригинальные формы проявления народного религиозного самосознания не оставили равнодушным и известного архангельского  художника А.А. Борисова. Он делает описание культа обетных деревьев и крестов у мезенцев и пинежан и ставит вопрос о влиянии на их религиозно-мифологические верования саамов, в частности самоедов (suoma sдtti) – кочевого этноса архангельских тундр, «соседей» мезенцев и пинежан, которые еще в начале ХХ в. «молились и носили жертвы пням да идолам, а в уста св. Николая тыкали сало и оленье мясо»[4]. Встретились ли П.С. Ефименко и А.А. Борисову  на Пинеге помимо почитаемых деревьев и крестов культовые камни, саамские антропоморфные идолы, финно-угорские часовни на столбах и др. объекты, наделенные сакральным статусом и мифологизированные народным сознанием, существование которых еще в начале XX в. на данной территории прослеживается в устных нарративах (от легенд и преданий до быличек), наверно, для нас навсегда останется загадкой.

В 1927 г. на Пинеге работала экспедиция Государственного института  истории искусств под руководством этнолога К.К. Романова, зафиксировавшая в районном центре, Карпогорах, уникальный объект-обетный столб с хоромцами. В середине столба был вырезан четырехконечный крест с заговором на печь.

Интерес к маркерам народных религиозно-мифологических представлений вновь появляется в 1970-х годах, вновь со стороны искусствоведов и архитекторов. М.И. Мильчик в монографии  «По берегам Пинеги и Мезени», рассматрел обетные кресты как уникальные памятники малых архитектурных форм, деревянной резной скульптуры, и характеризуя их как объекты христианской идеологии новгородской колонизации, лишь вскользь отмечает их значительно древнее и богатое содержание, что древние языческие культы, получив новое толкование и новую окраску, перенесли их на эти атрибуты христианства. «“Боги ваши – древо есть”,- говорили христиане язычникам. И не случайно еще по уставу киевского князя Владимира было запрещено молиться в “рощенье”. В 1534 г. владыка новгородский архиепископ Макарий уведомлял великого князя о том, что в землях новгородских на огромных лесных пространствах существуют “скверные мольбища идольские… суть же их… лес, и камение, и реки, и блата.” Поэтому архиепископ снарядил в эти края инока для истребления “кумирской прелести”»[5].

По мере того как христианство завоевывало свои позиции, вырубались и выжигались капища, уничтожались идолы и священные деревья, а на их месте ставили часовню или крест. «…В 1825 году в двадцати верстах от г. Мезени, в роще, называемой “Козмин перелесок”, где более чем в других местах находилось идолов при молебном пении собранные в разных местах идолы числом более ста, с их приношениями, преданы огню. На главном месте идолослужения водружен крест при пении “Да воскреснет Бог”»[6]. Интереснейший пример слитности культа креста с культом дерева может служить крест на реке Пезе (притоке Мезени), был описан академиком А.И. Шренком. Крест был привязан к верхушке высокой ели около лесной избушки. Видимо, это была священная ель, и крестьяне мезенской глубинки совместили два культа.

Одна из первых, кто заговорил о специфике традиционной культуры Мезени-Пинеги, была С.И. Дмитриева. Ею был отмечен синтез культуры славянских колонизационных потоков с аборигенными традициями, на примере почитаемых обетных крестов показан большой пласт архаики. «Характерно расположение этих крестов или на высоком берегу реки [кимженский крест (по реке Мезени – C.Д.)], или в роще над рекой (родомский крест), или при слиянии двух рек [крест в Рези (в верх. Мезени – С.Д.)]. Именно в таких местах в древности располагались наиболее почитаемые часовни, которые в свою очередь сооружались на месте древних языческих храмов или языческих погребений»[7]. В целом, ее работа представила многоуровневую традицию почитания сакральных объектов, а именно: рудименты, восходящие к протославянской и общеиндоевропейской древности (культу предков) и финно-угорской/саамской традициям, к элементам христианской идеологии. С.И. Дмитриева впервые предложила междисциплинарный подход к изучению религиозно-мифологических верований этнической общности (история, этнография, лингвистика). В начале 1990-х гг. Н.М. Теребхин сделал «расшифровку» мифопоэтического пространства[8] северных широт. Рассматривая сакральные объекты: крест, часовню, храм, исследователь сосредоточил внимание на моделировании и организации ими мифологического пространства. В конце 1990-х исследователи применяли для объяснения феномена верований различные теримины: «кризисная сеть»[9] (Т.Б. Щепанская), «культурный ландшафт» (А.А. Иванова, Л.В. Фадеева, В.Н. Калуцков), «народное православие»[10] (А.А. Панченко). Тем не менее до сих пор остаются неисследованными некоторые вопросы.

Именно изучение данных по этому вопросу сквозь призму нескольких научных дисциплин может дать все богатство представлений и адекватное восприятие религиозно-мифологических верований.

Источниковедческой базой для ее анализа стал различный фольклорный материал: от легенд/преданий до  разного рода мифологических рассказов. Современная традиция почитания сакральных объектов на Средней Пинеге выглядит весьма пестро и свидетельствует о сложном противоречивом религиозном сознании. Данные истории, археологии, этнографии, диалектологии в отношении маркеров сакрального пространства были задействованы нами в «уникальных случаях» (дабы подкрепить народный феномен научными сведениями), когда можно было говорить об архаичных рудиментах, влиянии некрокульта, иноэтнической традиции и др. важных составляющих современного «народного православия».

Такие древние культы, как почитание деревьев, рощ, камней, источников в чистом виде на Средней Пинеге не фиксируются. Однако существуют свидетельства трансформации и слитности пришедших им на смену традиций (на Покшеньге помнят оветную сосну у дороги в местечке “Солоники” под деревней Малое Кротово):

         Сосна была у нас в Солониках. К ней носили оветы, приношения. Молились… Место нечистое было. Пугало там всё. Ну, песни слышны, свист… Мужики ехали и смеялись над пеленами. Дак их всех выпугало там. (Зап. в д. Малое Кротово от Земцовской Евдокии Ивановны, 1930 г.р., м.р. – д. Кеврола).

Данное свидетельство напоминает топонимическую легенду ненцев о происхождении названия святилища Козьмин перелесок, расположенного между г. Мезенью и д. Семжей: «Несколько русских рыбаков во главе с Козьмой ехали на озера через это жертвенное место. Они насмехались над идолами  и украшениями, висящими на деревьях. Вдруг лошади отказались идти и так стояли до тех пор пока рыбаки не дали обета уважать жертвенное место. Козьма первым повесил на березу свой цветной кушак в знак примирения[11].

Когда же и почему сосна в Солониках обрела священный статус, никто сейчас в округе объяснить не может, но многие подчеркивают древность традиции, т.к. еще три поколения назад говорили, что к сосне ходили с оветами.

В начале XX века, по словам информантов, рядом с почитаемой сосной в Солониках появилась часовенка-амбарчик, на столбах. Такую дополнительную характеристику объекта местные жители выдали совершенно непринужденно:

У нас под горой здесь была… Часовня раньше называли.  Стояли избушечки такие. У сосны-то и стояла в Солониках. Часовня как амбар. На столбах, крыша и досками обита. Как амбар на столбу. Иконы ишо были. (Зап. в д. Малое Кротово от Земцовского Афанасия Михайловича, 1929 г.р., м.р. - д. Малое Кротово).

Вот что в отношении подобных культовых построек сообщает А.А. Шенников: «На первой стадии развития храма во всей лесной зоне и севернее ее для хранения идолов был приспособлен небольшой амбар на высоких столбах, первоначально появившийся у полукочевых и кочевых охотников-рыболовов и оленеводов лесотундры и отчасти тундры. Такие амбары ставились у мест стоянок на охотничьих тропах и на путях движения оленьих стад, в них хранились продовольствие и добыча. По этнографических данным, эти амбары известны у саамов, манси, хантов, местами у ненцев»[12].

         Одновременно с часовней появляется оветный крест:

Столб стоял, крышечка маленькая, лабас называется. Иконка была, роспятье. Много носили. Целые пестрядинники да повойники носили. (Зап. в д. Малое Кротово от Земцовской Евдокии Ивановны, 1930 г.р., м.р. – д. Кеврола).

В данном случае диалектное лабас, вероятно, апеллирует к древним аборигенным финно-угорской и саамской традициям.

В настоящее время сосна в Солониках десакрализирована, часовня и столб срыты, в борке по соседству стоит их семиотических двойник – обетный крест.

В сравнении с почитанием деревьев культ камней на Средней Пинеге выражен не так явно. Только на Покшеньге в деревне Большое Кротово удалось записать несколько текстов. Осторожное отношение к камням жителей продиктовано не столько их огромными размерами сколько предполагаемой связью с чудью или потусторонним (хтоническим) миром:

У нас на Шумиловской дороге здоровый камнище был. Мне мать всё говорила, что там клад спрятан. Слушать всё ходили к этому камню-то, ну, судьбу узнавать. Кому што послышится. (ср. лиминальная функция обетных крестов, росстани и т.д.);

Другой камень в Касках был. Мы туда за морошкой ходили. Дак-от большущий камень как стол. На нем ямка была. Ну что ли как… жил там кто-то, говорят. (Зап. в д. Большое Кротово от Козьминой Марии Александровны, 1936 г.р., м.р. - д. Малое Кротово).

Происхождение людей от камня или воплощение в него; камень как предок и как вместилище души - устойчивые мифологемы в русском фольклоре… И все же основная функция общефольклорного образа камня, по мнению исследователя, - быть границей между мирами[13].

Сходной семантикой в народных верованиях на Покшеньге наделены ручьи, в топонимии которых прослеживается финно-угорское происхождение:

         У нас вон у Тоиньги[1] всё скажут пугат. Там барак раньше был, запонь. А там к Лохнову[2] идешь - Хярга[3]. У Хярги тоже пугает. Тоже ручей, большой. Вот по ручьям-то больше и пугает. А Тоиньга так водит, водит… Ак вот дядька тут рядом в доме живет. Нет его, он умер. Он тоже заготовителем работал. Тоже у Тоиньги-то выпугало. Девки в красных сарафанах песни поют да… Он ночами ходил, а потом не стал. (Зап. в д. Большое Кротово от Галашевой Александры Федоровны, 1930 г.р., м.р. - д. Большое Кротово).

         Стоит отметить, что прослеживаемая на Покшеньге традиция почитания священных деревьев, камней, ручьев и часовенок-амбарчиков отсутствует по Пинеге(искл. нижнее течение реки). Однако, Пинега представляет такую архаику, о которой Покшона не имела представление; деревня Шотова, околок Морозница, остатки антропоморфного идола:

Столбик был. На нем лицо было вырублено и плечики… они прямые, не овальные. Это, наверно, язычники, чудь-то там его и оставили. (Зап. в д. Шотова от Кордумова Валентина Николаевича, 1953 г.р., м.р. - д. Шотова).

Информант прекрасно запомнил объект в силу того, что в детстве он со сверстниками не раз бегал к «столбу» за деньгами, которые жители Шотовой приносили туда в знак благодарности и почитания (фото 1).

Влияние некрокульта иногда принимает и другие формы выражения в народных верованиях. Так жители Коблево, одного из околков д. Покшеньги, ходили с оветами к могиле колдуньи. Так отразились древние представления о магической силе предка: