<< На главную страницу

В.Б. Колосова

Цвет как признак, формирующий семиотический статус растений

В данной статье делается попытка проследить логику наделения растений определенным семиотическим статусом на основании одного из их объективных признаков, а именно цвета. В качестве объекта анализа взяты (с немногочисленными исключениями) дикорастущие травянистые растения.

Анализируя диалектные названия растений1, нетрудно заметить, что многие из них указывают на какую-либо яркую черту (форму, запах, вкус). Некоторые из этих названий весьма выразительны: наперстянка, медуница, вороний глаз. В названии выделен и подчеркнут один признак, позволяющий легче распознать и запомнить цветок, разобраться в многообразии травянистых растений. Недаром названия деревьев «практически закрыты для словообразования», в то время как в названиях трав и цветов «словообразовательные средства используются особенно активно» (Вендина 1998: 87, 90). Причины этого Т.И. Вендина видит в огромном разнообразии «денотативного диапазона» и в том, что «дистинктивные признаки не имеют ярко выраженного характера» (Вендина 1999: 43). С моей точки зрения, признаки, по которым можно распознать травянистые растения, достаточно характерны; скорее здесь наблюдается иное (чем в группе фитонимов, относящихся к деревьям) отношение количества денотатов к количеству признаков.

Наряду с такими признаками, как форма, запах, вкус, в фитонимах широко отражен и цвет лепестков, листьев и других частей растений. При этом могут быть использованы разные семантические модели. Первая – и самая простая – ‘цвет’ ’ ‘растение’, то есть в названиях цвет назван эксплицитно:

Белолистка ‘белокрыльник болотный Calla palustris L.’; укр. пiдбiл, србх. подбел, подбељ, подбео, болг. подбел, чеш. podb.l, пол. podbiaB, словин. podbel ‘мать-и-мачехa Tussilago farfara L.’ В. Махек производит это название от словосочетания podъ b.lъ ‘белый снизу’ – так как нижняя поверхность листьев имеет белесый, седоватый оттенок (Machek1954: 250); желтоцвет, желтотысячник ‘адонис весенний Adonis vernalis L.’ – по желтому цвету лепестков; желтоцвет, желтушка, желтушник, бел. жаўтушнiк, укр. жовтобрюшник, жолтец, србх. жутек ‘лютик’; желтый молочай, красномолочник, укр. жовтячки, србх. ~utomli ica ‘чистотел Chelidonium’ – по ярко-оранжевому цвету сока, выступающего на изломе стебля; србх. златан ‘царские кудри Lilium martagon L.’; чеш. ~lutak, словен. zlatica, zlatenica ‘калужница болотная Caltha palustris’; чеш. ervбn i ‘мак полевой Papaver rhoeas’; красноголовник ‘кровохлебка лекарственная Sanguisorba officinalis L.’ – по темно-красным цветкам; синовник, синовница, синоцветка, синюшник, синюшка, синявка, синьки, синюха, србх. modrec, modrica, modrocvet, блг. синчец, чеш. modrak, sinokw.t, слвц. modra ka ‘василек синий Centaurea cyanus L.’; борец синий, синеглазка, лютик голубой – ‘аконит Aconitum excelsum L.’; чеш. modrбnek ‘барвинок Vinca minor L.’

Зеленый – это цвет растительности вообще; в южнославянских песнях сохранилось значение зеленого цвета как атрибута св. Юрия. В народной поэзии зеленый цвет метафорически выражает «идею вечной жизни, которая уничтожает само несчастье и смерть» (Ајдачић 1992: 313). Что же касается зеленого цвета применительно к этноботанике, то он скорее воспринимается как фон, необходимое дополнение к яркому пятну цветка; поэтому его отражение в названии чаще означает не столько цвет растения как такового, сколько то, что растение остается зеленым и зимой. Ср., например: зеленка, зеленика, сербск. zelen ko, зеленгора, зимзелен, зимозелен, болг. зимзелен, зеленика, чешск. zimozeleH, zimozel’eni, zimozel’ ‘барвинок Vinca minor L.’; чеш. zim(o)zelen,  zimozel’, zinzolнn, zibolen ‘самшит Buxus’ и ‘плющ Hedera’. Встречаются, однако, и исключения: србх. зеленгаћа ‘хризантема’, зеленкада ‘нарцисс’, зеленик ‘бересклет’. Следует также заметить, что при просьбе описать растение рассказ, как правило, включает в себя информацию о цвете именно лепестков, а не листьев, если только их цвет не отличается от зеленого.

Цвет может быть назван прямо и в фольклорном материале. В частности, в загадках цвет может быть подсказкой, основанием для догадки: «Стоит колюка на вилах, Одета в багрянец; Кто подойдет, Того кольнет» (Шиповник) (Садовников 1995: 128. № 814); «Сви царићи у црвено, сам цар у зелено» (Раденковић 1996: 300); Црвен кур на тањур (Паприка) (Сикимић 1996: 61); «Рос шар бел, дунул ветер – и шар улетел» (Одуванчик) (Митрофанова 1968: 70. № 1918); «Во лугах сестрички – Золотой глазок, белые реснички» (Ромашки) (там же, стр. 70. № 1919); «Мал малышок в сыру землю зашел, синю шапку нашел» (Лен) (там же, стр. 75. № 2096).

На акциональном уровне цвет может выступать как признак, связывающий цветок с другими объектами, обладающими тем же цветом – так, на Буковине женщины, которые планировали собирать лекарственные травы на Юрия и на Ивана, в день водосвятия украшали как сосуд с освященной водой, так и пучок базилика разноцветными ниточками, в то время как все остальные ограничивались красной ниточкой (ЕУ-Черновиц-2000; Маковiй 1993: 114). Делалось это потому, что травницы в этот день святили «йорданською водою» не только двор, постройки и скотину, но и поля, где собирали травы. При вязании ниточек приговаривали: «В’яжу цi бавнички на всякi чiчочки. Як скропи пх Бог водою – си розв’яжут з бiдою. Прийми мою молитву, Боже, най цвiт цей на лiк поможе» (Маковiй 1993: 114).

В данном случае цвет является связующим звеном между разноцветными цветами и разноцветными нитками, без какого бы то ни было уточнения. В следующем же случае красные и синие кисти на свадебной ширинке означали конкретные растения – розу и барвинок соответственно – нагруженные в народной традиции определенной символикой: «Ватагам (боярам), татовi, мамi, якi ширинькою брали з весiльних калачiв барвiнковий вiночок, аби покласти дитинi на чоло, ширинька шилася з китицями – червоними (вiд ружi) i синiми (вiд барвiнку) – теж на нев’янучу пречисту любов» (Маковiй 1993: 92).

Тот или иной цвет не всегда наделялся однозначной символикой. С одной стороны, желтый цвет мог восприниматься как нежелательный, например, в свадебном венке невесты: «В цей бiлий вiнок були вкрапленi з окрашеного воску квiточки рожевi, блакитнi, червонi, тiльки не жовтi» (Бєлiнська 1970: 426); неприятный: «Желтый цвет – разлука» (ЕУ-Хвойн-98), даже опасный: «Жолты красочки цвели не носите, а то курената послипнут. Лопух шо цвете жолтыми (т.е. кувшинку) нел’з’а вносить у дому. Лопух (кувшинку) у хату внесешь, док куры послепнут» (Полесье, с. Макишин) (ПА, XVI 2). В этих примерах негативное отношение к желтому цвету ничем не мотивировано. Л. Раденкович объясняет это отношение тем, что желтый цвет  ассоциируется с увядающей растительностью и с желтой кожей мертвого человека (Раденковић 1996: 310). Последнее подтверждается практикой излечения желтухи по принципу «клин клином» - с помощью растений желтого цвета: так, ««дяциныю живтачку» успешно можно вылечить отваром из желтых диких бессмертников, в котором дитя купается и который в небольшом количестве дается ему внутрь» (Никифоровский 1897: 45. № 290). По народным представлениям, желтухи (желтая и синяя) «излечиваются цветками соответственных цветов» (Богаевский 1889: 104). В Кратове (Македония) желтуху лечили с помощью желтой розы (Раденковић 1996: 316), в Сербии - подсолнечника Helianthus annuus (Чаjкановић 1985: 224), на Украине - ястребинки волосатой Hieracium pilosella L. (Носаль 1960: 144) и адониса весеннего Adonis vernalis L. (Торэн 1996: 62)3.

С другой стороны, желтый цвет ассоциируется также и с золотом, и это, очевидно, послужило причиной поверий о том, что некоторые растения могут помочь в нахождении кладов. П. Соботка приводит легенду о том, что зверобой, который расцветает в полдень Иванова дня в Зааленштейнском замке (в Верхних Франках), вырванный с корнем, помогает добывать укрытые сокровища (Sobotka1879: 295).

Известно, что оберегами считаются такие растения, которые обладают сильным запахом или вкусом, наличием колючек (СМ 1995: 331). То есть различные признаки, свойства растений могут обусловить одну и ту же магическую функцию. Свойствами оберега (и, уже, исцелителя от болезни) наделялся и красный цвет: «Красный цвет – частый характерный признак средств колдовства или защиты от нечистой силы. Здесь широко распространено употребление красной нити, красного пасхального яйца, красного камня, красного полотна, красного коралла, красного цветка, как и растений красного цвета» (Раденковић 1996: 297-298)4. Неудивительно, что в народной медицине столь важную роль играют растения красного цвета: например, клевер луговой Trifolium pratense в Боснии и Герцеговине использовался как лекарство от змеиного укуса (Чаjкановић 1985: 87); кровохлебка лекарственная Sanguisorba officinalis L., согласно чешской традиции, хранила от чар (Machek1954: 107); на шиповник вешали ниточки, которые перед этим были на руке больного; в Хорватии красный лук клали в колыбель ребенку – отгонять от него злые силы; в лесковацком крае тяжелобольного поливали отваром красной вербы (Раденковић 1996: 300).

Л. Раденкович видит причину столь важной роли красного цвета в традиционной культуре в том, что красный – это прежде всего цвет крови и огня (Раденковић 1996: 310). По его мнению, «цвета в традиционной культуре получают свои постоянные символические характеристики, которые обычно дополняются символом предмета, как носителя цвета,  и от этих предметов цвета могут условно отделяться и рассматриваться отдельно» (Раденковић 1996: 275). При этом возможна разная степень «самостоятельности» цвета в зависимости от жанра народного творчества: «В народной поэзии цвета чаще подкрепляют антитезу объектов, которые противопоставляются, в то время как в заклинаниях цвет сам является носителем антонимичного значения» (Ајдачић 1992: 308).

Косвенное подтверждение тому, что основные ассоциации, связанные с красным цветом – действительно кровь и огонь, можно найти в целом корпусе фитонимов, где цвет назван не прямо, но метафорически, путем сравнения с предметом того же цвета (семантическая модель ‘предмет определенного цвета’ ’ ‘растение’: группа названий иванова кровь, кровавник, крововик,семибратная кровь, укр. крiвця, кравник, божа крiвца, Хрiстова кровца, кров Ис. Христа, кров св. Ивана, молодецка кровь, бел. заячча-кроў, сямёнова кроў, крываўнiк, крывавец, красная травiца, чешск. krevni ek, krvavnнk, луж. konjaca krej ‘зверобой Hypericum perforatum L.’ обусловлена внешним видом растения: листья некоторых видов усеяны красноватыми пятнышками, а настой имеет красный цвет, как и сок растертых лепестков.Кровососка, србх. крвара, чеш. krvavec, krvavnнk ‘кровохлебка лекарственная’ Sanguisorba officinalis L. названа так по темно-красным цветкам; горицвет, огненный цвет, огневик, србх. plamenica, чеш. plamen ice, plamen ik, пол. pBomieDczyk, луж. pBomjen ica ‘зорька горицвет Lychnis chalcedonica L.’ – по розовому цвету лепестков.

Разумеется, метафорические названия давались и растениям с другой окраской лепестков - укр. пожарница ‘зверобой Hypericum perforatum L.’, подсолнух, укр. соняшник, србх. сунчани цвет, сунчаница, чеш. slune nice ‘подсолнечник Helianthus annuus L.’ или других частей растения: кровавик, красномолочник, чеш. krvavnнk ‘чистотел Chelidonium’ – по оранжевому цвету млечного сока; молочай, укр. молочак, србх. млеч, млечевац, млечика, млечка, мличер, болг. млечокъ, чеш. mle , mlй nik‘молочай’ Euphorbia; молочай, молочник, молоканка, молокоед, укр. молочь, чеш. mlй ‘одуванчик лекарственный Taraxacum’.

На основании одного общего признака под одним и тем же названием могут объединяться растения разных семейств, не имеющие других схожих внешних признаков. Название молочай характерно для целой группы растений, выделяющих на изломе стебля белый сок – козлобородника Tragopogon, осота огородного Sonchus oleraceus, латука Lactuca scariola, одуванчика Leontodon, молочая Euphorbia и других (Меркулова 1967: 99-100). Существуют также фитонимы,  восходящие к названию какого-либо цвета этимологически – как, например, лебеда (варианты лобода, лобуда) Chenopodium album L., Chenopodium rubrum L., Atriplex patula L. «восходит к общему корню со значением ‘белый’” (там же, стр. 112).

В фольклорном материале (в разных жанрах) прослеживаются те же семантические связи, что и в названиях:

Иван Иванович,

Макар Макарович

Из земли выходит,

На себе огонь выносит (Маков цвет) (Садовников 1995: 128).

Этиологические рассказы основываются на тех же ассоциациях. Например, в Сараеве считается, что роза появилась из крови «невинно убитой сестры». В окрестностях Ниша красный цвет розы связывается с кровью девушки, которая, не зная о шипах, укололась о них, и роза, прежде белая, окрасилась в красный цвет (Чаjкановић 1985: 209). Красные пятнышки на листьях зверобоя в сербской народной традиции объясняются так: это кровь Богородицы, которая во время менструации капала на листья этого растения, потому ей и дали имя: богородичина трава, а также богородица, богородичица, госпино цвеће, госпина трава, госпино зеље) (там же, стр. 259). Можно сказать, что здесь мы находим семантическую модель ‘этиологический рассказ’ ’ ‘растение’.

Растения, своим цветом напоминающие кровь, не только давали повод к созданию этиологических рассказов, объясняющих такую окраску, но и наделялись способностью останавливать кровь. В заговорах на унятие крови: «Йшлы калiкы черезъ тры рiкы: ружу сiялы, а розу вiтгыналы. Якъ тая роза не прынялась, такъ и ты, кровъ, не зъявляйся, угамуйся у хрещеного, молытвенного, на имя нареченного» (Чубинский 1872 (I, 1): 127). Или: «Там на горе туры орали, красну рожу сияли; красна рожа не зошла; там стояла девка; коло синя моря безребра овечка стояла; кры червоного моря червоний камень лежить. Де сонце ходить, там кровь знимаєтьця; де сонце заходить, там кровь запикаєтьця» (Ефименко 1874: 13).

      Разумеется, народная медицина не ограничивалась словесными формулами. Еще в конце прошлого века была отмечена связь между цветом растений и теми способностями, которые им приписывались, по крайней мере, в области народной медицины. В детальном исследовании, посвященном народному акушерству и гинекологии, В.Ф. Демич отмечал: «Нередко в деревне лечатся от расстройства менструаций красными растениями, имеющими красные цветы и ягоды, или дающими окрашенный настой» (Демич 1889 (II): 7). В соответствии с той же логикой от белей лечились с помощью растений белого цвета: белого тополя (Populus alba L.), белого клевера (Trifolium repens L.) и других (Демич 1889 (II): 31-33). Те же тенденции прослеживаются и на современном материале – в ходе Черновицкой экспедиции мне было показано растение с местным названием белый каменец (с мелкими белыми цветками), которое, по словам информантов, помогает от белей (ЕУ-Черновиц-2000). Противопоставление белого цвета красному видно из следующего приговора для регулирования менструации: «ружо румена, даj ти мени твоjе црвенило, ево ти моjе белило» (Чаjкановић 1985: 209).

В обширном и разнообразном материале, собранном Демичем, прослеживаются узконаправленные методы лечения: зверобой «употребляется от различных кровотечений»; в Вологодской губернии настой вороньих ягод (Paris quadrifol L.) пьют, чтобы не было месячных, но только пока ягоды красные, незрелые; в Пермской губернии тысячелистник (Achilleae millefolium L.)с розовыми цветками пили от маточного кровотечения, а с белыми – от белей (при этом недомогания назывались красная грыжа и белая грыжа соответственно); в Тверской губернии полынь (Artemisia vulgaris L.) c зелеными стеблями, как полагали, останавливала обильные кровотечения, а с красными – открывала «задержанные крови» (Демич 1889 (II): 8-9). Кровохлебка лекарственная Sanguisorba officinalis L. в Саратовской губернии употреблялась женщинами «от излишнего кровотечения» (Анненков 1876: 315). Чай из клевера лугового Trifolium pratense на южнославянской территории пили женщины, у которых не было менструации. В Боснии и Герцеговине женщина, не желающая иметь менструацию, должна была во время очищений вымыться и использованной водой залить розу, и тогда менструации не будет до следующего года, пока роза опять не зацветет (Чаjкановић 1985: 87, 209).

Отмечены и более общие рекомендации: при неправильных регулах в Барнауле употребляют марену (Rubia tinctorum L.) (Демич1889 (II): 8), в Тверской губернии при «трудном месячном очищении» – клевер (Trifolium pratense L.) (Анненков 1876: 360) (ср. также: «Красная (кашка) от кровей (женских). Переясл. Влад., 1848. Влад., Ряз.» (СРНГ XV: 271)). Очевидно, приведенный выше этиологический рассказ о появлении пятен на листьях зверобоя объясняет и его употребление при нарушениях менструального цикла (Чаjкановић 1994: 35, 259).

К вопросу о более широкой связи красных цветов с кровью можно добавить, что шиповником лечили кровохарканье (Чаjкановић 1985: 209). В Закарпатье зверобой четырехгранный Hypericum quadrangulum L. под названием кроуник пили при кровоизлияниях и кровавом поносе (Торэн 1996: 67). В Тобольской губернии корень кровохлебки лекарственной Sanguisorba officinalis L. использовали при геморроидальных кровотечениях, а в Томской губернии – от кровавого поноса (там же, стр. 70).

Выше уже говорилось, что растения белого цвета часто употреблялись для лечения белей. Те же растения, которые содержат белый млечный сок, использовались с иной целью, в частности, одуванчик Leontodon Taraxacum L. употреблялся в Арзамасе роженицами «как к разбитию спершагося молока, так и для приумножения онаго» (Демич 1889 (II): 38); млечика ‘молочай Euphorbia’ в Сербии считался влияющим на удои коров. На Вознесение до дойки коров украшали молочаем на шее, на лбу и возле живота, а после доения молочай снимали (Чаjкановић 1985: 174).

Белый цвет цветка имел важное значение в обряде откупа брата-близнеца или одномесячника в селе Губеревци (западная Сербия). «Откупающийся» брат клал белый цветок на грудь мертвому брату, говоря: «Jа теби бели цвет, - ти мени бели свет!» (Толстой 1988: 86-87). При этом белый цветок, очевидно, представлялся равноценным «белому свету», то есть жизни. Здесь, разумеется, сыграли свою роль и рифмующиеся фразы. Вообще символика белого цвета, как правило, положительная: «белое в народных песнях означает чистоту и красоту» (Раденковић 1996: 282). Ср. также: «Чтобы в доме не было еще одного покойника, все зеркала завешивают чем-нибудь белым» (Быт 1993: 288).

С другой стороны,  белый цвет может ассоциироваться и с загробным миром: «Собирать во сне белые цветы – к покойнику» (Ряз. уезд) (Семенова 1898: 228). Здесь белые цветы входят в целый ряд предметов, так или иначе связанных со смерть: для восточных славян был обычным белый траур, как и белая погребальная одежда (Маслова 1984: 96-98); в белом появляются заложные покойники, русалки, полудницы и другие мифологические персонажи (Зеленин 1995: 50, 53, 130, 142, 143, 185, 195, 220, 222-224, 227, 229, 230, 233, 306, 308, 310). Такая амбивалентность в символике одного и того же цвета может объясняться ассоциациями с предметами реального мира или вымышленными персонажами. По одной из гипотез, «некоторые из демонических персонажей могут происходить из времен «белых дней» (от Рождества до Богоявления), когда лютует нечистая сила»; кроме того, «белый цвет, будучи связанным со светом, связывается также с бестелесностью и пустотой, и поэтому может быть атрибутом бестелесных мифических существ» (Раденковић 1996: 286).

Наибольший интерес представляет тот случай, когда внешний вид растения выбивается из общей «схемы»: так, необычная окраска лепестков (более одного цвета) может дать повод к возникновению названий типа

1) брат и сестра, брат с сестрой, Иоаким и Анна, Адриан и Мария, бел. день и ночь, укр. Iван да Марья, братчик и сестричка, чеш. deH a noc lesnie, пол. dzieD i noc, луж. noc a zeD ‘марьянник дубравный Melampyrum nemorosum’ (в действительности цветы марьянника только желтого цвета, но листья, расположенные в верхней части – фиолетовые, и поэтому могут тоже восприниматься как цветы: «так называется, потому что желтые цветочки и синие» (ЕУ-Хвойн-98); «на одним корче и синий, и билий… и желтый» (ЕУ-Черновиц-99);

2) иван-да-марья, братки, брат и сестра, укр. братики, брат с сестрой, србх. даниноћ, старочеш. trojice, trojnik, пол. bratki, trojanek  ‘фиалка трехцветнаяViola tricolor L.’;

3) брат и сестра, иван-да-марья ‘медуница лекарственная Pulmonaria officinalis L.’ Цветы медуницы, вначале розовато-красного цвета, потом становятся синими.

Нетрудно заметить, что растения, принадлежащие к разным семействам, имеют целый ряд одинаковых названий, спровоцированных необычной окраской. История о происхождении цветка иван-да-марья ‘марьянник дубравный Melampyrum nemorosum’ в результате инцеста брата и сестры встречается как в качестве этиологического рассказа, так и в качестве купальской песни (Земцовский 1970: 603). Узнав о невольно совершенном преступлении, брат и сестра “посеялись” цветами – брат синим, а сестра – желтым. Кроме этой, очень широко известной, легенды, есть и другая - брат рассердился на сестру и задушил ее, она пожелтела, а он испугался и посинел (Анненков 1876: 382). Двухцветная окраска растения иван-да-марья отразилась в использовании его как оберега: в Иванов день этот цветок клали по углам избы, чтобы вор не подошел к дому, так как «брат с сестрой будет говорить; вору будет чудиться, что говорит хозяин с хозяйкой» (Макаренко 1913: 86). Внешний вид цветка обусловил и его магическое применение: эту траву знахари использовали «для водворения согласия между супругами» (Анненков 1876: 211).

В обоих вариантах этиологического рассказа независимо от конкретного сюжета брат всегда ассоциируется с синим цветом, а сестра – с желтым. При попытке выяснить путем опроса, почему это так, большинство информантов ссылались на обычай покупать новорожденным мальчикам вещи синего или голубого цветов, девочкам – розового или красного. В современном украинском селе согласно этому правилу выбирается цвет сповивальников, лент, которыми привязывается зелень к свече, входящей в состав крыжмы, и сами цветы, которые также привязываются к свече (ЕУ-Черновиц-2000). При этом то, что второй цветовой компонент иван-да-марьи не красный, а желтый, информантов нисколько не смущает – очевидно, эти цвета воспринимаются ими как близкие, схожие5 (ЕУ-Черновиц-2000).

Желтый цвет может быть синонимичен красному и в другом контексте – сербские девушки, гадая о замужестве, накануне Юрьева дня копали в земле ямки и наутро смотрели: если в ямке желтые и красные муравьи, девушка выйдет замуж за парня, если темные – за вдовца (Раденковић 1996: 310).

Желтый цвет может функционально приравниваться к белому: в Груже вышеупомянутый обряд откупа брата-близнеца или одномесячника проводился с использованием желтого цветка; соответственно изменялось и его вербальное оформление: «Jа теби жут цвет, а ти мени бео свет!» (Толстой 1988: 87). Очевидно, в этом случае желтый и белый объединяются по принадлежности к одному и тому же члену оппозиции светлый/темный.

Разумеется, цвета могут не только объединяться, но и противопоставляться – как, например, в вышеописанных рекомендациях по лечению гинекологических заболеваний. Вероятно, наиболее обычная и широко распространенная оппозиция цветов – белый/черный. Когда они встречаются в паре, оценочные коннотации однозначны: белый цвет оценивается как позитивный, черный – как негативный. В частности, в святочном гадании «коли черное приснится – к худу, а если белое что – жить» (Смирнов 1927: 37). Однако, когда речь идет о растениях, эта оппозиция едва ли актуальна; в названиях растений черный цвет встречается редко, и даже в этом случае может не обозначать цвет частей растения, а объясняться другими причинами: например, чешские названия марьянника дубравного Melampyrum nemorosum rnэa, ernэa, ernidlo происходят оттого, что «семена этого растения, загрязняя рожь, дают горький хлеб синеватого цвета, а так как в народе оттенки хлеба обозначаются только формами от белый и черный, то семена марьянника, размолотые вместе с рожью, действительно «чернят» хлеб» (Machek 1954: 214). Схожим образом, чернобыль ‘полынь обыкновенная Artemisia vulgaris L.’ названа так, в отличие от полыни горькой Artemisia absinthium L., за красноватый (а не белый) цвет метелок (Меркулова 1967: 122). Но в любом случае черный цвет сохраняет свою негативную оценку: в народной песне из Косова «сестра, которая оклеветала золовку, что якобы она убила ребенка брата, хочет взять красный цветок, но у нее в руках цветок чернеет» (Ајдачић 1992: 310).

Могут противопоставляться и такие цвета, которые в других ситуациях считаются равноценными: например, в Сербии при заболевании желтухой брали желтую шелковую нитку, обвивали себе шею, а другую нитку, красную, вешали на красную розу в саду. По прошествии ночи желтую нитку снимали с шеи и вешали на розу, а красный – на шею больному, говоря: «Ружице, Богом сестрице, даj ми твоjе руменило, а узми моjе жутило!» (Милићевић 1894: 271). В данном случае противопоставление «красный цвет» – «желтый цвет» отражает противопоставление здоровья и болезни. Та же оппозиция отражена в украинских приметах: если увидишь первым в году желтый цветок – будешь болеть, красный - к здоровью (ЕУ-Черновиц-2000), или «… на весни як я вижу мотылика червоного – то цилий рик буду здоров, не буду слабый, а як буду мать желтого мотыля - цилий рик буду слабый. А як будешь видети червоного – цилий рик будешь червона, здорова, и не будешь слабувати» (ЕУ-Черновиц-99).

Красный цвет может иметь положительные коннотации в противопоставлении не только желтому, но и белому цвету, как, например, в интерпретации цвета в болгарском гадании по грудной кости петуха, которого едят перед началом пахоты или после молотьбы – если она красноватая, в доме будет богатство, если светлая – хозяйский кошелек будет пуст (Раденковић 1996: 286).

В некоторых случаях был важен не конкретный цвет, а наличие окраски вообще; при этом белый противопоставлялся всем остальным цветам: «Строение гнезда и посадка «квоктухи» делается обыкновенно «узапыръ», при чем, во все продолжение работы хозяйка остается в белой (чистой) одежде, чтобы «курки» вывелись белыми, голову же украшает «краскыми», если хочет получить разноперых цыплят» (Никифоровский 1897: 167. № 1267).

*            *            *            *            *

Из анализа народных названий растений можно сделать следующие выводы: даже при различных способах логического осмысления внешних признаков растения (прямое называние цвета, метафорическое называние путем сравнения с другими предметами той же окраски, название как зашифрованный сюжет этиологического рассказа) глубинная связь ‘цвет’ ’ ‘растение’остается неизменной.

Если говорить о символике цвета, то она нередко определяется не только его ассоциациями с предметами, окрашенными в этот цвет, а еще и комбинаторикой, сочетанием цветов, то есть выявляется не сама по себе, а в сопоставлении. С одной стороны, принадлежа к светлым цветам, желтый может приравниваться к белому (= свет, жизнь) и наделяться положительной символикой. С другой стороны, противопоставляясь красному цвету (= красота, румянец, здоровье), желтый начинает считаться плохим признаком, метафорой болезни. Более того, в противопоставлении синему цвету (цветок иван-да-марья) оценочные коннотации вообще отсутствуют.

При этом одна и та же пара цветов, которая в одних контекстах является синонимичной, в других может оказаться парой-оппозицией.

Такая неоднозначность особенно заметна в сфере народной медицины. Одна из причин этого в том, что в одних случаях цвет воспринимается как признак болезни, в других – как признак ее отсутствия. То есть красные цветы наделяются способностью останавливать кровотечение по признаку подобия болезни, а способностью вызывать его – по признаку подобия результату. Соответственно в лечении возможны две модели срабатывания «принципа подобия»:

• Красное притягивает красное.
• Красное отгоняет красное.

Таким образом, символика цвета – явление неоднозначное, формируемое с одной стороны символикой предметов-носителей цвета (условно это можно назвать синтагмой), с другой – набором возможных сочетаний, в которые входит тот или иной цвет (парадигма).

Приведенные материалы подтверждают актуальность объективных, реальных признаков растения (в данном случае – цвета) для создания его символического образа.

Литература