<< На главную страницу

Е.С. Ефимова

Субкультура тюрьмы и криминальных кланов

История вопроса

Изучение криминальных субкультур имеет на сегодняшний день уже богатую историю. Интерес к деклассированным элементам общества обозначился в Европе в ХV веке. К этому времени относится первый закон против нищих (Вена, 1443). С начала ХV века появляется ряд материалов о нищих, бродягах, разбойниках и их тайном языке в Германии. В 1510 году создается "Книга бродяг", заключающая описание быта и нравов профессиональных нищих и содержащая первый систематический словарь их условного языка. Во Франции первый словарь воровского жаргона появляется в ХV веке, тогда же Ф. Вийон пишет баллады на "цветном (воровском) жаргоне", ставшие первым циклом художественных произведений, описывающих уголовный мир "изнутри". Мир английского общественного "дна" представлен в памятниках ХVI века "Братство бродяг" (1560) и "Предостережение против бродяг" (1567), возникновение которых также связано с законами против нищенства. О лондонских мошенниках в 1591 году Р. Грином написана книга "Замечательное разоблачение мошеннического промысла". Быт испанских мошенников, авантюристов, бродяг, шутов, картежников, их иерархия, организации, законы, жаргон находят поэтическое отражение в испанском плутовском романе, главный герой которого -- пикаро -- представляет собой литературную транскрипцию реального пикаро ХVI–ХVII веков, но поэтика его поведения, его языковое и поведенческое арго, структура его трюков вполне соответствуют современной криминальной поэтике. Количество памятников растет: в ХIХ–ХХ веках появляется множество публикаций лингвистического, юридического, бытового характера, посвященных деклассированным.

Записи арго у славянских народов относятся к ХIХ–ХХ векам 1. Русские записи, сделанные собирателями-этнографами, литераторами, лингвистами, позволяют на новом материале реконструировать особенности той общественной среды, в которой возникают и развиваются криминальная субкультура, фольклор и арго.

Русская криминальная субкультура зародилась в глубокой древности. Ранние свидетельства о ней находим в былинах, разбойничьих песнях и преданиях о разбойниках. Первые известия об арго (ХVII век) связаны с казаками, наиболее древний пласт арготизмов восходит к лексике новгородских и волжских речных разбойников, бурлаков, калик перехожих. В создании арго и криминального фольклора принимали участие также бродячие ремесленники и торговцы (офени). В современной криминальной среде живы предания о купце по имени Офеня -- создателе арго [Грачев 1997: 32].

Исследованием русского криминального и тюремного миров занимались начиная с ХIХ века языковеды, этнографы, криминалисты 2.

Раньше всего проявили интерес к культуре русского разбойничье-воровского мира художники слова. В ХVIII веке в России появляются литературные произведения, в которых изображается отечественный криминальный мир. Первыми из них можно считать "Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений, сочиненное Матвеем Комаровым в Москве" и рассказ И. Новикова "О лукавом нищем". К ХVIII веку относятся и первые публикации разбойничьего и тюремного песенного фольклора в сборниках Трутовского, Чулкова, Кирши Данилова. В отдельный раздел разбойничьи песни наряду с "воинственными" и "солдатскими" выделяет П.В. Киреевский. В 1820-е–1830-е годы начинается запись разбойничьих преданий, к которым примыкают и предания о крестьянских восстаниях. Разинский фольклор, разбойничьи песни и предания записывают А.С. Пушкин и Н.Н. Раевский. А.С. Пушкин является основоположником собирания фольклора о пугачевщине. Образы арестантов и беглых каторжников эпизодически появляются в русской литературе начиная с 1830-х годов в творчестве И.Т. Калашникова, Н.С. Щукина, Н. Полевого, А. Таскина, Д.П. Давыдова. Внимательное изучение жизни и быта преступников начинается с "Записок из Мертвого Дома" Ф.М. Достоевского – появляются очерковые записки, повести, романы, посвященные исследованию острожной жизни. В числе первых – роман Вс. Крестовского "Трущобы", претендующий на сходство с "Парижскими тайнами" Э. Сю. Большую роль в собирании демократического фольклора (фольклора социального протеста, народных бунтов, тюремного, фабрично-заводского, солдатского) сыграли фольклористы-шестидесятники. На обложке 9-го номера "Искры" за 1864 год даже появилась дружеская карикатура "Калики перехожие", на которой в одежде странников были изображены П. Якушкин, П. Рыбников, В. Слепцов, Н.К. Отто, А. Левитов, Е. Южаков, С. Максимов – собиратели-очеркисты демократического склада. Представители революционно-демократической фольклористики обращаются к разбойничьему и тюремному фольклору. На важность изучения пугачевско-разинского фольклора указывает И. Худяков, в ссылке в Астраханской губернии записывает тексты легенд и преданий о Пугачеве и Разине П. Якушкин, описание быта "голи кабацкой", нищих, беглых воров и разбойников дает И. Прыжов в "Истории кабаков", как самостоятельную тему "вольных людей" выделяет Н. Аристов. Разнообразные типы деклассированных, в особенности бродяг, становятся постоянными персонажами журнальных беллетристических и этнографических текстов, публикующихся в "Колоколе", "Современнике", "Русском слове", "Деле". Описателями тюремной субкультуры и собирателями тюремного фольклора становятся политические заключенные – В.Г. Богораз, В.С. Арефьев, А.А. Макаренко, Ф.Я. Кон и др. Тюремный мир, известный многим писателям изнутри, нашел отражение в русской литературе. Заключенными российских тюрем в разное время были Л. Мельшин, В. Фигнер, В. Короленко, В. Серошевский и др., в мемуарах которых представлены зарисовки быта и жизни не только политических ссыльных, но и представителей старой воровской среды. Интерес к жизни заключенных проявил А.П.Чехов, совершивший поездку на остров Сахалин. Этнографически точные картины социального "дна" предреволюционной эпохи представлены в произведениях В. Гиляровского и М. Горького. В советское время заключенными российских тюрем стали многие литераторы и деятели культуры (А. Солженицын, В. Шаламов и др.), в своих мемуарах и литературных произведениях осветившие некоторые особенности субкультуры советской тюрьмы.

История русской арготической лексикографии начинается в ХVIII веке. Первый словарный материал об условном языке офеней зафиксирован в "Словаре Академии Российской" (1789–1794). В 1820-е годы в журнале "Московский телеграф" появляются первые работы, посвященные условному языку волжских разбойников. В 1850-е годы В.И. Даль составляет словарь "Условный язык петербургских мошенников". В 1859 году появляется словник "Собрание выражений и фраз, употребляемых Санкт-Петербургскими мошенниками", в 1903 году – "Босяцкий словарь" Ваньки Беца, в 1908 -- словарь В.Ф. Трахтенберга "Блатная музыка. Жаргон тюрьмы".

Этнографами, психологами, фольклористами описывались разные аспекты тюремной картины мира. Первую музыкальную запись тюремного фольклора осуществил композитор В.Н. Гартенвельд, совершивший в 1908 году поездку в Сибирь для изучения песен каторги и ссылки. Особенности тюремной психологии привлекли внимание М.Н. Гернета, выпустившего в 1925 году книгу "В тюрьме", в которой был обобщен материал, собранный в тюрьмах Москвы и Петербурга, ему же принадлежит многотомный труд "История царской тюрьмы". Народная поэзия царской каторги и ссылки становилась предметом исследования в целом ряде статей и диссертаций в советское время. В числе наиболее богатых по материалу следует назвать работы Т.М. Акимовой, В.Г. Шоминой, С.И. Красноштанова, А.М. Новиковой. Тексты, отражающие дореволюционную тюремную традицию, записывали и публиковали В.П. Бирюков, Е.М. Блинова, А.В. Гуревич, Л.Е. Элиасов, А. Мисюрев и др.

Тема советских тюрем стала популярна в нашей фольклористике и этнографии в начале 90-х годов. В 1990 году появились работы, повященные этнографии тюрьмы и лагеря (Самойлов 1990, Кабо 1990, Левинтон 1990]. Из жанров тюремного фольклора первой привлекла к себе внимание блатная песня. Начальная попытка ее осмысления была предпринята Абрамом Терцем (А.Д. Синявским) [Терц 1991]. Постепенно начали появляться антологии современной тюремной лирики, первой из которых стал сборник "Песни неволи" (Воркута, 1992 г.). Фольклористы заинтересовались и другими жанрами современного тюремного фольклора: мифами, преданиями, устными рассказами заключенных. В Санкт-Петербурге в 1994 году вышел сборник "Фольклор и культурная среда ГУЛАГа "- первая книга, изданная на эту тему: в нее вошли стихи и песни советского ГУЛАГа, воспоминания бывших зэков, статьи фольклористов. В последние годы обозначился интерес к письменным формам фольклора -- начали публиковаться альбомы воспитанников детских колоний и изучаться представленные в них жанры [Шумов, Кучевасов 1994; Калашникова 1994; Калашникова 1998]. Однако современные исследования отечественных фольклористов посвящены отдельным жанрам тюремного фольклора и опираются на материал письменный или записанный вне зоны. В настоящей работе используются методы наблюдения и интервьюирования заключенных непосредственно в местах лишения свободы и делается попытка описания тюремной картины мира "изнутри" 3.

Невербальные коды

Пространство

И дом мой -- не дом, а тюрьма.

И бег мой -- не бег, а побег.

(тюремная песня)

Для тюремной картины мира характерно восприятие пространства как замкнутого, времени -- как цикличного. Здесь две доминанты: путь и круг. Путь – основная ось, по которой строится жизнь арестанта и которая организует пространство ряда тюремных текстов, жизнь арестанта-бродяги – вечное странствие. В тюремном мире путь-этап становится метафорой подневольного скорбного жизненного пути. Олицетворением безличной судьбы становится столыпинский вагон (вагон для перевозки заключенных), воспетый в тюремной наивной литературе и фольклоре. Дороги из КПЗ (камеры предварительного заключения) в Централ (центральную тюрьму), из Централа – на зону замыкаются, за временным посещением пространства свободы следует новое посещение тюрьмы. Возникает представление о "плене российских лагерных дорог" (СР). Россия в этой картине мира оказывается большим тюремным кругом.

Заключенные противопоставляют пространство воли и неволи. И то и другое в значительной степени мифологизируется. С одной стороны, воля представляется осужденным как райский мир, по всем признакам противоположный тюремному. "А там за забором душистей трава, / И воздух свежей, и синей синева", -- пишет в тюремных стихах бывшая актриса Светлана Пезина (ЖК). Пространство воли -- обширное, открытое, живое, наполненное. Пространство зоны -- ограниченное, мертвое, пустое, закрытое. Воля соизмерима с космосом, это вся вселенная. Зона -- пространство не-жизни, но здесь острее переживается тот звучащий и красочный мир, который остался за колючей проволокой.

Наряду с этим радужным восприятием воли звучит и другой мотив: Россия -- падшая страна, общая камера: "Земля ее дышать устала, / Вокруг сосет ее трясина: / Народ заблудший бесится сполна. / И хоть лицом она красива, / Душа ее черным-черна" (ЖК). В тюремной картине мира Россия -- общая тюрьма, о чем свидетельствуют также татуировки: ПРАВИЛА – "правительство решило арестовать всех и лишить амнистии", РОКЗИСМ – "Россия облита кровью зэков и слезами матерей", "Никогда не жил счастливо в этой забытой Богом стране", "Буду счастлив не на грешной земле, а на том свете" (Т). Известны и такие рисунки-татуировки: карта Советского Союза, граница в виде колючей проволоки, текст: "Большая зона коммунизма Политбюро ЦК КП"; карта Советского Союза, обтянутая колючей проволокой, надпись: "Гулаг НКВД" (Т).

В искаженном и страшном мире пространство зоны воспринимается зэками как ограниченное и неживое, но все же "свое".

Тюрьма – пространство быта

Пространство быта семиотично. Особенно высока степень знаковости пространств тюрьмы и зоны как мест, где бытовая жизнь происходит "на виду" и каждое действие носит двоякий характер: действие не только для достижения определенной цели, профаническое действие, но и показное, в определенном смысле сакральное, подчеркнуто или скрыто ритуальное, реализующее норму.

В тюрьмах и ИТК (исправительно-трудовых колониях) поведение жестко регламентировано, заключенный обязан исполнять все формальные предписания. Жизнь в зоне подчинена уставу, регламентированы все детали частной жизни, особенности одежды, условий быта. Отклонения от нормы обретают особую символическую роль. Противопоставляя свои законы официальным, воры и блатные заботятся о соблюдении неформальных предписаний и правил. Вор негативно относится к государственной власти, это отношение проецируется на его отношение к администрации тюрьмы и лагеря. В знак протеста против законов, установленных администрацией, весь распорядок дня в тюрьме и ИТУ (исправительно-трудовом учреждении) ритуально нарушается.

Пространство зоны -- поведенческое пространство. Отклонения от нормы оказываются выше по шкале символичности, чем их соблюдение. Воры и блатные не ходят в строю или ходят в последней шеренге, не посещают столовую, уклоняются от зарядки, встают позже других и т.д.

На зонах главный запрет, соблюдаемый блатными, -- отрицание работы. В прошлом символическое отрицание работы подчас выражалось в подчеркнуто ритуализованных действиях: воры устраивали театрализованные представления, сжигая орудия труда и греясь у подобных костров.

Среди запретов наиболее важную роль играют те, которые связаны с предметами "низкими", ведь заключенные стараются держаться как "достойные арестанты" и "не ронять себя". Особую символическую нагрузку имеют действия, связанные с парашей: человек, моющий парашу, считается опущенным.

В тюрьмах табуирован жест поклона. Существует тюремный запрет поднимать что-либо с пола. Табуирован красный цвет (ментовской). Табуированы также некоторые слова. Вместо "садись" говорят "присаживайся", вместо "спасибо" -- "добро".

В соответствии с воровским законом, принимать участие в любых мероприятиях, организуемых начальством, -- западло. "Чужим" для тюремного сообщества становится труженик-ударник, актер тюремного театра, поэт, печатающийся в лагерном журнале и т.п. В санкт-петербургском тубдиспансере в 1997 году лежали два бывших зэка. Один из них уверял, что никогда не участвовал в концертах, которые организовывало в ИТУ начальство, но в отсутствие пахана признался, что выступал с музыкальными номерами -- играл на гитаре; при этом он просил держать этот факт в секрете. Бывшая зэчка рассказывала о том, что на зоне не ходила к психологу (в клуб), поскольку остальные могли предположить, что она идет к начальству, и ее положение стало бы еще тяжелей (вступившие в контакт с начальством -- суки -- презираемая категория заключенных в тюрьмах и ИТУ).

Поведенческое пространство организует развертывание символических форм поведения: клуб или лагерная сцена понимаются как места, где бывают только "чужие" в арестантском братстве заключенные. Негативно окрашены также такие локусы, как место работы заключенных и столовая. Тюремно-зоновское пространство не нейтрально, каждый его локус занимает определенное место на лестнице честности – подлости, чем оно сходно со средневековым пространством, перемещение в котором также осмысливается как духовное продвижение к святости (в монастырь, святую землю) или к греху.

Определенное место в камере (у окна или, напротив, у параши) является знаком того места, которое заключенный занимает в коллективе: уважаем он или презираем, вор в законе или новичок. Привилегированное, козырное место в камере и в бараке -- дальний угол у окна, где и светлее, и не видно в глазок надзирателю -- называется воровским углом или воровским кутком. Здесь располагается отрицаловка, идейные воры. Воровской куток -- место почетное, у параши -- место позорное.

Для характеристики пространства тюрьмы актуальны оппозиции открытый–закрытый (свобода -- открытое пространство, тюрьма -- закрытое: закрытая, закрытка, мешок, торба, сумка, крытая, крытка), а также верх–низ: тюрьма -- нижний мир (трюм), камера -- нижний мир (окоп), камера -- это пространство не только закрытое и замкнутое, но и предельно ограниченное, маленькое: кружка, стакан, солонка деревянная. Восприятие тюрьмы как ящика или сундука зафиксировано в арго разных европейских народов (фр. caisse, нем. Kasten, исп. banastо). Наряду с этим в жаргоне зафиксировано восприятие тюремного мира как "своего", "родного". Тюрьма -- "дом родной", "дача", "курорт". Общеевропейским является жаргонное определение тюрьмы как "академии": здесь новичок проходит свою воровскую школу.

Как отмечал И.А. Бодуэн де Куртенэ, "блатная музыка" с внутренней стороны, со стороны свойственных ей идей и отраженного в ней мировоззрения, является продуктом международного общения того класса общества, к которому принадлежат ее носители [Бодуэн де Куртенэ 1963: 162].

В закрытом тюремно-зоновском пространстве человек лишен возможности свободного передвижения, он характеризуется как сиделец. Но, как это ни парадоксально, основным образом тюремной картины мира является путь, дорога. "Достойный арестант", человек, живущий по тюремно-арестантским законам, обязан принимать участие в построении дорог -- налаживать межкамерную связь. Тюремные дороги представляют собой сеть коммуникаций, по ним передается определенная информация -- синхронная и диахронная: практически вся тюремная культурная традиция в письменной форме.

"Между камерами натягиваются специальные дороги, -- рассказывают заключенные. -- Они плетутся специальным способом из веревок, из ниток шерстяных, ну, различных. Натягиваются дороги. Они славливаются. Тоже такое выражение, характерное для тюрьмы, -- славливаются. То есть выставляются удочки: из одной камеры, из другой, вот они цепляются, натягиваются дороги. Ну, за эти дороги приходит помощь какая-то заключенным, различные записки -- малявы, мульки, ксивы, как их только не называют" (ЖК).

Наряду с секретной и значимой для всех арестантов информацией по дорогам распространяются любовные письма, возникающие на периферии тюремной субкультуры и являющиеся отдушиной в строго регламентированном тюремном мире.

Дороги недаром в тюрьмах называют святым: их функция -- обеспечение преемственности и стабильности тюремно-арестантского мира.

Время

Для носителя тюремной традиции (в отличие от случайного в тюрьме человека) тюрьма – константа и в его жизни, и в жизни России. Для тюремной картины мира характерно не современное векторное время, а архаичное циклическое время, возвращающее арестанта "на круги своя".

Отсчет времени в тюрьме и на зоне иной, чем на воле. "Запомни, год как три проходят здесь", -- говорит об этом песня (ДК). Самая крупная единица измерения времени -- срок наказания. Вместо 1 января днем Нового года становится день начала наказания. В тюрьмах и лагерях отмечаются и "вольные" традиционные праздники -- Новый год, Пасха, дни рождения заключенных, но они воспринимаются иначе чем на воле: трагизм собственного положения, оторванность от дома заключенными в дни традиционных праздников ощущается особенно сильно. В "неофициальных" тюремных песнях контраст между праздниками на воле и в неволе особенно подчеркивается: зэк -- герой песен вообще лишен возможности отмечать "вольные" праздники: "Споем, жиган, нам не гулять по воле / И не встречать весенний праздник май". "Сегодня праздник, ну а здесь лишь белый снег", -- так поют колонисты (ДК). Дни рождения в неволе отмечены грустью. "День рождения -- тоже грустно, как и проводы, -- говорят заключенные. -- Потому что еще и не дома и плюс еще -- вот этого пустого года, ушел из твоей жизни. Даже стараешься человеку приятно сделать, спеть. Вот сколько я замечала -- не идут песни" (ЖК).

Подлинными праздниками на зоне становятся дни, когда истекают какие-либо значительные части назначенного срока наказания: четверть, треть, половина. Как отмечал исследователь тюремной психологии М.Н. Гернет, наблюдавший жизнь заключенных в тюрьмах Москвы и Петербурга в начале ХХ века, осужденные на срок более года ведут свое "летоисчисление": "Стены камер испещрены так называемыми "календарями". Их составляют грамотные и неграмотные арестанты" [Гернет 1925: 11]. Традиция ведения подобных календарей сохранялась в советских тюрьмах и лагерях. Политические ссыльные 20–30-х годов отмечали части пройденного срока-пути на бревнах дома. "Календари" вели также невесты и жены осужденных, они хранятся в семьях бывших лагерников как память о времени ожидания, терпения, верности, любви, как прошлое, имеющее материально-вещественный облик. Календари -- материализовавшееся, зримое и осязаемое время. Знак креста, которым отмечается в подобных календарях каждый прожитый день, имеет амбивалентный смысл: день может восприниматься как выпавший из жизни (зачеркнутый крест-накрест) и тем самым значительный как день не-жизни, но может быть и особо отмечен крестом ("запомнить!") -- как день, достойный памяти. Именно так воспринимала свой календарь невеста политического заключенного Софья Матвеевна Доброва-Зотова, начавшая со дня ареста своего жениха вести "Блокнотик с крестиками" (постоянные обыски в сталинское время не давали возможности вести другой дневник), который 60 лет спустя расшифровала, дав подробное описание почти каждого дня, отмеченного в блокноте крестом.

Современные осужденные по-разному относятся к ведению календарей. "Ну как, я раньше не вела, а вот сейчас мне осталось полтора года, я считаю дни, зачеркиваю. У меня срок шесть лет", -- рассказывает осужденная (ЖК). На стенах ШИЗО (штрафного изолятора) часто отмечаются проведенные здесь сутки: "Когда попадаешь в штрафной изолятор, то ищешь какой-нибудь острый предмет или просто кусочек штукатурки и пишешь вот эти числа, сутки, которые тебе здесь сидеть. Это такая застаревшая, укоренившаяся в сознании заключенных привычка оставлять свои надписи, свои автографы" (ЖК). Но, с другой стороны, ведение календарей часто воспринимается как проявление слабости и малодушия; рецидивисты, старые сидельцы относятся к этой традиции отрицательно. "Сейчас очень большие срока и нет смысла их считать, зачеркивать на календаре"(ЖК). Эта мысль звучит в тюремном стихотворении осужденной: "Время отсчитывать -- / Вырывается стон, / Душу испытывать / На разрыв, на излом, / Сердце расстраивать -- / Вырывается плач, / В голову мысли -- / Поднял саблю палач" (ЖК).

Тема времени, срока характерна для тюремных афоризмов и песен. "Снежные хлопья плавно и нежно / Падают с неба на землю грешную / 365 день неизбежно / Подходит к концу" (ДК), -- так пишет человек, для которого значим каждый прожитый день. Срок заключения осмысливается как время пустое, вырванное из жизни, пропавшее: "Жизнь -- это книга, / Тюрьма -- это страница, вырванная на самом интересном месте из этой книги" (ДК). Метафора : жизнь -- книга, тюрьма -- страница встречается и в стихах заключенных: "Моя жизнь, как собака побитая. / Страниц испытаний книга открытая" (ЖК). Хотя, с другой стороны, срок заключения -- время облагораживающих душу Испытаний. "Научился здесь верить, ждать, любить и мечтать", -- поют заключенные о том времени, которое было прожито вдали от дома, за колючей проволокой (ДК).

Потребность не только видеть самому, но и дать возможность увидеть другим размеры срока своего заточения столь велика, что заключенные отмечают его на собственном теле, накалывая на бедре, икрах, предплечьях символическое изображение срока: когда татуируется "церковь на ладони", количество куполов обозначает количество лет, на которые был осужден носитель татуировки, колокол внизу обозначает: вышел со "звонком".

Предметный мир

Деньги

В иерархии ценностей криминального мира, на первый взгляд, на высшей ступени стоят материальные блага. Но при этом в самих терминах, обозначающих деньги, проявляется пренебрежительное к ним отношение. Деньги на воровском жаргоне -- гроши, деревяшки, звон, капуста, бабки, голье, бумага, вошь. Ср. в немецком арго деньги -- пыль /Staub/, пепел /Asche/, в английском -- навоз /muck/. Валюта -- вашингтон, география, морковка, попугайчик. Деньги -- не только положительная, но и негативная ценность: кости, кровь, пули, слезы. Признавая, что в мире правит случай, что "жизнь -- игра", "то деньги есть, то денег нет" (ДК), настоящий блатной не дорожит деньгами. Он сохраняет достоинство вне зависимости от того, способен он "крупную валюту зашибать, девочек водить по ресторанам" (ДК) или является на настоящий момент босяком. Ведь его принцип – "отдать последнюю рубаху" братве (ДК), "всегда поделиться последним с таким же, как и он" (ДК). Настоящий блатной никогда не станет коммерсантом, барыгой (вот почему "честные воры" не признают сейчас воровских званий новичков, многие из которых куплены за деньги) -- он не должен ценить в жизни ничего, кроме воровской идеи, собратьев-воров и собственной духовной свободы.

Оружие

Какие бы новые виды оружия ни изобретало человечество, непременным атрибутом блатного неизменно является нож. На ноже даются клятвы верности криминальному братству, ножом казнят предателей воровского закона. Большое внимание ножу уделяет жаргон. Нож -- беда, жало, крест, перышко, пика, писалка, пырялка, рапира, штык и т.д. Нож воспет в тюремном фольклоре. Обязательной принадлежностью урки в блатных песнях является перо (для мусоров более характерны шпалеры или наганы). Нож -- символ вора в законе, его правоты и силы, а также -- символ мести: убийство сук совершается ножом: "Нож применяется только к гадам, это те, кто ломал или помогал ломать людей. У них руки в крови", -- пишут современные воры своим собратьям-арестантам [Анисимков 1993: 54]. Зэки начала ХХ века, закалывая приговоренного ворами к смерти, поворачивали нож в ране, чем подчеркивалась непримиримость к предателям воровского закона.

Хранение оружия носит в ИТУ в большей степени ритуальный характер. В детской колонии мальчик из блатных, который через две недели должен был освободиться, хранил под матрасом заточку и другие запрещенные предметы. На мой вопрос, зачем они ему нужны, он не мог ответить. Хранение запрещенных предметов было исключительно знаком вызова администрации, несогласия с законами ИТУ и демонстрацией внутренней свободы. "А почему нельзя? -- говорил он мне. -- Даже пилочку для ногтей нельзя" (ДК). Для блатного сам факт того, что он имеет при себе оружие, даже если исключена возможность его применения, является знаком его принадлежности к воровскому миру. Нож в кармане -- элемент поведенческого арго блатного и вора. Тот же символический смысл имеет изображение ножа на татуировках и в тюремных альбомах: нож, пронзающий УК, -- знак непримиримой вражды между воровским законом и законами государства.

Пища

Тюремный язык особенно выделяет предметы, являющиеся атрибутами тюремной жизни. Выделена суточная норма хлеба заключенного (горбыль, костыль, птюха, кровная пайка), являющаяся важнейшей метафорой тюремной субкультуры. Мотив пайки встречается в тюремных пословицах и поговорках , наивной литературе осужденных. Вкушение тюремной пайки хлеба имеет евхаристический смысл единения тюремного братства.

К тюремной пище, называемой сечкой, заключенные испытывают неприязнь. Воры и блатные ее вообще не едят. Посещение зоновской столовой рассматривается как нарушение табу: блатной не должен принимать навязываемые ему тюремные законы и нормы, отказ от тюремной пищи носит символический характер, является знаком активного изгойничества и независимости. В связи с этим особую роль на зонах играет собственно зэковская еда, приготовленная самими заключенными. Вкушение ее является знаком принадлежности к тюремно-воровскому миру.

Из числа традиционных зэковских блюд особую популярность имеет чифир, в женских камерах называемый просто чифом. Как готовится чиф? "Наш легендарный чиф. На трехлитровую банку 12 надо упаковок этого чая. Чтобы эликсир," -- поясняют заключенные (ЖК). Но женщины в основном пьют купчик: "Она выглядит как заварка, крутая такая заварка. Это два коробка на пол-литровую банку, а коробок на майонезную баночку. Ну, это купчик" (ЖК).

Чифирят в тюрьмах каждый день. Зоновскую привычку сидеть на корточках заключенные связывают с ритуалом чаепития, поскольку чифир пьется не за столом, а где придется, и банка с напитком стоит на земле. Вокруг чифирбака объединяется арестантская семья: "Ведь одна в КПЗ есть отрада -- / Чифирнуть да базар погонять", -- пишет в тюремном стихотворении вор-рецидивист (СР). Чай и сигареты (куреха) в тюрьмах называют святым. Мысль о том, что все тюремные блага, в первую очередь – чай и сигареты, в равной мере принадлежат всем арестантам, выражается в круговом чаепитии, совместном курении, запрете благодарить за эти предметы – это общак, принадлежащий всей арестантской семье.

Одежда

В тюрьме и на зоне вообще высока символическая роль одежды: отклонения от установленного образца -- знак особого положения зэка. Воры в законе имеют право носить особую одежду: в прежние времена они подбивали сапоги звенящими подковами, ушивали форму, шапки носили набекрень, вставляли фиксы и проч. В настоящее время воры и блатные отличаются от остальных заключенных более богатой и нарядной одеждой, в тюрьме они имеют возможность одеваться так же, как на свободе. В женских колониях одежда и прическа маркированы у лесбиянок (кобелов) -- они носят брюки, в том числе под юбку, коротко пострижены "под мальчика". Внешне их почти невозможно отличить от мужчин. Лесбиянок отличает также и соответствующее поведение: они ухаживают за женщинами, говорят хрипло, стараются не носить необходимые в женских ИТУ платки.

Одежда играет важную роль в тюремных песнях: по одежде отличают своих (блатных) от чужих (фраеров, мусоров и сук). В старых советских блатных песнях чекисты и ссученные, т. е. люди, принадлежащие враждебному зэкам лагерю, характеризовались как "люди в кожанках". Для своего мира характерна пестрота одежды: жиганки и шмары отличаются роскошью туалетов: "Зачем тебе я желтые ботинки, шелка и крепдешины покупал?" (ДК); "Кольца и браслеты, юбки и жакеты разве я тебе не покупал?" (ДК); "Или тебе было худо между нами, / Мало было форсу, барахла?" (ДК) -- спрашивают ссученную жиганку урки. Смена одежды символизирует смену образа жизни, имеет высокую степень знаковости. Потеря воли изображается как переодевание: "И вот меня побрили, костюмчик унесли, / На мне теперь тюремная одежда" [ПН: 124]. Однако фраера, бобры и их подруги также часто носят богатую одежду: "А на ней была шубка беличья, / А на нем воротник из бобра", -- поется в популярной песне "Кирпичики" (СЖ, 21). Отличие в том, что блатные подчеркивают свое презрение к одежде, что фиксирует и жаргон "Вы присядьте-ка на кирпичики / И снимайте свое барахло" (СЖ, 21); для фраеров одежда, деньги, золото обладают безусловной ценностью.

Наибольшей знаковой нагрузкой обладают предметы, связанные с "телесным низом": носки и сапоги, а также белье. Аристократизм вора проявляется в его пренебрежении к этим предметам -- он никогда не будет чистить себе сапоги и стирать носки, он делает это через шестерок или обиженных. Униженное положение обиженных акцентировано тем, что они вынуждены постоянно соприкасаться с телесным низом, стирать носки и чистить сапоги (свои и чужие). В старину знаком унижения в криминальной среде был поцелуй сапога. Совершивший это ритуальное действие становился шестеркой или обиженным, его насиловали и отводили ему самое низшее положение на иерархической лестнице преступного мира.

Предметы быта

В местах лишения свободы большой популярностью пользуются самодельные предметы, многие из которых запрещены на зонах: четки, сделанные из оргстекла или хлеба (заключенные подчас не знают, что существуют монашеские четки, по которым читаются молитвы, говорят: "Ну, это наверное, где-то в буддизме", а четки зэкам нужны, "чтобы нервы успокаивать" (ДК)), красиво орнаментированные ручки из клейстера и разноцветных ниток, накрученных на газету, тюремные альбомы с вызывающими текстами и рисунками, марочки -- носовые платки или лоскуты простыней, подарочно оформленные, раскрашенные карандашами и фломастерами. Особенно большое количество марочек в женских камерах. Как свидетельствуют заключенные, именно эти марочки, украшающие женское жилище, производили на них самое гнетущее впечатление при первом знакомстве с тюрьмой. "Простыни развешены, причем держатся эти веревки совершенно непонятно на чем -- к стенам. И потом уже узнали, что снимается воск с сыра и привязываются веревочки за шубы. И очень большое количество ладанок, марочек. Все такое нищее, и жутко вот именно то, что таким образом женщины пытаются украсить свой быт, обычные, в основном -- нормальные женщины -- из мелочей, из ничего пытаются создать какую-то видимость дома и уюта. На марочках в основном, конечно, Христос. Ну и кошки -- кошки у нас везде нарисованы, кошка -- это воровка. Розы, конечно, за колючей проволокой -- вроде как все мы тут розы" (ЖК). Марочки -- не только украшение жилища. Это маркеры принадлежности к криминально-тюремному миру, на них изображаются символы активных изгоев: черепа, хищные животные, чудовища, кошки.

На марочках и в тюремных альбомах изображаются предметы, запрещенные в ИТУ: ножи, пистолеты, карты, наркотики; изображения носят символический смысл и являются во многом знаками протеста против законов ИТУ. Показательно и то, что эти предметы быта изымаются во время проверок и создатели их наказываются.

Популярны здесь также символы изгойничества и страдания: руки в наручниках, розы за колючей проволокой, изображения святых, кресты. О том, что крест не является собственно христианским символом для блатного, говорит тот факт, что на рисунках он оказывается в одном ряду с оружием и афоризмами, пропагандирующими насилие. Крест как символ страдания часто изображается висящим на подсвечнике с горящей свечой, символизирующей сгорающий срок. Показателен в этом отношении рисунок из альбома колониста (см. приложение 2, альбом 1), на котором изображены нательный крест на подсвечнике, решетка и доллары. Рисунок сопровождается афоризмом: "Жизнь -- это волчья тропа по которой нужно идти оскалив зубы" (ДК). После исполнения популярной в настоящее время в тюрьмах песни "Кольщик", заканчивающейся словами "Крест коли, чтоб я забрал с собой / В избавление, но не покаяние", одна из заключенных отметила: "Да, не в покаяние. Мы не каемся" (ЖК). Человек, связавший себя с криминальным миром, не должен раскаиваться в совершенном преступлении -- покаяние было бы отступлением от воровского закона. Вот почему покаянные мотивы звучат в стихах и письмах людей, случайных в тюрьме.

В большинстве своем самодельные предметы в ИТУ -- это вещи, сделанные ради их знаковой функции.

Тело и телесность

Жаргон фиксирует основное внимание на лице и частях телесного низа. Лингвисты отмечают в жаргоне "засилье слов анально-генитальной тематики" [Балдаев 1992: 8]. Это и понятно, ведь тюремная субкультура часть "низовой" культуры, для которой характерно нарушение всех норм, в том числе этических и языковых. Приведем некоторые примеры жаргонных слов и выражений, обозначающих части телесного низа: туз, валторна -- задняя часть тела, жмень -- ягодица, гитара, бабья совесть -- женский половой орган. Особенно много слов, обозначающих мужской половой орган: балун, банан, хам, вафля, пистолет, коряга, бабья радость и пр. Можно сказать, что "потенциально весь мир становится смешным фаллом, пробуется, обновляется через эмблему фалла", происходит "смеховое очеловечивание мира", "тело становится той смеховой призмой, через которую интерпретируется мир" [Елистратов 1994: 662].

Остановимся на таком виде телесной практики как татуировка. Татуировки представляет собой своеобразные клейма на теле преступников, накожные узоры в виде рисунков или надписей. Они являются не только украшением, но и своеобразным тайным языком преступного мира. По ним можно узнать, где и за что человек отбывал наказание, каково его положение на иерархической лестнице преступного сообщества.

Татуировки возникли в условиях первобытнообщинного строя и первоначально были опознавательными знаками этноса, определяли социальную принадлежность, имя и возраст их носителя, в них отмечались основные этапы его жизни и статус в обществе. Первобытные люди верили в магическую силу татуировок и поэтому часто наносили на тело изображения тотемных животных или растений, разнообразных предметов культа. В Европу татуировки были завезены моряками из Полинезии в ХVII–ХVIII веках. Но у современной татуировки есть и другой источник -- не иноземный, а отечественный. Клеймение, "пятнание" преступников, в первую очередь, воров, было известно на Руси с ХШ века. В ХVII веке на лице вора выжигались буквы ВОРЪ, в это же время преступников "орлили" (на теле преступника выжигался знак орла). С Уложения 1845 года появились клейма КАТ -- каторжник, СК -- ссыльно-каторжник, СП -- ссыльно-поселенец, Б -- бродяга. Татуировки КАТ, ВОР, знак орла сохранили свою популярность в современной тюрьме.

Особенно популярны в настоящее время татуировки-аббревиатуры, имеющие множество смысловых значений. В аббревиатурах имеет место взаимодействие явного и скрытого смыслов. Так, например, аббревиатура ДНО означает "дайте немного отдохнуть": блатной с ее помощью демонстрирует собственную принадлежность низовому миру и, с другой стороны, выражает пессимистический взгляд на жизнь, свидетельствует о своей усталости от жизни. Татуировка БОГ имеет несколько скрытых значений: "буду опять грабить", "будь осторожен, грабитель", "Бог отпустит грехи". Имея тенденцию к правильным ритмам, татуированная надпись и расшифровка аббревиатуры могут являться моностихом, двустишьем, трехстишьем. Некоторые аббревиатуры читаются как справа налево, так и слева направо: татуировка ПОСТ, по свидетельству ее носителя, означает: "прости, отец, судьба такая" и "твоя судьба, отец, похожа" (СР). Татуировка ЗЛО может читаться как трехстишье: "Завет любимого отца" -- "Отец любимый завещал" -- "За все легавым отомстить" (СР). В татуировках используются двусложники, трехсложники, дольники, акцентный стих. Стихотворную форму имеют объяснения татуировок-рисунков: "Плыви туда, где нет закона и суда" -- стихотворное объяснение татуировки, изображающей парусник, "Оскалил пасть на советскую власть" -- объяснение татуировки, изображающей оскалившегося тигра (СР).

Татуировка -- визитка осужденного, она отражает то, что в собственном "я" мыслится ему особенно значимым. Если для мужчин, оказавшихся в тюрьме, главной задачей становится завоевание авторитета в воровском мире, то для женщин основным в жизни остается любовь, потому они часто наносят любовные татуировки. Любовная татуировка -- это письмо любимому, содержащее вопросы, обещания, обращения, угрозы: КЛЕН – "клянусь любить его навек", ЛЕДИ – "люблю, если даже изменишь", ЯПОНИЯ? – "я прощаю обиду, не измену, ясно?" и др. (Т). Так, молодая заключенная не без гордости показывала свои татуировки на бедре и руке, свидетельствующие о ее независимости: на руке выбита надпись КУЛОН – "когда уходит любовь, остается ненависть", на бедре корона и буквы SS – "сама себе королева". Татуировки появились у заключенной в тюрьме в память о разводе с мужем.

Татуировки в поэтической форме выражают жизненную философию преступника, его веру или безверие, взгляд на пройденную жизнь и мир в целом.

Тюремная ритуалистика

Бытовая и социальная жизнь трактуются в тюремном тексте в ритуальном плане, особо маркированы моменты перехода. Помещение в тюрьму относится к переходным обрядам, в которых главный герой играет пассивную роль: обряд совершается над ним, посвятителями в обрядовом "входе" в тюрьму являются представители тюремной власти. Картина первого тюремного дня строится при помощи неопределенно-личных предложений: "взяли", "повязали", "закрыли". Пассивность персонажа подчеркивается и в тюремном фольклоре: "повели нас мыться в баню", "нас отдали корпусному" и т.п. (СР). Лишение иницианта его статуса особенно выражено в первой фазе ритуала, значимыми элементами здесь являются побои, инвективы, раздевание, бритье, символизирующие ритуальную смерть и унижение. Унижение имеет социальный и религиозно-этический смысл: преступник, грешник должен занять предписанное ему низкое положение на иерархической лестнице социального мира. Конечной целью тюремных процедур является "перерождение", "воскресение из мертвых". Это "воскресение" как в дореволюционной, так и в постсоветской тюрьме связывается с обращением к христианским ценностям. В пропагандистских тюремных изданиях сюжетная судьба персонажа-заключенного выстраивается по легендарной кризисной схеме: падение, кризис, возрождение. В советский период последний элемент не имел открытого христианского смысла, хотя сюжет в целом строился так же.

Что касается не официального, а собственно тюремного текста, то он дает два пути перерождения: покаяние и единение с тюремным братством. Вероятно, можно говорить о двух вариантах тюремного текста: первый носит универсально-тюремный характер, второй -- тюремно-воровской. Перерождение персонажа первого варианта текста, как правило, оценивается тюремной общиной как проявление "чуждости", оцениваемой в пространственных категориях ("случайный пассажир"). Для тех, кто связан с воровским законом, переход на другой путь -- раскаяние, стремление к свободе -- невозможен.

Третья фаза лиминального периода -- инкорпорация иницианта в социум в новом статусе -- для "случайного пассажира" связывается с освобождением, для "вора" и "блатного" -- с вхождением в тюремный мир, "пропиской".

Таким образом, все перемещения иницианта от дверей СИЗО в момент заключения до дверей КПП ("откидон") для персонажей двух вариантов тюремного текста имеют различный, а порой и противоположный символический смысл и практическую направленность

Суд имеет сложную смысловую организацию. Это -- орган государства, рассматривающий уголовные дела, разбирательство и приговор по преступлению. Над этим эмпирическим выстраиваются универсальный и библейский уровни смысла: символический сюжет тюремной биографии заключенного объективирует эсхатологическую ситуацию -- смерть и Страшный суд. В ритуале проводов на суд главным является противопоставление тюремное–вольное, тюремное при этом понимается как мертвое, адское, актуализируется также оппозиция свой–чужой внутри тюремного мира: сокамерник начинает восприниматься камерой как "гость". Действия членов "семьи" призваны воздействовать на результаты суда, их смысл сводится к выпроваживанию арестанта из тюремного пространства и установлению границы: уходящего снаряжают необходимой пищей, используют при проводах формулу "мы тебя не ждем", моют полы, не садятся на кровать ушедшего.

Ритуализовано также отправление на этап, во время которого вновь актуализируется такое свойство заключенного, как пассивность. В этой части посвящения тюрьма наделяется свойствами своего, а ИТУ -- чужого пространства.

Покидая зону, заключенные, связанные с тюремной традицией, ритуально оборачиваются, для "случайных пассажиров" актуальны запреты, в числе которых: запрет огладываться, запрет забирать с зоны вещи (о них говорится: "они уже нехорошие") и т.п.

Тюремно-воровская субкультура

Представительтюремно-воровского:хищник-жертва-актер

Криминальная субкультура входит в круг "экстернальных" культур, аккумулирующих свои нормы и символику, свою систему ценностей, специфические стандарты мышления и поведения. Преступный мир находится в подчеркнуто антагонистических отношениях с "легальным" обществом, не признает его юридических и этических законов, отвергает его правила и нормы

Статус преступника подразумевает положение выключенности из основной социальной иерархии: преступник пребывает вне общества и активно ему противостоит, будучи активным изгоем, он находится вне культурного пространства [Лотман, Успенский 1982: 116]. Пространственное положение преступника зафиксировано в жаргоне: представители криминального мира называют себя бродягами и характеризуют свою жизнь как странствие. Идея бродяжничества сближает современную криминальную субкультуру со старинной культурой разбойников и пиратов, также именовавших себя бродягами.

Преступная жизнь -- это жизнь "иная", она строится по особым законам. Для преступников характерны специфические "свои" законы и нормы поведения, "свой" иносказательный язык, их поведение -- это антиповедение, мир -- антимир. Преступник воспринимает себя хищником, диким зверем, воспитанным "иным" пространством. Он добровольно обрекает себя на особую жизнь и особую смерть, потому "изнутри" криминального мира воспринимается как высокий герой: он выступает одновременно и в роли хищника, и в роли жертвы. Помимо этого представитель сообщества, называемого "честным" или "благородным воровским миром", настоящий вор или блатной живет по принципу: "жизнь -- игра". В среде заключенных популярен афоризм: "Жизнь -- игра, свобода -- козырь" (СР). Рискованная игра лежит в основе воровской эстетики. Вор -- игрок, шулер, актер. А. Терц, изучавший поэтику блатной песни, писал, что русский вор склонен к фокусу и жонглерству и в каждодневной практике, и в поэтике [Терц 1991: 164].

Поведение современного вора соотносимо с поведением мифологического трикстера, скомороха, сказочного героя-вора: он носит маску "дурачащего дурака", которая является одним из основных его орудий. Кража и обман -- основные доблести вора. Вор -- хитрец, интеллектуал, лгун. Каждый его поступок носит двойной смысл: истинный и ложный, направленный на обман простака, чей ранг рефлексии ниже. Простаком или дураком может являться на свободе -- жертва преступления, в тюрьме -- представитель администрации или первоход, новичок в тюремном сообществе, еще не прошедший инициацию и не ставший "своим".

Иерархическая лестница тюремно-воровского мира

Деклассированные со времен средневековья имели свои корпорации, организованные по типу ремесленных цехов или купеческих гильдий. В братства и союзы объединялись бродяги, нищие, воры, прокаженные, проститутки. Жесткая иерархия существовала в тюрьмах, где формировалась арестантская община.

Иерархическая лестница современного тюремного мира строится по традиционным законам. Высшую ступень на иерархической лестнице криминального мира занимает вор.

Слово "вор" пишется с большой буквы во всех текстах криминальной субкультуры. "Почему вор -- с большой буквы? А почему Бог с большой буквы? Они же отцы преступного мира" (СР), -- говорят заключенные. "Вор -- это король, это все, это самое наимогущественное звание. Как -- звание, звание это у погон, погоны -- это мусора, а там не звание, а должность такая, положение вора. Самый авторитет, самый известный человек, самый уважаемый -- это вор" (ДК).

Понятие "короля" преступного мира связывает современную отечественную криминальную субкультуру с общеевропейской "низовой" традицией. В средневековой Европе своих королей имели бродяги, шуты, нищие. В этом обозначении "вор-король" есть элемент карнавала, характерного для криминальной субкультуры стремления вывернуть жизнь наизнанку. Здесь, в тюремном мире, создается своя опрокинутая социальная лестница и своя, свободная от "обычных" норм, жизнь.

В тюрьмах заключенными усваиваются основные "воровские понятия", в том числе отражающие стратификацию заключенных. Тюремное арго фиксирует вертикальное расслоение сообщества – иерархию тюремного мира. Выделяются: элита (вор в законе, смотрящий, блатные), средний слой (мужики) и нижняя ступень (петухи, обиженные, козлы).Приводимый ниже перечень и трактовка понятий дана заключенными можайской детской колонии. "Четыре касты на зонах существуют. Нижняя каста -- петухи, вторая -- козлы, третья -- мужики, четвертая -- блатные, пятая, но это не каста, это все, чин -- вор. Все, это выше всех. Петухи -- не скажу что голубые, ну, есть среди них пассивные гомосексуалисты, есть люди, опущенные по беспределу или не по беспределу. По беспределу -- он и то может приехать на зону и жить мужиком. Не то что достойным, а просто мужиком, добропорядочным мужиком, обычным мужиком. Петухи -- люди те, к кому большинство из массы, из зоны питают наименьшее уважение, то есть презирают, унижают. Козлы -- те же самые активисты, которые пошли к ментам. Мент без погон, считается. Мужики -- они тоже свою систему имеют. Мужик -- он живет сам по себе, у него семья на воле, ему ничего не надо, ему главное -- досидеть, допахать свой срок, по удо так по удо (условно-досрочное освобождение. – Е.Е.), ему без разницы. Ну, а блатные -- это все. По этой жизни идем и не сворачиваем. Всю жизнь по каталажкам. "Я вышел -- завтра ждите обратно!" Такая жизнь" (ДК).

Воровские законы

Закон -- одно из ключевых понятий уголовной субкультуры. Под "законом" понимаются "неписаные правила, традиции воровской среды, выполнение которых обязательно для всех ее представителей" [Балдаев 1992: 85]. Настоящий блатной чтит воровской закон, живет "по понятиям", стремится поступать "красиво" с воровской точки зрения. Он поддерживает классовую борьбу между ворами и мусорами, презрительно относится к официальным властям, способен на "дерзкий поступок" (ДК) -- кражу, убийство, побег.

"Благородный воровской мир" -- мир настоящих воров, верных воровской идее и воровскому закону, который называется идейными ворами верой. "Принципы воровского закона святые, они похожи на Библию... Принципы -- ну, так же как у Господа-Бога: не предать, не украсть у ближнего. Но мы не живем Библией, мы живем здесь. Убить можно, если где-то он перешагнул воровскую черту" (СР).

Вор должен быть аскетом, до самой смерти хранить верность новой "вере" и воровскому братству. По старым воровским законам, вор, решивший завязать, предавался казни. Ради воровской жизни и воровского братства вор должен отказаться от всего, что привязывает его к "мирской" жизни. Воровской закон требует, чтобы он существовал вне социума, отказался от родных, не имел семьи, разорвал все социальные связи. "Считается, что у вора не должно быть ни семьи, ни детей. Ну, чтобы его обратно не тянуло", -- поясняют заключенные (ДК). Подобно посвящаемым во время проведения обряда инициации, монахам, сектантам, хиппи и пр., вор метафорически умирает для мира, вступая в новое сообщество -- воровскую группу.

Одна из руководящих идей воровского закона -- идея единого сакрального тела воровской группы: ради спасения одного из членов тела другой должен принести себя при необходимости в жертву. Так, в воровской среде существует традиция брать на себя прицеп -- чужое преступление. В случае поимки воров на месте преступления закон обязывает младших покрывать преступления старших, в том числе ценой собственной жизни. Тема прицепа чрезвычайно популярна в тюремном фольклоре: многие предания и песни прославляют героя-вора, который "друзей отмыл, взял вину на себя" (ДК).

Вор обязан помогать другим ворам, в том числе используя общак -- коллективную собственность воровской группы. Актуальна метафора: общак -- костер, это тот домашний очаг, который согревает все преступное сообщество. "От общака греется тюрьма", -- говорят заключенные (ЖК). Закон запрещает отнимать кровную пайку даже у тех, кто находится на нижних ступенях иерархической лестницы тюремного мира. Арестанты должны быть "кровными братьями". Как поясняют заключенные, "кровные братья" – "когда вместе сидят, когда пайку одну на двоих жрут, когда из одной шленки едят, когда голод-холод, когда один сухарь у кого-то появляется, и то он его напополам ломает или вообще тебе отдает, последнюю рубаху тебе" (ДК).

Закон запрещает сотрудничать с властями в любой форме, занимать командные посты, вступать в актив, носить на рукаве косяк -- красную повязку активиста. "Достойный арестант" не будет доносить даже на суку (предателя). Закон требует равенства между заключенными. "На тюрьме никто не имеет права другому указывать. На тюрьме это считается беспределом" (ДК). "Если человек в активе, если он идет старшим: на рабочке, в наряд старшим, если он имеет власть, а люди здесь живут все-таки по тюремным понятиям, -- говорят осужденные, отбывающие срок в колонии, -- то этого человека, считается, что он покраснел, это стремная вещь" (ДК). "А если они еще какой-то беспредел здесь творили, таких людей могут убить просто" (ДК).

По закону, вор на воле не должен работать -- он живет на средства, добываемые кражами. На зоне вор также не работает -- это унизило бы его. "У меня руки аристократа -- ни одного мозоля", -- говорил мне один из осужденных, демонстрируя свои ладони. Руки без мозолей -- маркеры непринадлежности к социуму, символы праздности и выпадения из социальных структур, поскольку работа -- одно из проявлений официального образа жизни. Работу в зоне зэки воспринимают как рабское служение государству. Положительная оценка безделья, негативная -- работы зафиксирована жаргоном: дурдизелями называют заключенных-ударников.

Вор должен принимать участие в воровских сходняках (собраниях) и участвовать в разборках -- судах воровских сходок. Вор -- не только активный изгой, он -- воин. Потому необходимой частью воровской культуры на воле и в тюрьме являются драки. "Свой" в блатной среде обязан уметь драться. В советской тюрьме эстетическую ценность имели в глазах блатных увечья, полученные в драках. "Козырно было -- шрам на лице" (СР).

Вор должен уметь не только поступать, но и говорить "красиво". Воровская община имеет свой язык, непонятный для непосвященных, этот язык является знаком принадлежности к воровскому сообществу: умение по фене ботать, говорить по-блатному, является признаком вора и блатного.

Преступный мир извне обычно воспринимается как смертоносный и разрушительный мир хаоса. Общество вытесняет его на периферию, но не уничтожает полностью. Эта оттесненность, а не полное изгнание, дает хаосу возможность периодически угрожать космической организации.

С точки зрения космоса, для хаоса характерна неупорядоченность и максимум энтропических тенденций: хаос характеризуется как сплошная непредсказуемость и случайность. Однако "изнутри" он видится структурированным и упорядоченным. Как считают представители тюремного мира, предельно энтропична официальная культура, ее законы характеризуются как беззаконие, беспредел. Порядок связывается со "своей" организацией, "государством" заключенных: "Тюрьма, сам изолятор -- это как государство в государстве. То есть люди живут по своим законам. Это совсем другое. Мы подчиняемся не тем законам, которые правят на свободе или, например, в колонии. Здесь свои законы. Мы живем в своем государстве. Есть и узкие камерные законы", -- говорят заключенные (ЖК).

Этапы приобщения к криминальному миру

Вхождение в криминальную группу сопровождается ритуалами, в число которых с древнейших времен входили клятвы верности новому воровскому сообществу и его уставу. В тюремном стихотворении современный вор-рецидивист свидетельствует, что в верности криминальному миру "жизнью поклялся на ствол и на нож" (СР). Прием новичков исстари сопровождался обучением арго и специфическим криминальным традициям. Как свидетельствует В.М. Жирмунский, "обучение" играет в распространении арго очень существенную роль, поскольку "арго служило средством опознания "своих", своего рода "паролем", и в то же время -- важным профессиональным орудием, ему прежде всего обучают новичка, принимаемого в шайку, как и другим тонкостям ремесла" [Жирмунский 1936: 134]. Кроме обучения арго новички обучались и воровскому фольклору. Элементы обучения новичка имеют место и в современных тюремных ритуалах.

Ритуал принятия новичка в тюремную среду называется пропиской. Он популярен среди малолетних заключенных. В результате прописки "чужой" становится "своим" в мужском доме, тюрьма с момента прохождения прописки для него – "дом родной". Приведем воспоминания рецидивистов.

"Начиналось все с того, что, во-первых, ориентирование по хате. Нужно было найти горизонт, волчок, голубятню, то есть это жаргонные слова. По очереди или кто-то может тебе задать за один присест десять вопросов -- не важно. Волчок найти -- это глазок, голубятня -- это проем для радио, который в стене выдолблен, икона -- это правила внутреннего распорядка камеры, в каждой камере на малолетке висит в рамке" (СР).

"Другой мир", в котором оказывается новичок, есть прежде всего другой текст, текст на чужом языке. На первом этапе прописки новичок должен продемонстрировать свое владение языком нового пространства. Второй этап -- игры на сообразительность.

"Например, вопрос: "Какого цвета потолок в хате?" Сразу же автоматом голова поднимается вверх, говоришь: "Белого". Оказывается, неправильно. За неправильный ответ устанавливается цена, например, пять горячих, то есть ударов ладонью по шее. Если ты не хочешь горячих, правильный ответ ты мог купить. Опять назначается цена. А потолок красного цвета, потому что десять лет, а червонец красный. Вопросов много всяких. Вопросы могут затрагивать твое личное достоинство и достоинство твоих близких. Например: "В жопу дашь или мать продашь?" Проверяют, как человек отнесется. А промежуточный ответ, он есть. Не обязательно дать дословный ответ, а главное -- мысль показать, что "пацан в жопу не ебется, а мать не продается"" (СР).

Как отмечает Г.А. Левинтон, вся вопросно-ответная структура "прописки" напоминает "сказочную инициацию", ритуальные параллели к которой обнаруживаются в обрядах типа свадьбы с обменом иносказательными репликами [Левинтон 1990: 98].

Третий этап – "игрушки на смелость". "Ко второму дню человек приходит уже уставший. Ему предлагают: раскладывают на полу шахматы, фигуры остроконечные -- слоны, офицеры, и объясняют: "Ты должен спиной упасть на эти шахматы". Завязывают глаза. На счет: "раз-два-три" -- ты должен упасть и, что самое главное, без промедления. Ты должен быть смелым и человеком слова" (СР).

Инициация является ритуалом приобщения к тюремному миру и носит характер игры. "Это называется игрушки," -- говорят заключенные (СР).

Новичок учится относиться к испытаниям, как к игре. Описывая прописку, рецидивисты делают следующий вывод: "Юмор должен присутствовать. Должно поддерживаться настроение. Если ты будешь ходить хмурым, подавленным, с тобой будет легко бороться, с тобой быстро расправятся. А если в тебе присутствует юмор, ты человек остроумный, пошутить не прочь, то, конечно, с тобой будет тяжелей -- ты духом не падаешь. Ну, и со временем дух твой формируется" (СР). "В тюрьме обостряется вообще остроумие, интеллект", -- говорят малолетние заключенные (ДК).

Прописка -- экзамен, сочетающий обучение законам нового мира и проверку того, в какой степени новичок является "своим" в данной среде. Этот ритуал проливает свет на древний обряд инициации, который воспринимался не столько как временная смерть, сколько как своеобразная игра в смерть.

Тюрьма -- место прохождения инициации -- окончательно связывает человека с криминальным миром.

Посещение этого пространства, понимаемого как не-пространство, дает преступнику возможность стать "своим" в криминальной среде и завоевать определенное положение на иерархической лестнице преступного сообщества. Именно в исправительно-трудовых учреждениях и следственных изоляторах криминальная культура наиболее рельефно выражена и в большей степени доступна для изучения.

Вербальный фольклор

В жизни и творчестве вор играет роль -- шута, лгуна, дурака. "Смех", "глум", "сквернословие", "бесчинства" -- набор признаков, которыми древние источники определяли скоморохов, и который может быть использован при характеристике современных воров. В основе воровского мировидения лежит игра, освобождающая от законов жизни и ставящая на место жизненной условности иную, "улегченную" условность. Вор -- носитель смехового начала, он использует "дурацкую маску", преимущество которой -- возможность обнаружения и осмеяния лжегероев, обнажения чужих пороков. Лгун -- одна из личин шута, он создает аномальный мир в слове. Словесное искусство воров -- это, в первую очередь, искусство лжи. Одна из ведущих форм тюремно-воровского фольклора обозначается жаргонным термином "прикол" 4. Приколы включают в себя целый ряд устойчивых речевых форм разной жанровой принадлежности, употребляемых в стандартных речевых ситуациях, -- они являются частью драматизированного диалога между враждующими сторонами и имеют целью осмеяние противника и понижение его статуса.

Прикол -- тест-обман в виде загадки с подтекстом или двусмысленного задания. В основе приколов лежит рефлексивное управление: вор не просто дурачит или обманывает, он управляет поведением антагониста. Антагонистом может являться на свободе -- человек, не принадлежащий к воровскому миру, "жертва", в тюрьме -- представители администрации или новички в преступном мире. Приколы являются частью ритуала прописки. Вот как описывают заключенные прописку на женской малолетке: "Заводят, сразу -- раз -- с тормозов, девочка стоит. Они ей такие выражения кидают: "Стой, иди сюда". Вот что она должна сделать? Ну, она должна снять тапочки и подойти босиком" (ЖК).

Вопросы и ответы могут не быть вербализированы. Популярен прикол-загадка с расстеленным у входа в камеру полотенцем. Первоход не должен поднимать полотенце, он может перешагнуть через него, но свой, блатной заявляет о привилегированном положении в новом коллективе, вытирая о полотенце ноги. Эта загадка проверяет не только знание тюремных законов жестовой коммуникации, но в первую очередь -- умение нащупать скрытый смысл ситуации, обнаружить прикол и включиться в игру.

Во время прописки проводится проверка знания условного "тайного" языка тюремного сообщества. Новичок должен владеть феней, чувствовать двусмысленность задаваемых вопросов: "За что сел? -- За решетку. -- Сколько в камере углов? -- Пять (новичок -- угол)"; должен знать правила зоны: "Где будешь спать? -- Где бугор укажет"; должен уметь перевести разговор в игровое русло, навязав дающему задание свои правила игры: "Распишись на потолке. -- Лесенку поставь. -- Заштопай чайник. -- Выверни наизнанку. -- Сыграй на подоконнике. -- Настрой". В Можайской ВТК заключенные описывают такие приколы: "Спрашивают: "Ты кто: вор в законе или бык в загоне?" Стой так и думай. Вор в законе себя назвать, в тюрьме тем более, каждый кто попало не может. А так отгадка: "Я не вор, но я в законе. Я не бык, но я в загоне"" (ДК). "Ну, говорят ему: "Ты на машине едешь. Разветвляется дорога. Тормоза у тебя не работают, повернуть ты никуда не можешь. В одном стоит конце дороги мать, а в другом кент. Куда поедешь, кого давить?" Вообще-то отгадка, что надо давить кента, потому что сегодня кент, а завтра мент. Как правило, не догадываются" (ДК).

Новичок должен соблюдать правила "игры в загадки", которая вводит особые условия в постулаты общения. Отгадчик должен дать ответ, вскрывающий глубинный смысл вопроса, имеющий отношение к высшим ценностям тюремного мира, к его составу и иерархии его частей.

Приколы сопровождают все бытовые действия заключенных: используются при отказе от работы, за едой, во время картежных игр.

Заключенные должны уметь направить любой разговор с представителем администрации в игровое русло и тем самым одержать над ним победу, навязав свои правила. "Начальник говорит: "Иди на уборку территории." А ты ему: "Лопата с педалью?" – "Где ты видел лопату с педалью?" – "А ты где видел меня с лопатой?"" (СР). Приколы, как полагают заключенные, должны обнаруживать глупость тех, кто пользуется не по праву своей властью.

Выполняя законы ИТУ, заключенные пересоздают реальность, превращая их в законы игры, подчеркивают, что подчиняются не юридическим, а собственным условным законам: "С администрацией надо соглашаться, -- объясняют зэки-мужики. -- Вот он требует что-то, а ты: "Мне разницы никакой: что ебать подтаскивать, что ебаных оттаскивать. Что ебать, что резать -- лишь бы кровь текла""(СР).

Тасуя карты, прикалываются над партнером по игре: "Кто хочет вкусно пить и есть -- прошу напротив меня сесть" (СР).

Приколы могут облекаться в сложную иносказательную форму: вор демонстрирует мастерское владение словом и тем самым выигрывает игру: "У следователя на дознании. "Где был? С кем был?" Вот ты ему: "Авто-мото-вело-фото-гребля-ебля и охота -- что по чем-хоккей с мячом-бабы-биксы-зубы-фиксы-хитили-потитили-на хуй не хотите ли?"" (СР).

Приколы имеют форму пословиц, поговорок, дразнилок на заумном языке, основной их признак -- драматизм.

Администрация иногда подключается к игре заключенных, облекая тюремные законы и запреты в форму приколов. Для формирования ритуализованного диалога должно быть единое коммуникативное пространство. Представители власти демонстрируют свое владение общетюремным языком. Так, в ИТУ запрещены азартные игры. "А у администрации есть поговорка, -- говорят блатные. -- Если в картах нету масти -- вам помогут в оперчасти" (СР).

Постоянная спутница приколов -- рифма. Умение облекать свои мысли в стихотворную форму ценится как признак высокого интеллектуального уровня. Сама стихотворная речь является знаком "переключения" в другую, вымышленную, условную реальность, в свободный творческий мир игры.

Если для театра нужен зритель, то для игры -- партнер, принимающий законы игры, говорящий на условном языке. В народных бытовых сказках рядом с Лгуном часто оказывается Подлыгало, взамоотношения этих двух персонажей отражают древнюю традицию рассказывания скоморошьих "баек" (традицию "лжи"): всякое понимание диалогично, и Подлыгало, дополняя мир Лгуна своими "словами", утверждает тем самым, что в аномальном и абсурдном мире игры возможна коммуникация. Ту же полифонию лжи мы находим и в тюремных приколах. Так, на вопрос собирателя (играющего в данной ситуации роль "одураченного простака"): "Как на зоне наносят татуировки?", воры-блатные отвечают, дополняя друг друга:

- А здесь тоже салон. Где медчасть, там кабинет, там пишешь заявление начальнику.

- Оплачиваешь -- в зависимости от ресурсов.

- Ну, у нас все-таки цивилизация. Как у всех.

- Что-нибудь нарисовать хочешь -- на имя начальника колонии заявление пишешь (СР).

Суть прикола в том, что администрация ИТУ категорически запрещает нанесение татуировок.

Приколы, трюки и одурачивание лежат в основе многих тюремных игр, популярных, главным образом, на малолетке. Игры проводятся с первоходом. Ведущий в игре вынуждает новичка поступать таким образом, что сами поступки последнего причиняют ему вред. В результате побеждает тот, чей ранг рефлексии выше, но обычно победителем оказывается более опытный человек, водящий: новичок сам совершает то, что нужно его антагонисту. Водящий моделирует ответные реакции новичка, управляя его поведением в выгодном для себя направлении. Ядро игр составляет провокация. Все действия проводящего прописку направлены на то, чтобы новичок сам совершил позорящие себя действия. Поведение водящего в таких играх соотносимо с поведением героя сказок о ловком воре (воровство не для корысти, а для шутовского осмеяния). Приведем примеры игр, описанных заключенными Можайской ВТК: "Веришь, я тебе налью сейчас в карман воды, а у тебя там сыро не будет? Он, конечно, не верит. Ему наливают литр воды в карман. Вот, мол, мокро. А его спрашивают: "А где сыр-то?" Ну, сыра-то не будет все равно, лей не лей." (ДК). "Водолей. Берут рубашку какую-нибудь или телогрейку. Вот он в рукав смотрит. Ему показывают картинки, разные созвездия. Ну, там, Марс, такое. А потом показывают Водолея. Говорят: "Водолей!" И литр воды -- раз!" (ДК).

Плутовские романы, литературные и документальные описания взаимоотношений наставника и ученика-новичка в разнообразных школах воров, бродяг, мошенников свидетельствуют о том, что необходимым воспитательным приемом, использовавшимся старшим, был тест-прикол 5.

Приколы могут становиться сюжетным ядром устных рассказов, в которых структурную пару составляют глупость и хитрость. Хитрецом в воровских рассказах является вор или блатной, дураками -- представители неворовского мира. Для таких рассказов не характерна установка на достоверность. Они близки к жанру анекдота, их главная цель -- шутовское осмеяние "чужих". Вот как рассказывает вор-рецидивист о своей интеллектуальной победе над охранником:

"Я ехал с тюрьмы в лагерь первый раз. Играл в карты, дубак говорит: "Спать". И загадал дубаку загадку. Говорю : "Если отгадаешь -- я тебе карты отдаю и укладываюсь спать. Не отгадываешь -- я играю". Я ему загадал, он отгадывал до утра. Поставил так стол, ну, записал. И подходит уже к утру: "Какой ответ?" Это говорит о том, что он тугодум. А загадал: "Шел мужик, попукивал, палочкой постукивал. С кем он поздоровался?" А вторая -- я ему загадал сразу две: "Ехал в поезде купец, ел соленый огурец. Одну половину сам съел, вторую кому оставил?" Ну, тугодум ходил до утра, думал" (СР).

В форму приколов-загадок облекаются многие анекдоты. Герои анекдотов -- зэки, находящиеся в условном игровом мире, где правильно отгаданные загадки являются условием освобождения из тюрьмы: "Посадили одного в тюрьму. Дали пятнадцать лет. Загадали ему загадку. "Отгадаешь три части на женском теле, которые состоят из трех букв, начинаются и кончаются на ту же букву, за каждое слово по пять лет скостим". Он угадал два слова: око и пуп. А третье не отгадал. Ему десять лет скинули, пятеру отсидел. Ну, выходит, в первую ночь жена раздевается, он говорит: "Господи, а я из-за этого пять лет сидел". Какое третье слово? Я сам не знаю" (СР).

Анекдоты внетюремного происхождения в тюрьмах трансформируются, их герои становятся зэками, в них вводятся "вставные эпизоды", приближающие мир анекдота к тюремной жизни. Внетюремная жизнь как таковая заключенных практически не интересует.

В воровской среде бытуют рассказы о воровских подвигах, представляющие в смешном виде жертву и демонстрирующие ловкость героя. Как отмечал Д.С. Лихачев, наблюдавший в начале 1930-х годов традицию подобных рассказов в СЛОНе (Соловецком лагере особого назначения), врать, рассказывая о воровских подвигах, разрешается, точно так же как применять шулерские приемы в карточной игре [Балдаев 1992: 362].

Однако в большинстве своем воровские предания и устные рассказы имеют установку на достоверность, что особо подчеркивается заключенными: вор характеризуется как человек слова. Множество легенд о честном воровском слове перешло из старого тюремного фольклора в современный. "В тюрьме принято всегда говорить правду, -- объясняют заключенные, -- вообще всегда. Врать там не приветствуется. То есть всегда все разговоры -- они все достоверны. Верить нужно всегда всем. Достойный арестант достойному врать не будет" (ДК).

Воровской мир имеет свою историю. Человек, причастный воровскому братству, гордится своим знанием воровских традиций, своей историей, которая, облекаясь в форму исторических преданий, передается из поколения в поколение. Сегодняшние блатные хранят память о благородном воровском мире прошлого, его королях-авторитетах, о наиболее значительных событиях в истории блатного мира. В воровских преданиях неизменно проводится воровская идея, проповедуется верность воровскому закону, противопоставляются два мира: мусорской и воровской, воры изображаются как борцы за справедливость. Приведем в качестве образца жанра рассказанное нам в Можайской ВТК предание о возникновении первых воров в России.

"Первые воры пошли в годы революции. Это были беспризорники, вся беспризорная эта рать вообще. Ребята, которые были в колониях, сидели во всех, вот они, когда их начали уже сажать, они начали там делать свою систему. То есть, они уже знали, что выживать им больше нечем как тем, что красть и воровать. Так как в то время был голод там, царские все эти системы. И в то время пошло то, что если ты не отрекаешься от этого, то что ты идешь, то есть ты всю жизнь воровал, то ты и будешь им. Если ты смекалистый такой малый, то ты и будешь воровать. Вот так вот отсюда и пошли первые воры. Это были те, кто начал не так как сейчас там, из богатых семей, а те, кто поднялись из самых низов, с помоек, с улиц. Это были беспризорники. Вся воровская система, все началось с улиц. Все, все, что неслось с улиц, все скапливалось в тюрьмах. От одного человека передавалось к другому, от одного поколения к второму, к третьему. Так пошла. И этим наращивалась воровская суть, вся система. Так пошла вся вот эта жизнь, пошли понятия" (ДК).

В данном тексте, чрезвычайно характерном для низовой культуры, противопоставлены "благопристойный" мир и мир тюремный, уличный. Местом зарождения низовой культуры называется помойка, обретающая в тюремном тексте положительную оценку как центр своего пространства, место концентрации творческих сил.

Среди исторических преданий большое место занимают предания об исключительных личностях -- легендарных ворах прошлого (таких как Вася Бриллиант, Сонька-золотая ручка), о важных событиях в истории честного воровского мира, о святости воровского слова, и вообще -- об основных воровских святынях.

В репертуаре заключенных представлены различные жанровые разновидности устной прозы: популярны мифологические рассказы, легенды, предсказания. Во многих тюрьмах и колониях бытуют рассказы о привидениях. В Можайской женской колонии верят в "серую (белую) женщину". О происхождении этого призрака рассказывают следующее: "Здесь в дому эре когда-то повесилась девушка. Это дом ребенка. Вот, то ли она не успела спасти ребенка, то ли что-то там, я не знаю, но повесилась. И когда здесь стали все перекапывать, потревожили ее дух или как, в общем ей это не понравилось. И она стала ходить. Ну, это действительно так, потому что очень многие видели ее тут так" (ЖК).

"Серая женщина" предупреждает заключенных о каких-либо важных событиях. Считают также, что она появляется перед амнистией. "Последнее время она очень часто появляется, -- говорят заключенные. -- Может, амнистия какая намечается? Это у нас примета такая" (ЖК).

Подобные рассказы о призраках известны и в Бутырской тюрьме:

"На Бутырке в старых корпусах есть камера, я не помню ее номера, которой нет. Она замурована. Ну, существует предание какое-то, связанное с ней, что существует привидение какое-то, потому что во времена Екатерины в ней, в общем, замуровали женщину" (ЖК).

Из числа традиционных ритуалов, соблюдаемых в тюрьмах, особое место занимают гадания. Способы гаданий многообразны, цель же одна -- предсказать результаты суда, меру наказания. "Вообще все подвержены мистике там. Гадания постоянно, -- говорят заключенные-женщины. -- Гадали по-всякому: и на домино, и на чертика, и на кофейной гуще, и на хлебе гадали" (ЖК), "гадают по средам и пятницам в основном" (ЖК).

В женских камерах и колониях популярны также пересказы снов. Описывая тюремную жизнь, заключенные рассказывают:

"Утро начинается с чаепития. Конечно, рассказывание снов. В сны там верят, особенно в сны, в которых являются какие-то святые. Очень многие видят мадонну. Там настолько приближаешься к потустороннему этому миру" (ЖК).

"Человек в этой системе -- в тюрьмах, в зонах -- он все остро ощущает. То есть, если на свободе нам некогда обратить, как проходят времена года, то здесь мы замечаем. Тот же сон. Да, допустим, моей подруге приснился сон, она утром проснулась, пытается мне его рассказать... То есть на свободе мы не стали бы с вами об этом разговаривать, потому что там масса проблем. А здесь у нас нет ничего. Мы сидим. Заняться нам нечем. И естественно -- разговоры о снах" (ЖК).

Но не только тем, что у заключенного много свободного времени, объясняется традиция пересказов снов в тюрьмах. Как отмечают заключенные, тюремный мир всех склоняет к мистике. "Вообще, конечно, народ очень суеверный, -- говорит заключенная. -- Мне кажется, в тюрьмах намного, ну очень повышены суеверия" (ЖК).

В тюремных снах главной темой является, конечно, тема освобождения, дороги домой. Верят, что ее предвещает приснившаяся обувь. "Запоминали сны и рассказывали, кто откровеннее. Особенно когда едут на суд. Если ботинки увидишь -- значит домой уйдешь" (ЖК). В целом же, как отмечают заключенные, "все сны имеют значение. Буквально на все здесь люди обращают внимание, на все мелочи" (ЖК) [о тюремной мифологии см.: Ефимова 1999а].

Наиболее изученная область тюремного фольклора -- тюремная песня 6. Однако в современных тюрьмах песни не так популярны, как это принято считать. Как объясняют блатные, человек, любящий петь, может получить в уголовной среде прозвище "Магнитофон": "его любой может включить", т.е. потребовать исполнить песню. Представление об известных в современных тюрьмах песнях дают, главным образом, песенники и тюремные альбомы.

Предшественниками современной тюремной песни были старинные тюремные песни ХVI –ХIХ веков, родственные им удалые -- разбойничьи песни, тюремные песни литературного происхождения 7 и, в первую очередь, массовые народные тюремные песни второй половины ХIХ века, в художественном отношении близкие литературным образцам. Удалые песни сохраняли традиции и опыт разбойничьего мира, это были песни тех, кто враждовал с властью и обществом, не желал мириться с существующими нормами жизни, навязывал миру собственный -- удалой и страшный закон. Протяжные песни были созданы каторжанами и раскрывали духовный мир заключенных. И если разбойничьи песни были близки активным изгоям, то тюремные лирические были любимы всеми заключенными. Собственно блатные песни -- порождение города. Они тесно связаны с жанром городского романса и в отличие от традиционных крестьянских песен имеют тенденцию к рифмовке и правильным ритмам [Бахтин В. 1997: 953]. Блатная песня связана и с определенной литературной традицией.

Наиболее популярны в современном тюремном мире такие жанровые разновидности блатных песен, как баллады, лирические песни, описывающие мир неволи (в том числе политические -- диссидентские), удалые песни, шуточные песни эротического содержания, песни-переделки. Большинство тюремных песен можно назвать "слезными": они призваны вызывать сочувствие к судьбам зэков. В них арестанты – "бедняжки", "несчастные", они плачут и грустят, сетуют на свою судьбу. Эти песни имеют связь с традиционными русскими причитаниями и лирическими песнями. Особым драматизмом из всех жанров тюремной лирики отличаются баллады. Предмет изображения баллад -- несчастье, трагическое событие или трагическая судьба. Баллады в лиро-эпической форме повествуют о судьбе преступника, рассказывают о его детстве, первой любви, которая подчас и приводит к преступлению, о самом преступлении, о суде, на котором герой часто произносит покаянную речь, вызывающую слезы у слушателей. Действие баллад в ряде случаев переносится на зону, откуда герой пытается бежать, но пуля "чекиста" прерывает побег. В несколько строф баллады вмещается вся судьба осужденного с его счастьем и горем, любовью и изменой, преступлением и расплатой за него.

Важный элемент криминальной субкультуры -- письма. В тюрьмах и ИТУ основной формой общения является переписка. "Различные записки, называют малявы, малявки, мульки, ксивы, как их только не называют. В основном любовные, конечно. В основном. Ну, деловые когда идут. Между мужчинами особенно", -- рассказывают заключенные (ЖК). Деловые послания, ксивы -- это инструкции и обращения, подписанные вором в законе или группой лиц. Ксивы поддерживают зэков, в них даются инструкции по поведению в тюрьме и на зоне, отношению к администрации, мужикам, козлам, дороге. Особо важные ксивы призывают к кипишу, запрещают работать и проч. "Есть такое понятие, как воровской прогон, -- рассказывают заключенные. -- Ну, то есть, если в изоляторе сидит вор в законе, он ориентирует заключенных на правила поведения определенные. Ну, он пишет воровской прогон, который проходит по всем камерам. И, в общем-то те камеры, которые мужские, получают, они отписывают назад вору в законе о том, что принимают точку зрения. Ну, в основном, всегда принимают. Потому что негласный закон. Не имеют права не принять" (ЖК). Воровской прогон -- самая важная ксива. "Прогон пишет вор, именно вор. То есть может писать либо сам вор -- такой прогон, какой-нибудь легкий. То есть к примеру: живите в братстве, гоните все на общее, то есть ничего сверхзапретного, не убийство, -- рассказывает блатной. -- А есть, такой идет от вора прогон, он своей рукой его не пишет, он диктует. Он диктует, к примеру, своему писарю, человеку: "Пробить голову тому-то тому-то на сборке, так как он гад, блядь, пошел вразрез с общим и воровским". Не то что он обычный свитерочек там зажал, а, к примеру, вообще там с общака. Прогон от вора -- это ходячая семьдесят седьмая. Вся тюрьма -- это все его подельники. Он сказал: убить, и все его убили. В конце написано: со слов такого-то такого-то" (ДК).

Деловые и дружеские письма отличаются друг от друга функционально и стилистически. Приведем в качестве примера тексты двух поздравительных открыток, адресованных тридцатилетнему заключенному, готовящемуся стать смотрящим за корпусом. Первая открытка носит характер дружеского послания и потому интимное дружеское арго здесь выступает на первый план, вторая написана смотрящим зоны, имеющим право выступать от имени братвы, и носит политический характер -- сам факт поздравления смотрящим именинника свидетельствует о том, что последний признается неофициальным лидером.

""Вася!" -- Граф-Де "Амбал". От Всей Души своей поздравляю твою светлость с Днем твоего рождения. Игорян! Дружище! Будь всегда здоровым, бодрым, хладнокровным при решении проблем. Никогда не унывай, будь добр к людям, удачи и фарту тебе во всех твоих начинаниях. Искренне с уважением к тебе и братской теплотой -- Всегда. Игорян "Гашек". В. -- Мох. 19 октября 1998 г.".

"Игорь! От всей души поздравляем тебя с Днем Рождения! Искренне желаем Крепкого здоровья: Удачи во Благо Воровского и дома Нашего Общего, Жизненного благополучия, скорейшей встречи с Родными и Близкими. С Братской теплотой Л. Касьян и все Бродяги Лагеря. В. Мох. 20.10.98" (СР).

Заключенные-мужчины считают, что ксивы и малявы -- синонимы, женщины говорят: "Ксива -- это более мужское, малява -- женское" (ЖК). Свои письма они ксивами не называют. Женщины получают и пишут в основном любовные малявы. Для них характерно утрирование чувств, они обильно насыщены метафорами, сравнениями, гиперболами. "Ей же нужно как-то жить. И живет, -- говорят заключенные о женщинах, оказавшихся в тюрьме. -- Ну, и в общем-то обычно это сильно. Обычно такие чувства на бумаге выкладываются, просто даже удивительные. И в стихах. Ну, там все же в тюрьме стихи пишут. Вот. Все это красиво. Всякое бывает, даже секс. Представляете, на бумаге, да? Тоже встречается" (ЖК).

"Но тот, который не может воспринимать эту любовь на бумаге, -- объясняют заключенные, -- тот, конечно, в шутку пишет. Все это прикольно. Ну, просто играет, чтобы себя отвлечь. Есть такое выражение – "стебается", посмеивается" (ЖК).

Тюремная любовь превращается в театр: двое актеров разыгрывают спектакль перед зрителями-сокамерниками, которые проявляют заинтересованность в происходящем на тюремной сцене. Собственно, это даже не спектакль, который созерцают, а карнавал, в котором живут и который является временным упразднением жизненной правды. К тюремной любовной игре применимы слова М.Бахтина о карнавале, в котором "сама жизнь играет, разыгрывая... другую свободную (вольную) форму своего существования" [Бахтин М.1990: 12].

Ксивы и малявы определенным образом оформляются. По оформлению письма можно определить, принадлежит ли его автор к воровскому миру, чтит ли он воровские законы: "О и В (Общее и Воровское) -- святое и пишется всегда с большой буквы, -- объясняет малолетний заключенный из блатных. -- Дом Наш Общий -- это тюрьма, тоже с большой буквы. Хата подчеркивается, так как хата тоже наш дом, тоже считается святым. Слово "Вор" пишется всегда с большой буквы и подчеркивается. И имя вора подчеркивается одной полосой. Подчеркивать свое имя строго-настрого нельзя. Подчеркивается только святое и имя вора" (ДК). Для писем характерны традиционные формулы зачинов и концовок. Вот как об этом говорят заключенные: ""До свидания" не пишется. Подписываются: "С искренним уважением". Начало может быть такое: "Час в радость". Заканчивать могут пожеланием: "Всех вам благ"". "Нельзя "спасибо" писать, -- рассказывает одна заключенная. -- Я написала -- он обиделся". ""Спасибо" я не слышала, что нельзя. Но в общем-то мужчина, когда помогает женщине, это у них очень приветствуется, считается очень порядочным. Потому что они всех нас считают своими сестрами. И не любят, когда женщина отвечает тем же, что-то дарит", -- объясняет другая (ЖК).

Один из малолетних заключенных, общавшийся в тюрьме с ворами в законе и вполне овладевший блатной субкультурой, написал для нас образец краткой тюремной ксивы: "Часик в радость вам бродяги х 372. Мир и радость Дому Нашему Общему. Пишет вам Вячеслав Смеян. О и В." Он пояснил, что особому почерку, которым написана ксива, обучил его один из воров (ДК).

Тюремные письма часто шифруются, причем в них используются те же аббревиатуры, что в татуировках. На малолетке, по словам заключенных, "этими шифровками общаются. Пишут записку, маляву, и в конце там несколько шифровок, это своеобразный тюремный язык. На малолетке очень много различных шифровок: ЛЕДИ- люблю, если даже изменишь, АНГЕЛ -- а ненавидеть глупо, если любишь, СТОН -- слышишь, ты один мне нужен или ты одна мне нужна, ЛОТ -- люблю одного тебя " (ЖК). Эти шифровки выбиваются на теле в память о любви и используются в качестве шаблонных любовных признаний в письмах.

В современных тюремных письмах "на волю" сохранены основные структурообразующие элементы традиционных восточнославянских писем : здесь имеют место типичные начальные и финальные формулы, в роли почтовых стереотипов широко используется альбомная поэзия. Популярны традиционные в русской почтовой переписке формулы с "птичьей" символикой:

Снегири -- веселой стаей

Вы наведайтесь в Советск.

Передайте моей Тае

Самый искренний привет [КЧЖ 1994: 43].

Письма начинаются с этикетного приветствия, завершенность им придают финальные формулы:

До свиданья, не скучайте,

Жду вестей, не забывайте,

Всем друзьям, родным привет,

С нетерпеньем жду ответ [ВиЗ 1997: 24-25].

Особую актуальность в тюремном космосе имеют формулы прощения и прощания:

И прости за прогрешенье,

Не люблю я слов,

И слезу прими в прощенье

Да поклон ветров [Пр 1995: 13-14].

Разнообразные фольклорные жанры представлены в памятниках письменного фольклора заключенных: альбомах, песенниках, блокнотах.

Тюремные альбомы -- основная форма бытования текстов письменного тюремного фольклора. Альбомный стих в России имеет почти трехвековую историю. Пришедшая из Франции традиция ведения альбомов получила широкое распространение в разных кругах русского общества. Тюремные альбомы со стихами, песнями, афоризмами появились уже на царской каторге [Элиасов 1969: 96]. Л.Е. Элиасов видел их у сибирских старообрядцев, но, к сожалению, не описал. Д.С. Лихачев свидетельствовал что в 1920-е годы в СЛОНе альбомы со стихами и автобиографическими записями были у многих уголовников [Лихачев 1994: 168].

Современные альбомы продолжают старую тюремную традицию. Они своеобразно оформляются, песни и стихотворения, нашедшие место на их страницах, могут богато иллюстрироваться. Наиболее популярны рисунки, изображающие решетку, наручники, розы за колючей проволокой, горящие свечи. Так же как на татуировках и марочках, в альбомах часто встречается изображение карт: пиковый туз символизирует тюрьму, "казенный дом", бубновый туз -- символический образ заключенного. Как известно, бубновым тузом назывался в старой России прямоугольный лоскут, нашивавшийся на одежду заключенного. В тюремной песне поется об этом: "Пришейте на спину бубнового туза, / Чтоб было видно при отчаянном побеге. / За просто так, за дикие глаза / Меня в лесу пристрелит пьяный егерь" (ЖК). Развернутая колода выражает общую идею: жизнь -- игра.

В тюремные альбомы заключенные помещают стихотворения (сатирические, философские, политические, любовные), стихотворные заготовки для писем, специфические альбомные тексты, обращенные к читателям альбома.

Взгляни, мой друг или подруга,

И пробегись очами по строкам:

Они написаны в часы досуга,

Когда слонялся я по тюрьмам-лагерям (ДК),

- пишет малолетний заключенный в своем альбоме. Именно место создания альбома -- непрофаническое, недоступное для обычных людей пространство -- должно вызывать у читателя особое уважение к памятнику тюремной культуры и его создателю. Особая группа альбомных стихов акцентирует замкнутость, специфичность тюремной субкультуры, утверждает непреодолимость ее границ в смысле понимания непосвященными. Герой, познавший вкус неволи, обращается в стихах и афоризмах к тем, кто не имеет этого знания, мир свободы при этом осмысливается им как развращенный и праздный. Сквозь альбомную поэзию проходит мысль о том, что вольный человек не способен понять зэка: "Ты не сидел, ты не был там / Ты пил вино и трахал дам" (ДК).

Для воровской эстетики важно переживание жизни как игры. Вор всегда играет определенную роль, недаром выход на свободу заключенные сопоставляют с выходом на сцену. Выйти надо "красиво", но к этому "красивому" выходу зэк готовится заранее и готовит публику. Находясь в тюрьме, в письмах родным, друзьям и подругам заключенный демонстрирует свою тюремную "просвещенность", "образованность", "элегантность" в выражении мыслей и чувств. Именно для этого заключенные переписывают друг у друга стихотворные заготовки с поздравлениями, пожеланиями, признаниями, которые затем используют при написании писем на волю. "Пусть скалы и горы сойдутся, / Пусть высохнет в море вода, / Пусть солнце и звезды погаснут, / Но я не забуду тебя" (СР), -- в подобных формах зэки выражают свои чувства в письмах к любимым. В основе любовных текстов лежит идеализация предмета любви и собственного чувства, они состоят из общих мест и устойчивых формул. Автор тюремных любовных писем являет образец "тюремного вежества", своего рода "тюремной куртуазии". Он соблюдает правила тюремного этикета, и письма его являются определенным ритуалом. Арестант стремится воспеть совершенную любовь в совершенных (с точки зрения тюремной эстетики) формах, потому "влюбленный" часто прибегает к помощи писаря, создающего стандартный любовный текст [Ефимова 1999б].

Заключенные демонстрируют свое интеллектуальное превосходство над представителями властей и свободными людьми, они используют в речи иностранные слова, заведомо непонятные ментам, афоризмы из Ницше и Шопенгауэра. Афоризмы заучиваются наизусть и находят место на страницах тюремных альбомов. Так, в тетради рецидивиста мы нашли список изречений на английском, французском, латинском, итальянском языках, иврите. Изречения на иностранных языках наносятся на тело в виде татуировок. Смысл изречения подчас забывается и носитель татуировки не может объяснить, что означает нанесенная на его тело надпись. Афоризмы вообще чрезвычайно популярны в тюрьмах и ИТУ. Ими испещрены стены штрафных изоляторов, ими украшают альбомы и блокноты, они постоянно мелькают в разговорной речи. Традиционные тюремные афоризмы выражают идеологию криминального мира: презрение к властям и всему людскому "стаду". "Что можно льву -- нельзя собаке", "лучше быть последним волком, чем первым среди шакалов", -- утверждают зэки (СР). Для тюремных афоризмов характерны темы неволи, ранней гибели, разлуки, тюрьма и ИТУ осмысливаются в них как места, гибельные для человека. В афоризмах звучат проклятия тюрьме и клятвы мести.

Заключенные-женщины тетради и блокноты со стихами дарят друг другу на память о любви. В них помещаются любовные стихи, в числе которых -- традиционные любовные четверостишья, такие как: "Не шути словами, / Не играй судьбой, / Будь моей любовью, / Будь живой водой!" или "Нас не сможет с тобой разлучить/ Даже строгая сила закона. / Мы будем друг друга любить / Даже там, где запретная зона" (ЖК).

В криминальной среде популярен жанр афористического стихотворения. Чаще всего это четверостишья, отражающие мироощущение заключенных, трагизм их положения и одновременно умение прославлять жизнь даже в экстремальных условиях тюрьмы:

Пой же громче, луженная глотка,

Чтоб покойника бросило в дрожь,

Наша жизнь -- это бляди да водка,

А цена ей -- поломанный грош! (СР)

Стихотворения и афоризмы как памятники криминальной субкультуры связывают мир воли и неволи, исполняются на свободе и в тюрьме. Афористическое стихотворение может найти место на страницах тюремных альбомов и исполняться в качестве застольного тоста при возвращении домой. В тюремных преданиях популярен сюжет о возвращении вора из тюрьмы. Попадая в обычный вольный мир, где к нему относятся с большим опасением, вор блистает приобретенными в тюрьме "аристократическими" манерами, произносит за праздничным столом тост на французском языке и читает стихи, такие как: "Я поднимаю свой бокал / За тех, кто знает вкус неволи, / За тех, кто в жизни испытал / Всю тяжесть арестантской доли" (ДК).

Заключенные обычно хорошо знают уголовный кодекс. Как говорил один известный герой-аферист, "... я чту уголовный кодекс. Это моя слабость" [Ильф, Петров 1948 : 363]. Эта мысль, очевидно, владеет арестантами, когда они украшают свои альбомы списками статей российского уголовного кодекса. Знание УК -- признак человека бывалого, "своего" в местах лишения свободы. Этим знанием щеголяют блатные. Статьи уголовного кодекса украшают речь заключенных, используются в качестве иносказательных выражений. "Прогон от вора -- это ходячая семьдесят седьмая", -- говорит малолетний заключенный-блатной. О недостойном, с точки зрения заключенного, поведении начальства, говорится: "Это одна большая сто пятьдесят девятая" (т.е. мошенничество) (ДК). "Жизнь ты блатная, злая жизнь моя, / Словно сто вторая мокрая статья", -- поется в песне А. Розенбаума, популярной в тюремном мире.

Тюремные альбомы ведутся обычно новичками в тюремном мире. Как свидетельствуют рецидивисты, малолетки создают альбомы "в основном -- чтобы показать на свободе, вытащить и сказать: "Я зону топтал"" (СР), т.е. они создаются во многом ради их знаковой функции.

В отличие от других субкультурных образований криминальный (воровской) мир имеет глубокие исторические и мифологические корни: многим народам в период язычества были известны боги воровства и культы ловких воров. Фольклорный образ вора, на который в поведении и поэтике ориентируется современный блатной, связан с архетипом трикстера -- комического дублера мифологического культурного героя, нарушителя самых строгих табу, норм права и морали. В основе большинства вербальных текстов современного тюремного (воровского) фольклора лежат трюковые ситуации, берущие свое начало в мифе и фольклоре. Современная криминальная субкультура генетически и типологически связана с институтами разбойничества и пиратства, ряд норм и символов которых находит место в нынешней воровской среде. Тюрьма как "мертвый дом" и одновременно как "дом родной" является едва ли не единственной в современном мире адекватной заменой "мужского дома" -- особого рода института, свойственного родовому строю. Тюремная культура, вполне традиционная и замкнутая, сохраняет архаические черты, изучение которых дает возможность раскрыть механизмы возникновения и особенности функционирования ряда древнейших фольклорных жанров и ритуалов (в первую очередь инициации и социализации вора-бродяги).

Примечания

1 Библиографию классической литературы по русскому арго см. в книге В.М. Жирмунского "Национальный язык и социальные диалекты" (Л., 1936).

2 Тюрьмоведение зародилось в конце ХVIII века, его развитию содействовали пенитенциарные конгрессы (с 1840-х годов), а также периодическая литература. Из числа фундаментальных отечественных работ, содержащих материал по истории русской тюрьмы, следует назвать исследования: Сергеевский Н.Д. Наказание в русском праве. СПб., 1887; Фойницкий И.Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. СПб., 1889; Таганцев Н.С. Лекции по русскому уголовному праву. СПб., 1892-1894; Познышев С.В. Очерки тюрьмоведения. М., 1915; Основы пенитенциарной науки. М., 1923.

Отечественная криминалистика и криминальная психология особенно активно разрабатывают проблемы криминальной субкультуры в последнее десятилетие. О воровских законах, сложных взаимоотношениях криминальной субкультурной среды, хранителях криминальных традиций, обычаев и нравов см. следующие исследования: Правители преступного мира / Сост. А. Гуров, В. Рябинин. М., 1991 (в книге описываются нравы и обычаи современной уголовной тюрьмы, представлены уникальные документы и свидетельства, в числе авторов -- юристы, психологи, журналисты); Пирожков В.Ф. Законы преступного мира молодежи (криминальная субкультура). Тверь, 1994 (в монографии ученого-психолога выявляется специфика жизни криминальных сообществ, описываются основные ценности и законы внутренней жизни подростков и юношей в специальных воспитательных и исправительных заведениях); Анисимков В.М. Криминальная субкультура. Уфа, 1998 (автор прошел путь от рядового работника ИТУ до начальника колонии специального типа, в его исследовании разрабатываются теоретические вопросы криминологии, освещаются обычаи и законы тюремной жизни).

3 Материал, представленный в настоящей работе, собирался автором в 1998 году в тверской колонии строгого режима, можайской женской колонии, можайской детской колонии. Заключенным были предложены вопросы, связанные с воровскими традициями, законами, ритуалами, формами общения, особенностями восприятия пространства и времени в тюрьме и на зоне, вербальным фольклором. Заключенные знакомят нас с традициями тюрем многих городов России. Это, прежде всего, московская Бутырка и питерские Кресты, тюрьмы Твери, Владимира, Рязани и других городов. Заключенные, как выясняется, пристально наблюдают традиции и быт российских тюрем и с интересом рассказывают о них. Хочется выразить глубокую благодарность всем осужденным, оказавшим мне помощь в сборе материала для этой работы. В исследовании используется материал, полученный непосредственно от осужденных и на публикацию которого информанты дали свое согласие.

В работе мы даем ссылки на материалы из нашего архива, применяя условные сокращения:

СР -- тверская колония строгого режима,

ЖК -- можайская женская колония,

ДК -- можайская детская колония.

4 Приколоть, наколоть -- возможно, от известных с ХIХ века шулерских терминов "накол", "наколка". "В азартной шулерской игре, наколка, помета карт острым ногтем указательного пальца во время самой игры; затем, при сдаче, она нащупывается" (Даль 1881: 420). Тюремно-воровской язык вообще часто использует картежные термины: характеризуя тюремную иерархию (масть, шестерка, валет), удачные или неудачные жизненные события (масть поперла / выпали пики), эстетические ценности (козырно), жанры тюремно-воровского фольклора (рамс). Картежные термины используются в художественном языке татуировок, альбомных рисунков, самодельных игрушек, блатных песен. Пространство жизни блатного -- это пространство картежной игры.

5 В плутовском романе ХVI века "Жизнь Ласарильо с Тормеса" описывается подобное обучение: слепой, у которого проходит школу Ласарильо, предлагает ему приложить ухо к камню, похожему на быка, утверждая, что тот услышит сильный шум внутри. "Поверив его словам, я по простоте своей так и сделал, а он, едва лишь я прикоснулся к камню, так стукнул меня об этого проклятого быка, что я потом несколько дней места себе не находил от головной боли. -- Дурак! -- сказал он. -- Знай, что слуга слепого должен быть похитрей самого черта! Он был в восторге от своей шутки" (Плутовской роман 1975: 27).

6 Акимова Т.М. Народные удалые песни в устном бытовании и в художественной литературе конца ХVIII -- первой половины ХIХ в. Дисс. … доктора филологических наук. Л., 1964; Новикова А.М. Народные тюремные песни второй половины ХIХ в. // Русский фольклор. Т. ХV. Л., 1975; Шомина В.Г. Поэзия тюрьмы, каторги и ссылки. Народные песни и стихи второй половины Х1Х -- начала ХХ в. Дисс. … кандидата филологических наук. М., 1966 и др.

7 В народной обработке в ХIХ -- начале ХХ веков широко бытовали : "Узник" А.С. Пушкина, "Славное море -- привольный Байкал" Д.П. Давыдова, "Хороша эта ноченька темная" С.Ф. Рыскина, "По диким степям Забайкалья" И. Кондратьева, "Солнце всходит и заходит", использованная А.М. Горьким в пьесе "На дне", и др.

Литература

Анисимков 1993 -- Анисимков В.М. Тюремная община: "вехи истории". Историко-публицистическое повествование. Б.м., 1993.

Балдаев 1992 -- Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы) / Авторы-составители Д.С. Балдаев, В.К. Белко, И.М. Исупов. М., 1992.

Бахтин В. 1997 – Не сметь думать что попало! / Составитель В. Бахтин // Самиздат века / Составители А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.С. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М.-Мн., 1997.

Бахтин М. 1990 -- Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.

Бодуэн де Куртенэ 1963 -- Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. М., 1963. Т. 2.

Гернет 1925 -- Гернет М.Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. М., 1925.

Грачев 1997 -- Грачев М.А. Русское арго. Н. Новгород, 1997.

Даль 1881 -- Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 2. СПб.-М., 1881.

Елистратов 1994 -- Елистратов В.С. Арго и культура // Елистратов В.С. Словарь московского арго (материалы 1980–1994 гг). М., 1994.

Ефимова 1999а -- Ефимова Е.С. Записки о мертвом доме (мифология современной тюрьмы) // Мифология и повседневность. Вып. 2. Материалы научной конференции 24-26 февраля 1999 года. СПб., 1999.

Ефимова 1999б -- Ефимова Е.С. Любовные мотивы в современном тюремном фольклоре // Eros and Pornography in Russian culture. Эрос и порнография в русской культуре. М., 1999.

Жирмунский 1936 -- Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Л.,1936.

Ильф, Петров 1948 -- Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., 1948.

Кабо 1990 -- Кабо В.Р. Структура лагеря и архетипы сознания // Советская этнография. 1990. №1.

Калашникова 1994 – Калашникова М.В. Альбомы современной детской колонии // Фольклор и культурная среда ГУЛАГа. СПб., 1994.

Калашникова 1998 – Альбомы детской колонии. Предисловие и публикация М.В. Калашниковой // Русский школьный фольклор. От вызываний Пиковой дамы до семейных рассказов / Составитель А.Ф. Белоусов. М., 1998.

Левинтон 1990 -- Левинтон Г.А. Насколько "первобытна" уголовная субкультура? // Cоветская этнография. 1990. №2.

Лотман, Успенский 1982 -- Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Изгои и изгойничество как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода ("свое" и "чужое" в истории русской культуры) // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1982. Вып. 576.

Плутовской роман 1975 -- Плутовской роман. М., 1975.

Самойлов 1990 -- Самойлов Л. Этнография лагеря // Советская этнография. 1990. № 1.

Терц 1991 -- Терц А. Отечество. Блатная песня... / Нева. 1991. № 4.

Художественная жизнь современного общества 1996 -- Художественная жизнь современного общества. Т. 1. СПб., 1996.

Шумов, Кучевасов 1995 – Шумов К.Э., Кучевасов С.В. Розы гибнут на морозе, малолетки в лагерях. Рукописные тетради из камеры малолетних преступников // Живая старина. 1995. № 1.

Элиасов 1969 -- Элиасов Л.Е. Народная поэзия семейских. Улан-Удэ, 1969.

Условные сокращения

ВиЗ -- Вчера и завтра. Ульяновск.

КЧЖ -- К честной жизни. Республика Коми, пос. Вожаель.

СЖ -- Шелег М.В. Споем, жиган... Антология блатной песни. СПб., 1995.

ПН -- Песни неволи. Воркута, 1992.

Пр.- Преодоление. Тверь.

Т -- Текстовые блатные татуировки (аббревиатуры) // Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. М., 1992.

ТВ -- Трудовой вымпел. Киров.

Словарь

Беспредел -- беззаконие

Бобер -- слово имеет несколько значений; в данном тексте близко по значению слову "фраер", но бобер -- богатый фраер

Бродяга -- представитель тюремного братства; так называют друг друга арестанты, подчеркивая свое уважение

Горячие -- удары, после которых кожа горит

Добропорядочные -- соблюдающие уголовные традиции

Дубак -- охранник

Жиганка -- воровка

Завязать -- оставить блатную жизнь, отказаться от нее

Масть -- положение на иерархической лестнице тюремного мира; тюремный язык использует картежные термины, фиксируя вертикальное членение сообщества

Мент -- сотрудник милиции

Мусор -- сотрудник милиции

Пахан -- авторитетный заключенный

Параша -- уборная

Понятия -- под тюремными понятиями понимаются основные неписаные законы тюремной жизни

Первоход -- новичок в тюрьме

Сука -- предатель

Урка -- (устар.) опытный вор

Фраер -- слово имеет несколько значений; я употребляю его в самом традиционном: человек нетюремный и некриминальный, для блатных -- обыватель

Хата -- камера

Червонец -- срок наказания (десять лет)

Шестерки -- арестанты, занимающие одну из относительно невысоких ступеней тюремной иерархической лестницы

Шмара -- (устар.) девушка; здесь употребляется в значении: блатная

Шпалер -- (устaр.) револьвер
Материал размещен на сайте при поддержке гранта №1015-1063 Фонда Форда.