<< На главную страницу

А.Н. Кушкова (С-Петербург)

В докладе анализируются особенности репрезентации "гендерного" значения в корпусе текстов, описывающих различные аспекты конфликтных отношений в русской деревне второй половины XIX в. В качестве материалов используются этнографические описания (в частности, труды Тенишевского бюро), документы и материалы по обычному крестьянскому праву, фольклорные и художественные тексты.

Комплекс описываемых в текстах "типично женских" и "типично мужских" стратегий поведения в ссоре рассматривается как определённый идеологический конструкт, что и позволяет применять при его анализе понятие гендера как социально сконструированного пола.

Уже при поверхностном ознакомлении с имеющимися материалами становится очевидной большая маркированность "женского" текста ссоры. Причиной этого, видимо, является 1) аксиологичность понятия ссора (чаще всего она представляется как зло, вплоть до появления эсхатологического мотива "ссора как знак последних времен"), 2) иерархия мужского/женского в рассматриваемом культурном контексте (закреплённая, в том числе, на уровне официального законодательства и обычного права) и традиционная этика отношений, складывавшихся на её основе.

Широко распространённый стереотип "баба - главная виновница всех ссор раздоров" является, на наш взгляд, результатом наложения этих двух представлений и взаимного усиления отрицательной аксиологии. В целом же корпус текстов о крестьянских ссорах можно назвать "сильным контекстом" проявления гендерного значения.

Дальнейшее изложение включает две части.

В первой части приводится перечень основных "гендерных сюжетов", входивших в состав существовавшего "гендерного стереотипа" (н-р., "Все ссоры из-за баб", "Баба - главная виновница семейных разделов", "Свекровь ссорится с невестками", "Свекровь ссорит сына с женою", "Ссоры невесток друг с другом", "Ссора мужа и жены", "Женская месть в ссоре" и пр.) Представляется, что составление такого перечня в рамках заданной темы поможет осмыслению гендерных стереотипов в традиционной крестьянской культуре вообще.

Обращает на себя внимание то, что в рассматриваемых текстах фактор "пола" нередко выступает как независимая от других параметров взаимодействия характеристика, достаточная для объяснения того или иного типа конфликтного поведения. Представления о самой склонности к ссорам, о типичных вербальных и поведенческих стратегиях в ней проявляющихся и т.д. часто напрямую соотносятся с полом участника взаимодействия.

Во второй части работы мы стараемся отойти от подобного поверхностного типа заключений и показать "гендерное" как сложную стуктурно-институциональную характеристику, часть неразложимого понятия "статус", составляемого из множества различных параметров. Иными словами, человек будет вести себя в ссоре так или иначе не потому, что он(а) мужчина или женщина, но в силу занимаемого им/ею места в структуре семейного и/или соседского взаимодействия, а также того, какая динамика возможна для данной структурной позиции в существовавшей культурной традиции.

На наш взгляд, только вскрыв те структурные механизмы, которые лежат в основе различных типов конфликтного взаимодействия, можно избежать оценочности суждений в отношении "гендерного" в ссоре, столь свойственной многим из имеющихся у нас текстов. В частности такой подход позволит поставить вопрос о том, что сама ссора - не только закономерный, но и необходимый вид взаимодействия в культуре, напрямую связанный с её структурной динамикой.

Комплексность подобного структурно-институционального подхода проявляется и в следующем: поскольку любая структурная позиция в некоторой достаточно закрытой группе людей определяется другими позициями, любой статус определим и определяется через другой, рассмотрение какого-либо одного "полового стереотипа", т.е. только мужского или только женского, фактически становится невозможным.

Нельзя сказать, чтобы в самих текстах о крестьянских ссорах не содержалось элементов подобного структурного подхода. Так, например, описание семейных ссор часто строится на противопоставлении статусных интересов членов семьи (невестки и свекрови, золовок и невесток и пр.) Кроме того, структурное основание взаимодействия эксплицируется всякий раз, когда ссора проявляет свой "мета-текстовый" характер по отношении к общему контексту знания её участников (ср. вопросы типа "Забыл, кто я тебе/ты мне?!" и пр.)

Однако, как нам кажется, "структурное" в рассматриваемых текстах остаётся "нераскрытым", требует более детального объяснения через особенности организации институтов "семьи" и "соседства" в изучаемой культуре.

В конце представляемой работы рассматривается вопрос о разности "объёма" конфликтных стратегий в женском и мужском вариантах культуры. Делается предположение о том, что "мужской конфликтный текст" концентрируется вокруг непосредственных описаний ссоры и её последствий (нарушений внутрисемейного/соседского обмена), в то время как "женский конфликтный текст" более расширен по сравнению с мужским и включает ряд дополнительных "конфликтных сюжетов", таких как "бабьи прочки", "сплетни", "материнское проклятие" и некоторые другие.

Таким образом, для выявления разницы между женскими и мужскими "конфликтными текстами" следует, видимо, концептуально расширить предмет рассмотрения и говорить не столько о "ссоре", сколько о "континууме конфликтных сюжетов".