С.Б. Борисов

Данная статья посвящена рукописному рассказу -- жанру современной наивной словесности, распространенному почти исключительно в среде девочек-подростков.

Впервые с феноменом рукописного девичьего рассказа нам пришлось столкнуться в начале 1980-х годов во время работы в пионерлагере Свердловской области. Сбор рассказов мы начали в середине 1980-х годов, а первая публикация, специально посвященная феномену девичьего рукописного любовного рассказа, появилась в 1988 году в курганской областной газете "Молодой ленинец" 1. В 1989 году информация о существовании ранее не известного вида словесности появилась и в московских изданиях. В нашей статье, опубликованной в журнале "Социологические исследования", любовно-трагедийный рукописный рассказ был упомянут как составная часть "неофициальной культуры" 2. В книге "Массовый успех" А. Ханютин указал на такой жанр "альбомной культуры", как "мелодраматические и любовно-драматические рассказы, действие которых разворачивается в пионерлагере и в школе" 3. В 1990 году "феномен рукописного девичьего любовного рассказа" был рассмотрен в контексте девичьей альбомной культуры в латвийском журнале "Наука и мы" 4, а также в контексте "плачевых форм культуры" 5.

Важным этапом в научном изучении жанра стал 1992 год, когда в таллинской монографии "Школьный быт и фольклор" 6 и в обнинском сборнике 7 увидели свет несколько десятков девичьих рукописных рассказов. В 1992-1993 годах вышли в свет наши публикации, рассматривающие социологические и психологические аспекты девичьего рукописного любовного рассказа 8. В 1993 году была защищена диссертация, эмпирической базой которой в значительной степени стали тексты девичьих рукописных рассказов 9. В 1993-1994 годах начинается обсуждение феномена девичьих рукописных рассказов. Сначала на сборник "Тридцать девичьих рукописных рассказов о любви" реагируют авторы, лишь косвенно связанные с изучением современной неофициальной культуры 10. В 1995-1997 годах упоминания и суждения о девичьих рукописных рассказах начинают встречаться в публикациях, специально посвященных формам неофициальной культуры, современного городского (в том числе школьного) фольклора 11. В 1995-1997 годах в ряде вышеуказанных изданий осуществляется переиздание версий уже опубликованных в 1992 году рассказов 12. Печатаются и ранее не публиковавшиеся тексты13. Публикации в "Новом литературном обозрении" (1996) и монографии "Русский школьный фольклор" (1998) вводят в оборот шесть отсутствовавших в изданиях 1992 года текстов 14. Итого к настоящему времени опубликовано 38 сюжетно различающихся текстов, объединённых общим жанровым наименованием "девичий рукописный рассказ о любви".

Пролить свет на истоки наивной альбомной прозы в какой-то степени может литература автобиографического характера, описывающая социализацию девочек в конце Х1Х - начале ХХ века.

В трилогии А. Бруштейн "Дорога уходит вдаль" имеется весьма примечательный эпизод, рисующий картину рождения наивного девичьего текста, предназначенного для рукописного "журнала". Обратим внимание: не альбома (альбом описывается в трилогии, и в него включаются только стихотворные тексты), а журнала. В конце Х1Х-начале ХХ века. в среде учащейся молодежи возникла мода на журналы.

Журналы могли быть вполне легальными и выпускаться учащимися гимназий (в том числе женских) с согласия начальства в машинописном или литографированном виде. В просмотренных нами подобного рода журналах помимо стихотворных текстов публиковались природные зарисовки, путевые дневники об экскурсионных поездках, рассказы о химических опытах и т.д. Очевидно, если рассказ о природе еще мог появиться на страницах подконтрольного начальству официозного гимназического журнала, то о публикации в нем любовных рассказов не могло быть и речи.

Но журналы могли быть и "полулегальными" (создаваться без уведомления начальства, но не содержать политически нелояльных текстов). По-видимому, попытка создания именно такого журнала и описывается в трилогии А. Бруштейн (действие происходит в Прибалтике в 1890-х годах):

"Домашние спектакли скоро сменяются новым увлечением: мы издаем журнал. "Издаем" -- это, конечно, звучит слишком пышно. Мы еще не "издаем", мы только х о т и м издавать. Мы объявили всем в классе, чтобы кто может писал стихи, рассказы, повести - кто что хочет, кто что любит <...>

Одной из первых приносит рассказ "Неравная пара" Тамара. Мы читаем...Бедный, но гениальный музыкант дает уроки сиятельной княжне. У нее - глаза! У нее -- ресницы! <...> У нее -- золотые кудри, нежные, как шелк <...> Описание красоты молодой княжны занимает почти целую страницу. У бедняка музыканта нет ни ручек, ни ножек, ни шейки, ни ротика. У него только глаза - "глубокие, как ночь", смелые и решительные. Он необыкновенно умный, образованный и талантливый. Молодые люди влюбляются друг в друга. Однажды юная княжна играет на арфе; музыкант слушает сперва спокойно, но потом, придя в экстаз, склоняется к ногам юной княжны и целует ее туфельку. Молодые люди мечтают пожениться. Об этом узнают старый князь и старая княгиня и решают отдать свою дочь в монастырь: пусть живет до самой смерти монахиней, но только не женой бедного музыканта! Подслушав это родительское решение, молодая княжна бежит к озеру, ее белая вуаль развевается по ветру; она бросается в озеро и тонет. Бедный музыкант бросается за ней -- и тоже тонет. Конец <...>

Тамара приносит это произведение мне.

-- Почитай... -- говорит она <...>

Помолчав, Тамара добавляет:

-- Если вы все найдете, что конец слишком печальный, так я могу написать другой: бедный музыкант спас княжну, когда она уже совсем, совсем утопала - ну, прямо, можно сказать, уже пузыри по воде шли. Музыкант выловил ее из озера. После этого сердца ее родителей смягчились, и они разрешили молодым людям пожениться. Они поженились - и жили очень, очень счастливо... Конец.

Этот рассказ - "Неравная пара" -- обходит весь класс, и все плачут над ним!" 15

В сущности, нашему вниманию представлен процесс рождения авторского девичьего рукописного рассказа о любви, с момента своего появления обладающего вариативностью (готовность изменить текст "по желанию публики") и полуфольклорной формой бытования ("рассказ обходит весь класс", легко представить, как текст утрачивает авторство). В рассказе Тамары ("НП) "есть эпизоды, прямо перекликающиеся с сюжетными ходами современных рукописных рассказов. Ср.: "...Молодая княжна бежит к озеру <...> она бросается в озеро и тонет. Бедный музыкант бросается за ней -- и тоже тонет. Конец" ("НП") -- "Ира пошла к обрыву <...> Размахнувшись, она прыгнула ласточкой. В это время подбежал Боря <...> Он <...> с разбега нырнул. Увидев Иру, он подплыл к ней <...> В это время над головами сомкнулись две большие льдины. Две большие льдины погубили две человеческие жизни, две любви" ("История первой любви" 16); "...Бедный музыкант спас княжну, когда она уже совсем, совсем утопала - ну, прямо, можно сказать, уже пузыри по воде шли. Музыкант выловил ее из озера" ("НП")-- "Инга наглоталась воды. Вдруг она почувствовала, что ее тянет на дно, и вскрикнула. "Инга, держись!" - раздался голос Грина, и он рванулся в воду <...> Грин <...> быстро продвигался к Инге <...> Инга покорно обняла его за шею. Скоро они добрались до берега" ("Инга" 17).

В трилогии приводится описание еще одного индивидуального девичьего рукописного нарратива:

"Маня выкладывает на стол листок бумаги.

-- Вот Меля Норейко принесла. "Страдалица Андалузия". Роман.

Маня читает вслух роман, написанный Мелей на одной страничке, вырванной из тетрадки:

-- "Жила-была одна девушка. Ужасная красавица! И звали ее Андалузия. А пока маленькая, -- то Андзя. И к ней посватался принц, -- тоже красавец. Его звали Грандотель.

Они поженились. Но он оказался очень противный. Во-первых, пьяница. Во-вторых, злой-презлой. Дрался каждый день, а как, бывало, напьется, так хоть беги вон из дома! И, в-третьих, ужасно расточительный <...>

И бедная Андалузия была несчастная страдалица.

В один прекрасный день принц Грандотель забрал из кассы всю выручку <...> и пошел в кабак и ужасно там напился. Пьяный, полез в драку; его забрали в полицию и посадили в тюрьму.

После этого несчастная страдалица Андалузия уже больше никогда, никогда не выходила замуж..." Все, -- говорит Маня, дочитав "Страдалицу Андалузию"" 18.

И опять же, многие мотивы "Страдалицы Андалузии" ("СА") можно встретить в девичьих рассказах второй половины ХХ века: "Они поженились. Но он оказался очень противный. Во-первых, пьяница. Во-вторых, злой-презлой. Дрался каждый день" ("СА") -- "Вечером пришел муж, и опять пьяный. Лена опять охраняла дочку, и муж ее избил" ("Вот такая любовь" 19), "Катин муж Валера сильно пил и часто бил Катю" ("Измена девушки" 20); "Пьяный, полез в драку; его забрали в полицию и посадили в тюрьму" ("СА") - "На следующий день Ира узнала, что Игорь в тюрьме <...> Она пришла в камеру и заплакала: "Зачем ты ее избил?"" ("Настоящая любовь" 21).

В трилогии по окончании зачитывания "Страдалицы Андалузии" звучит обличающий голос отца главной героини, и девочки отказываются от идеи "издания" журнала. Но нам более важно, что в конце Х1Х века наивные тексты с любовными сюжетами могли в принципе создаваться в кругу грамотных и имеющих досуг девочек-подростков, могли записываться в тетрадку (пусть не альбом, но "журнал") и переходить из рук в руки.

Отчетливо просматривается бульварно-литературная основа такого самодеятельного (или "наивного") "творчества". В повести К. Филипповой, рисующей картину жизни Екатеринбурга середины 1910-х годов, одна из гимназисток в качестве сочинения на свободную тему пишет рассказ о любви:

" -- А вот еще сочинение, -- и Геннадий Петрович <...> стал перебирать стопку.

Наконец, он вытащил чью-то тетрадь <...> Все тотчас замерли. Первая ученица! Уж, конечно, она написала самое замечательное сочинение.

-- Я прочту вам небольшой отрывок, -- сказал учитель, раскрывая тетрадь, и ровным голосом начал: "Трепетной рукой он обвил ее стройный стан, и они помчались в бешеном вальсе. Она точно летела по воздуху. Пол исчезал под ногами. Золотые душистые локоны Мэри временами касались его тонко-очерченных губ, и тогда сердце ее сладостно замирало. "О чем вы мечтаете, Мэри, моя очаровательница? - промолвил он, страстно вращая мечтательными очами. - Я готов для вас источить кровь по капле, изрезать сердце в лоскутки""

Чуть заметная улыбка пробежала по лицу Геннадия Петровича. Этого было достаточно, чтобы девочки, настороженно слушавшие сочинение, вдруг сдержанно фыркнули в парты. Еще секунда, и грянул бы дружный хохот, но Геннадий Петрович строгим взглядом удержал класс.

-- Я не буду зачитывать до конца, -- сказал он. - Дальше написано в том же духе. Те же красивые, пышные фразы, взятые из плохих романов. Не следуйте этому примеру! Истинно-художественное произведение всегда просто. Ему чужды подобные эффекты..." 22

Обратим внимание на то обстоятельство, что в обоих произведениях, описывающих девичье творчество, внешняя рефлексия по поводу текста осуществляется резонером - либо отецом-интеллигентом, либо учителем словесности. Сама же девичья среда органично воспринимает непрофессиональные, наивные тексты. Это и немудрено, ведь они являются порождением самой ментальности "сословия городских барышень", сознания грамотных девиц среднего класса, знакомых с образцами сложившейся к последней трети Х1Х века массовой (коммерческой, "бульварной") литературы.

Действительно, автор повести "В гимназии" К. Филиппова описывает круг чтения гимназисток середины 1910-х годов:

"Раз одна девочка из другого класса дала ей две книжки Пинкертона. Ирина прочитала их запоем <...> Ей нравились необычайные приключения сыщиков <...> Прочитав такую книжку, она подолгу сидела на одном месте и мечтала. Ирина <...> видела себя женой замечательного сыщика <...> Какая необыкновенная жизнь! Тут красавица с распущенными волосами в ужасе постирает обнаженные руки, моля о пощаде <...> Там связанный молодой человек <...> томится в подземелье.

И не одна только Ирина увлекалась этими книжками. Читали их многие. Во время уроков под партами шел обмен. В один конец класса посылалась "Адская месть", оттуда передавали "Украденное ожерелье" <...>

Ирина дочитывала последние страницы "Графа-убийцы" <...> Перед ней прыгали строчки: "Граф стоял с сверкающими гневом глазами...", "На его бледном прекрасном лице ярко горели глаза..."" 23

Книга К. Филипповой, включающая в себя большое количество интересного "бытописательского" материала, включает сюжет, связанный с созданием ученицами женской гимназии нелегального рукописного журнала "Луч света". Данный эпизод (завершившийся исключением героини повести из гимназии) дает нам возможность познакомиться с жанровым составом дореволюционной рукописно-журнальной словесности.

Юноша, знакомый одной из гимназисток, представляет в журнал основанный на реальных событиях рассказ об учителе-художнике, уволенном за создание полотна критического содержания. Главная героиня повести Ирина написала рассказ "о том, как одна девушка <...> хотела сделаться учительницей, но родители принуждали ее выйти замуж за богатого старика"; в итоге девушка "ушла от родных и все-таки сделалась учительницей". А гимназистка Мика Русанова передала для журнала стихи, в которых "было все: и пылкая любовь, и коварная измена, и смертоносный яд, и свадьба, и все завершалось самыми грустными похоронами" 24. Кстати, в девичьем рукописном рассказе второй половины ХХ века присутствует и "смертоносный яд" ("А теперь мне все равно, что будет со мной, я выпил яд". -- "Суд" 25), и свадьба с "самыми грустными похоронами" ("Все было подготовлено к свадьбе <...> Большой гроб стоял на видном месте улицы". - "В день свадьбы" 26).

Может возникнуть резонный вопрос: а существовали ли в действительности эти девичьи гимназические журналы? Ведь до сих пор ссылки давались лишь на художественные тексты (пусть и имеющие автобиографическую основу).

В Российской государственной библиотеке нам удалось познакомиться с девичье-гимназическими журналами "Ласточка" (1909-1913), "Первые шаги" (1911) 27, "Наш журнал" (1918). О том, что самодеятельная продукция подобного рода (во всяком случае, официозная) могла быть относительно массовой, свидетельствует, например, следующая выдержка из вводной статьи к девичьему журналу "Ласточка" (№ 7) за 1913 год (предположительно киевскому): "...Очередной номер "Ласточки" является в то же время и 50[-м] номером всех журналов, вышедших до сих пор в нашем училище <...> Таким образом, с прошлого года каждый класс имеет свой журнал" 28. О том же свидетельствует и предисловие к "изданию учениц Московской женской гимназии А.С. Алферовой" под названием "Наш журнал": "От редакции бывших редакторов старого журнала "Бабье дело", выходившего в нашей гимназии в 1909 году. Журнал "Бабье дело" <...> существовал, пока сам себе и другим нравился. Он прекратил свое существование, когда и редакторы, и читатели отвлеклись от него другими делами" 29.

Девичьи рукописные журналы появлялись и при советской власти. В 1920-е годы школьницы Таганрога в знак протеста против "постоянных приставаний, недвусмысленных намеков, откровенного насилия, сопровождавших девушек на протяжении всего периода обучения" "выпустили нелегальный девичий журнал, о котором юноши не подозревали" 30.

В личном архиве автора статьи хранится полученный в 1994 году от студентки Шадринского пединститута С.И. Баженовой рукописный журнал "Веселая тройка" (три "номера"-тетради). Его выпускали три девочки-старшеклассницы в 1962-1963 годах. Помимо очерка с продолжением "Как Нина Петрова стала спортсменкой", "публиковавшегося" во всех трех номерах, в журнале объявлялся "конкурс на лучший рассказ по картинке "Елка в Колонном зале".

Любопытна дискуссия, вспыхнувшая на страницах рукописного журнала, по поводу рассказа "Стиляга", помещенного в первом номере. Во втором номере публикуется "Критическая статья по рассказу "Стиляга"" следующего содержания: "Недавно я прочла мой рассказ на страницах этого журнала и до глубины души была возмущена: ведь автор в произведении показывает свою мысль, и редактор не имеет право изменять тему рассказа. Я хотела показать положительную героиню, а когда прочитала рассказ, я увидела, что она отрицательная <...> Какое право ты имеешь изменять имя героини, ведь я дала ей имя Эрика, а не Ирина. Я еще раз повторяю. Что вы изменили идею и тему рассказа. Я возмущена вашим поступком. Я прошу, чтобы мой рассказ был целиком без исправления напечатан в журнале "Веселая тройка"". И непосредственно под "критической статьей" начертано: "В 3 номере журнала "Веселая тройка" будет полностью напечатан ваш рассказ. Редколлегия" 31.

Выпускались ли в советское время какие-нибудь журналы кроме упомянутых таганрогского (1920-х годы) и шадринского (1960-х годы), нам пока неизвестно. И все же представленная выше информация позволяет сделать вывод о том, что наряду с альбомом, ставшим элементом девичьей массовой культуры к середине Х1Х века, с конца Х1Х века в России существовали самодеятельные (в том числе девичьи) журналы. Вероятно, в них могли появляться нарративы любовного содержания - тексты-предшественники девичьих альбомно-рукописных рассказов 1950-1990-х годов.

Ряд авторов высказали предположения относительно возможных культурных текстов, послуживших образцами для создателей рукописных рассказов. Д. Корсаков так обозначает социокультурный слой, к которому принадлежат носители рассказов: "барышни, воспитанные на индийском кино" -- современный аналог "начитавшихся французских романов барышень" 32.

В свою очередь С. Жаворонок определяет девичий рукописный любовный рассказ как "праправнучку романтически окрашенной сентиментальной повести последней трети ХVIII - начала ХIХ века". "Преемственность традиций сентиментальной повести, -- пишет она, -- прослеживается на уровне темы девичьих рассказов (несчастная любовь и, часто, безвременная гибель героев), сюжета (встреча - первая любовь - испытание на верность - трагедия), а также ряда сюжетообразующих мотивов (таких, как мотив несчастного случая, немилостивой Судьбы, посещение могилы возлюбленного)". С. Жаворонок справедливо упоминает и другие письменные и устные культурные традиции, на которые ориентируется девичий рассказ: "Встречающийся в девичьих новеллах буквально сказочный happy-end говорит о влиянии на жанр сказочной и мелодраматической традиций. Персонажи девичьих рукописных рассказов дублируют некоторые черты героев девичьих баллад и бульварного романа рубежа веков" 33.

Вообще говоря, сюжетно-тематические параллели девичьим рукописным любовным рассказам можно отыскать практически повсюду - и в античном романе, и в малайских романтических шаирах ХIV-ХVIII веков, и в средневековом романе, и в трагедиях Шекспира ("Ромео и Джульетта", "Отелло"), и у Тургенева ("Отцы и дети"), и в кинематографе начала ХХ века, и в рассказах, помещаемых в женских советских журналах последней трети ХХ века.

Думается, размышляя над differentia specifica девичьих рукописных рассказов, можно попытаться определить нечто вроде их фабульной морфологии. В предельно абстрактной форме фабула подавляющего большинства рукописных девичьих рассказов выглядит, на наш взгляд, следующим образом.

А. Возникновение устойчивых взаимоотношений между мальчиком-подростком (юношей) и девочкой-подростком (девушкой). Зарождение любовного чувства.

В. Нарушение устойчивых отношений. Проверка истинности зарождающегося любовного чувства.

С. Восстановление любовных отношений "на новой ступени". Утверждение истинности любви.

Нарушение зарождающихся любовных отношений может осуществляться в двух основных формах: оба героя разлучаются "в этом мире", или один из героев по какой-либо причине навсегда покидает "этот мир".

В зависимости от той или иной формы нарушения зарождающихся любовных отношений, реализуется третья часть фабулы - воссоединение любящих происходит реально, "на этом свете", либо идеально ("верность погибшему"), "мемориально" ("память, тоска, печаль о погибшем") или, наконец, мистически ("воссоединение на том свете").

Расположим сюжеты рукописных рассказов в соответствии с разными вариантами развития этой трехчастной фабулы. Поскольку первая часть ("знакомство") не нуждается в специальном рассмотрении, мы начнем рассмотрение вариантов со второй части фабулы.

Линия Ва - временное прекращение зарождающихся любовных отношений - реализуется в следующих трех вариантах, каждый из которых предполагает свой способ их восстановления.

Варианту Ва1 - прекращению отношений вследствие козней (соперника/соперницы) -- соответствует модель Са1: воссоединение любящих в результате преодоления этих козней ("Настоящая любовь", "Роман о дружбе и любви", "Неожиданная встреча").

Варианту Ва2 - прекращению отношений по инициативе девушки вследствие возникших у нее сомнений в искренности чувства, обиды, недоразумений и т.п. -- соответствует модель Са2: воссоединение вследствие усилий юноши ("Люби меня", "Аленька", "Инга", "Трудное счастье", "Финал").

Варианту Ва3 - прекращению отношений по инициативе юноши после интимной близости с девушкой -- соответствует модель Са3: юноша возвращается к оставленной ранее девушке, ставшей матерью его ребенка ("Фараон", "Повесть о любви", "10 б").

Линия Вb - прекращение отношений вследствие смерти одного из героев (внезапная болезнь, убийство соперником, убийство неизвестными злодеями, самоубийство) -- предполагает два варианта воссоединения: Сb1 - сохранение верности погибшему, сохранение памяти о погибшем как процесс утверждения идеального воссоединения с возлюбленным, и Сb2 -- ответное самоубийство (или смерть от несчастного случая) как акт посмертного воссоединения.

Линия Вb-Сb1 реализуется в рассказах "Желтый тюльпан", "Горе", "Василек", "Марийка", "Музыка, счастье и горе" .

Линия Вb-Сb2 реализуется в рассказах "Легенда о любви", "Разлучница", "Баллада о красных гвоздиках", "Королева", "Помни обо мне", "Суд", "Измена девушки", "Третий лишний", "Вот такая любовь", "Сердце на снегу", "Сильнее гордости - любовь", "Аленкина любовь", "Ирина", "Интервью", "Рассказ о дружбе", "История первой любви", "Первая любовь", "В день свадьбы".

Из 38 опубликованных сюжетов 34 с той или иной степенью точности укладываются в описанную трехчастную схему. Рассказы "Полонез Огинского", "Рассвет", "Тюльпаны" и "Подлость" не соответствуют ей.

Поскольку абстрактный фабульный архетип девичьих рукописных рассказов, по всей видимости, может быть сведен к трехчастной формуле, все элементы которой включают в себя любовную семантику (любви посвящены и те тексты, которые не укладываются в предложенную формулу), то в жанровое определение девичьего рукописного рассказа целесообразно ввести понятие "любовный".

Понятие "девичьего любовного рукописного рассказа" формально охватывает все зафиксированные тексты; трехчастная формула удерживает около 90% зафиксированных (сюжетно не повторяющихся) текстов. Но, как и в любом жанре, существуют, на наш взгляд, девичьи любовные рукописные рассказы par excellence, рассказы, определяющие "лицо" жанра. Как представляется, в группу таких "репрезентативных" текстов входят рассказы, включающие смерть или реальную угрозу смерти хотя бы одного из героев. Связка "любовь+смерть" охватывает порядка 60-70% зафиксированных сюжетов. Наконец, семантическим ядром девичьих рассказов является группа текстов, в которых не просто наличествует тема "любви и смерти", но реализуется сюжетный ход "самоубийство в ответ на смерть любимого" (он присутствует в тексте 40% рассказов).

Данный сюжетный ход, на наш взгляд, реализует квазирелигиозную семантическую компоненту девичьих рассказов. Конечно, девичьи рассказы и сами по себе, оберегаемые от посторонних, более эзотеричные, чем альбомы-песенники, не содержащие подобных рассказов, являются своеобразным исповеданием культа любви, во имя которой можно (и даже должно) уйти из жизни или отрешиться от обычных земных моделей поведения (хранить верность образу погибшего любимого). Но сюжетное воплощение такой поведенческой модели, как самоубийство в ответ на гибель любимого, реализует, на наш взгляд, презумпцию существования трансцендентного (иного, потустороннего) мира, являющуюся конституирующим признаком религиозного миросозерцания.

В ряде текстов эта презумпция артикулируется вполне отчетливо:

"Похороните меня вместе с ней. Может, я мертвый смогу признаться ей в любви. Я встречу ее там и полюблю ее" ("Интервью"); "Я не могу жить без Оли, и лучше будет, если мы снова будем вместе. Прощай, дорогая мамочка" ("Рассказ о дружбе"); "...Он решил покончить с собой, так же, как Лилька с Виктором, уйти с ними в другой мир, но не мешать им там любить друг друга" (Третий лишний"); "Дорогой Эдик..., я иду к тебе на вечное свидание. Встречай меня!.. Прощай, солнышко. Я иду к Эдику" ("Легенда о любви").

Впрочем, единственной артикулируемой и, стало быть, определяющей чертой "иного мира" является его функция воссоединения любящих, разлученных "на земле".

Девичьи рукописные рассказы заставляют своих персонажей принимать смерть ради любви и приводят читателей к катарсису и слезам, являющимся формой переживания контакта с "царством высших и вечных ценностей" 34.

Вопрос об инициационном начале в девичьих рукописных рассказах развивает тему их "культурно-психологической" нагруженности. Ю. Шинкаренко увидел в девичьих рассказах опредмеченные механизмы "самоинициации": "Фабула большинства рассказов, кочующих из одного домашнего альбома в другой и записанных С. Борисовым, однотипна: молодые люди переживают несчастную любовь, испытывают себя на прочность чувств, иногда кто-то из них (или оба) погибают... Анонимные авторы (а вслед за ними многочисленные читатели-"переписчики") проигрывают в своем сердце тему "испытаний" и "временной смерти"... И авторы, и читатели в какой-то мере отождествляют себя с героями рассказов, вместе страдают, временно уходят вслед за ними в потусторонний мир, а в реальность уже возвращаются с новым опытом, по крайней мере - с желанием не повторять трагических ошибок в любви". Как считает Ю. Шинкаренко, не случайно именно девочки являются создателями "такой опосредованной формы инициации, как рукописный рассказ", ведь именно они должны "научиться любить, чтобы создать семейный очаг" 35.

В отличие от Ю. Шинкаренко, С. Жаворонок полагает, что инициацию проходят лишь герои рассказа, но не девочки-создательницы, читательницы и переписчицы: "Первая любовь рукописных рассказов связана с переходом героя из одной половозрастной группы в другую: первая любовь завершает период отрочества и "открывает" период юности... Прохождение "любовной инициации" вызывает героев из небытия - времени и пространства, где любви не было, сталкивает их друг с другом и поворачивает, как любая инициация, лицом к смерти - символической и реальной" 36.

Думается, обе концепции можно легко объединить: рассказы, в которых участниками инициационных испытаний становятся герои рассказов, играют роль инструмента "самоинициации" (напомним, это термин Ю. Шинкаренко) читательниц и переписчиц девичьих рассказов.

Завершить тему прагматики девичьих любовных рукописных рассказов нам хотелось бы указанием на их программирующее, воспитывающее воздействие. Не исключено, что чтение в отрочестве рукописных любовных рассказов, в особенности с сюжетным ходом "ответное самоубийство как способ воссоединения с погибшим любимым", на долгое время закладывает в подсознание девочки-подростка специфическую модель мира, а отчасти и модель поведения.

В личном дневнике 1983 года мы встретили следующую запись: "Сегодня Марина Вагайнова принесла в школу тетрадь. Листая эту тетрадь, я прочитала рассказ. Он называется "Помни обо мне". Рассказывается в этом рассказе о крепкой любви Алены и Олега. Разлучить этих молодых счастливых людей не могло ну просто ничто. Однако разлукой послужила смерть Олега. Алена навсегда разлучилась с ним. Но она очень счастливый человек. Она очень сильно любила его, а этого достаточно. Боже мой, как расстроил и потряс меня этот рассказ! Я его запомню надолго" 37.

То, что поведение героев любовных рассказов интерпретируется девочками-подростками как "высшее", "должное", заслуживающее подражания, едва ли не нормативное, отчасти подтверждается следующей записью в адрес хозяйки альбома: "Светланка!!! Пишу тебе свое пожелание 18 января 1977 г.... Найди себе парня, правда, не сейчас, можно, когда тебе будет 16-17 лет. И иди с ним рука об руку. Пусть счастье у вас будет прекрасное. И любите вы друг друга, как любили Давыдовы друг друга, и ты будь похожа на Валю, но убиваться не надо. Просто, если несчастье будет, вспоминай его хоть мертвого хоть живого..." 38.

Итак, начав с рассмотрения фабульной архетипики девичьих рукописных рассказов, мы, следуя содержательной логике анализа, коснулись их культурно-психологической прагматики. Теперь можно перейти к рассмотрению собственно литературных особенностей девичьих любовных рукописных рассказов. Если использовать формальную трактовку новеллы, предложенную Л.С. Выготским и принять в качестве ее отличительной черты новеллы несовпадение фабулы (последовательности событий) с сюжетом (последовательностью изложения событий в тексте) 39, то черты новеллистической техники можно найти в целом ряде девичьих рукописных нарративов.

Возьмем в качестве примера "классический" девичий рукописный рассказ "Суд" - он известен во множестве вариантов под названиями "Поэма о любви", "Рассказ подсудимого", "Из зала суда", "Подсудимый" и др. Фабула его такова: а - встреча героя и героини, начало их дружбы; b - соперница из ревности вонзает нож в героиню; с - героиня умирает на глазах героя; d - соперницу убивает герой; е - герой выпивает яд; f - герой выступает на суде; g - герой умирает. Сюжет выглядит иначе: f - герой выступает на суде; а - мы узнаем о встрече и дружбе героя и героини; с - героиня умирает на руках героя; b -- мы узнаем, что героиню убила соперница; d - герой убивает соперницу; е - узнаем, что герой выпил яд; g - герой умирает. Таким образом, если фабула выглядит как abcdefg, то сюжет имеет следующий вид: facbdeg. Чертами новеллы обладают рассказы "Марийка" и "Помни обо мне", также известные во множестве вариантов.

Еще один литературный прием, часто применяемый в ряде девичьих любовных рукописных рассказов - "текст в тексте". Это может быть легенда, рассказываемая одним из героев. Так, в рассказе "Помни обо мне" герой рассказывает легенду о лебединой верности, "декодировка" которой побуждает впоследствии героиню к "ответному" самоубийству. Это могут быть обширные выдержки из личных дневников героев ("История первой любви"). Это, наконец, наиболее часто встречающийся тип "внутреннего текста" -- предсмертные письма главных героев. В них беспрепятственно артикулируется семантический комплекс "любовь+смерть", являющийся, как мы писали выше, свойством большинства девичьих рукописных рассказов. Приведем несколько примеров:

"Ира лежала на кровати с красивой улыбкой и запиской в руках: "Я не могла иначе, я его сильно любила, и в смерти его виновата только я. Прошу никого не осуждать. Прощайте"" ("Сильнее гордости - любовь"); "Здравствуй, Олег! Я очень больна и умру дня через два... Я люблю тебя, Олег!" ("Горе"); ""Милый Боря, решила тебе написать. Будь счастлив с Валей. Не буду вам мешать... Но знай, что я люблю тебя... Прощай" ... Через три дня были похороны" ("История первой любви"); "Взяла и начала читать: "Дорогая Алена! Если бы не было смерти, я был бы вместе с тобой..."" ("Помни обо мне"); "Она взяла лист бумаги и написала: "Владимир! Ведь я люблю тебя больше жизни, но... я ведь лишняя и решила уйти от тебя навсегда..." Вот уже и обрыв... Заливаясь слезами, она бросилась вниз" ("В день свадьбы"); "В комнате она оставила записку. "Я никого не любила кроме тебя ... Прощайте все мои родные и знакомые..." На следующий день состоялись похороны..." ("Легенда о любви"); "Дорогой мой любимый Сережа! Ты знаешь, что я люблю тебя... Ради любви я уйду и прошу тебя - на похороны не приходи. Я ненавижу и люблю тебя! Прощай!" ("Интервью"); "Она написала свое последнее письмо и завещание: "Милый Витя! Настал час, когда я умираю... Целую тебя в последний раз. Навеки твоя, Лена"" ("Вот такая любовь").

"Предсмертное письмо" из "точки смерти-вечности" выполняет в рассказе важную функцию: оно призвано манифестировать ту самую "истинную любовь" героя ("до гробовой доски"), наличие которой с достаточной ясностью он не мог продемонстрировать, будучи "живым и здоровым".

Подведем некоторые итоги. Девичий любовный рукописный рассказ сформировался как жанр наивной (подростковой) словесности в России (СССР) во второй половине ХХ века. О том, что девичья наивная прозаическая любовная литература существовала в предшествующий период, можно предполагать, учитывая популярность в конце Х1Х -- начале ХХ века такого метажанра, как неофициальный ученический журнал.

Девичий рукописный рассказ может быть рассмотрен как особый жанр. Репрезентативной для рукописного девичьего рассказа является сюжетная линия, включающая сочетание темы любви и смерти, а "семантическим ядром" жанра являются рассказы, включающие сюжетный ход "самоубийство как ответ на гибель возлюбленного".

В "классических" рассказах (наиболее часто переписываемых, сохраняющихся в альбомах десятки лет) используется новеллистическая техника -- несовпадение сюжетной и фабульной линий. При построении девичьего рукописного рассказа нередок прием "предсмертного письма".

Девичьи рукописные рассказы о любви выступают и как своеобразный социокультурный институт. Они в латентной форме транслируют романтические ценности и представления от поколения к поколению, выполняют для читательниц функцию "самоинициации".

Дальнейшее изучение феномена девичьего любовного рукописного рассказа поможет выявить его место в современной субкультуре девичества и континууме наивной литературы.

Примечания

1 Борисов С.Б. " Юности чистое зерцало": Автор заметки открыл феномен рукописного девичьего любовного рассказа // Молодой ленинец (Курган). 5. X. 1988.

2 Борисов С.Б. Эротические тексты как источник сексуального самообразования // Социологические исследования, 1989. № 1. С. 81-84.

3 Ханютин А. Школьный рукописный альбом-песенник: новый успех старого жанра // Массовый успех. М., 1989. С. 195-197.

4 Борисов С.Б. Девичий альбом в рукописной культуре // Наука и мы (Латвия), 1990. № 3. С. 16-17.

5 Борисов С.Б. Плачевая культура: к постановке проблемы. // Культура. Деятельность. Человек. Усть-Каменогорск, 1990. С. 183-186.

6 Борисов С.Б. Девичий рукописный любовный рассказ в контексте школьной фольклорной культуры // Школьный быт и фольклор. Часть 2. Девичья культура. / Сост. А.Ф.Белоусов. Таллин, 1992. С. 67-119.

7 Тридцать девичьих рукописных рассказов о любви / Составитель, автор статей и комментариев С.Б.Борисов. Обнинск, 1992.

8 Борисов С.Б. Рукописные квазифольклорные тексты как нетрадиционный источник социологической информации // Проблемы и тенденции развития Верхнекамского региона: история, культура, экономика. Березники. 1992. С. 103-105; Борисов С.Б. Личные документы как источник суицидологической информации: Некоторые проблемы социологии девиантного поведения // Социологические исследования, 1993. № 8. С. 62-65.

9 Борисов С.Б. Латентные феномены культуры (опыт социологического исследования личных документов девушек). Автореферат дисс. канд. филос. наук. Екатеринбург, 1993.

10 Будинайте Ю. Жалобная книга. Тридцать историй смертельной любви // Новая ежедневная газета, 24. IX. 1993. № 37.; Корсаков Д. "Она лежала на асфальте, как белый лебедь..." [рубрика "Из девичьего альбома"] // Комсомольская правда, 11. XI. 1994.; Шинкаренко Ю. Рукописные рассказы о любви // Урал, 1995, № 12 - С. 84.

11 Лойтер С.М., Неелов Е.М. Современный школьный фольклор. Петрозаводск, 1995. С. 92; Неклюдов С.Ю. После фольклора // Живая старина. 1995. № 1 С. 3-4; Гудкова А., Неклюдова Е. Экспедиции: Из студенческих экспедиционных тетрадей // Живая старина. 1995. № 1. С. 64; Адоньева С., Герасимова Н. "Никто меня не пожалеет..." Баллада и романс как феномен фольклорной культуры нового времени // Современная баллада и жестокий романс. Сост. С. Адоньева, Н. Герасимова. СПб, 1996. С. 345; Самиздат века. М., 1997. С. 982.

12 Два рассказа - "Тюльпаны" и "Королева" опубликованы в приложении к статье Ю.М. Шинкаренко (см. прим.10). Тексты "Любовь одного стоит" и "Рассказ о Марийке" опубликованы в книге "Самиздат века" (см. прим.11).

13 Два рассказа с ранее не известными сюжетами ("Первая любовь" и "Гордость и любовь") опубликованы в книге Лойтер С.М. и Неелова Е.М "Современный школьный фольклор" (см. прим. 11) наряду с текстами двух рассказов, сюжеты которых знакомы читателям по публикациям 1992 года; тексты ранее не публиковавшихся рассказов "Некрасивая" и "Разлучница" опубликованы в приложении к газетной заметке: Борисов С.Б. "Горестные заметы" девичьего сердца // Примета (г. Березники Пермской обл.), 1995. № 14 (спецвыпуск).

14 Борисов С.Б. Прозаические жанры девичьих альбомов // Новое литературное обозрение, 1996, № 22 - С. 362-385; Девичьи любовные рукописные рассказы. Предисловие С.И. Жаворонок, публикация С.Б. Борисова и С.И. Жаворонок // Русский школьный фольклор / Составитель А.Ф. Белоусов. М., Ладомир. 1998. С. 185-194.

15 Бруштейн А.Я. Дорога уходит в даль... Трилогия. М., 1964. С. 402-404.

16 Тридцать рукописных девичьих рассказов о любви / Сост. С.Б. Борисов. Обнинск, 1992. С. 80.

17 Там же. С. 99-100.

18 Бруштейн А.Я. Дорога... С. 404-405.

19 Тридцать рукописных ... С. 62.

20 Девичьи рукописные любовные рассказы // Русский школьный фольклор. М., 1998. С. 236.

21 Тридцать рукописных .... С. 29.

22 Филиппова К. В гимназии. Свердловск,1938. С. 114.

23 Там же. С. 100-101.

24 Там же. С. 133-137.

25. Девичьи рукописные... С. 189.

26 Там же. С. 251-252.

27 "Первые шаги" № 1-й, март 1911. Литературно-художественный журнал учениц частной гимназии Аблецовой и Байковской. 23 с. Хранится в Российской государственной библиотеке (РГБ).

28 "Ласточка" (машинопись), 2 класс, 1909, № 2 - 6 класс, 1913 [№ 7] (литография). Выпускался ЖКУВ - предположительно, Женским Киевским Училищем. Хранится в РГБ.

29 "Наш журнал" Издание учениц Московской женской гимназии А.С. Алферовой, 1918. № 1.

30 Излагается по: Рожков А.И. Бунтующая молодежь в нэповской России // КЛИО, 1999, № 1 (7). С. 139-154.

31 Об этом и других журналах см.: Борисов С.Б. Журналы гимназисток и школьниц как феномен российской девичьей культуры Х1Х-ХХ вв. // Архетип. Выпуск 2. Образы женщин в культуре. Культурологический альманах. Шадринск, 2000. С. 32-33.

32 Корсаков Д. "Она лежала на асфальте..."

33 Жаворонок С.И. Предисловие [к материалу "Девичьи любовные рукописные рассказы"] // Русский школьный фольклор. С. 159-194.

34 См.: Борисов С.Б. Плачевая культура: к постановке проблемы // Культура. Деятельность. Человек. Усть-Каменогорск, 1990. С. 183-186.

35 Шинкаренко Ю. Рукописные рассказы о любви С. 84.

36 Жаворонок С.И. Предисловие // Русский школьный фольклор... С. 186.

37 Дневник из личного архива автора.

38 "Песенник ученицы 6 класса", Светлана, Шадринск, 1976-1977. Из личного архива автора.

39 Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1990.С. 140-156.<

Приложение