Григорий Медынский

Песенная поэзия Новеллы Матвеевой

Я не поэт, а прозаик, и потому мне совсем нелегко говорить о тонком песенном искусстве Новеллы Матвеевой, да и не берусь я делать ему какой-то профессионально-критический разбор. Мне просто посчастливилось несколько раз слышать ее, поближе узнать, и я не могу не поделиться своим непосредственным человеческим впечатлением.

Прозаик я не только потому, что работаю в определенном литературном жанре. Волею судеб в последние годы мне близко, я бы сказал, опасно близко пришлось подойти к прозе жизни, не только простой, безобидно-обыденной, но и темной, даже мрачной, и душа моя завалена валунами человеческих бед и несчастий. И скажу откровенно: иногда становилось боязно — сумеет ли она выкарабкаться из-под этих завалов и почувствовать свет и радость жизни? Вот почему я с такой остротой воспринял все это в поэзии Новеллы Матвеевой. Ведь это было бы так ужасно — видеть на строительной площадке только хаос, мусор и коробки недостроенных зданий. Но вот этого хаоса коснулось волшебное зрение поэзии, и все преобразилось.

Летняя ночь была
      Теплая, как пола... 
      Так,
               незаметным шагом
      До окраин я дошла.  

Новелла Матвеева берет своего слушателя — да, слушателя, потому что она поэт и композитор,— и полной глубины и проникновенности ее поэзия достигает, когда она поет под гитару, под самую простую гитару, очень простым, вовсе не артистическим голосом свои песни-стихи. Тогда она берет своего слушателя, даже самого прозаического и даже самого обремененного своими думами и болями, и ведет его за собою на городскую окраину, в грязь и в глину, на ночной пустырь, где, медленно остывая, ле- жит железный лом, ходят цементные волны и стоит беспризорная кадка с краской и палкой-мешалкой в ней, где «в белой ночной дали» чудятся какие-то вырезные башни, виднеются кружевные краны и недостроенные дома без крыш, которые «что-то знали, что и молвить не могли».

Из-за угла. как вор, 
Выглянул бледный двор: 
Там на ветру волшебном 
Танцевал бумажный сор, 
А эти дома без крыш 
Словно куда-то шли, -
Плыли, 
Как будто были 
Не дома, а корабли... 
...Было волшебно все,
Даже бумажный сор, 
Даже мешалку-палку
Вспоминаю до сих пор. 
И эти дома без крыш — 
Светлые без огня... 
Эту печаль и радость, 
Эту ночь с улыбкой дня. 

Поэзия!

Ведь в чем сущность поэзии?

В преобразовании. В движениях души. В порывах и устремлениях. В печали и радости. В улыбке дня освещающей, пробивающей даже мрак ночи, даже такой ночи, «что ни зги, точно двести взятых вместе ночей». Потому что в ночи жить нельзя. Потому что нельзя жить в измене, обиде, обмане, в мире, где «зеленая плесень да мох», в атмосфере мелкиких обывательских интересов, секретов и тайн, которые трубы — в стихотворении "Водосточные трубы» — «сделав трубочкой губы», стараются выболтать нам. Но нет, старые, ржавые трубы, отвечает им поэтесса, я вам —

...Верю, ах. верю! 
Но почему-то не верю 
И улыбаюсь 
Каменным этим домам. 
Верю надежде — 
Даже как будто напрасной: 
Даже напрасной — 
Совсем невозможной мечте: 
Вижу я город. 
Вижу я город прекрасный — 
В белом тумане.
В черном вечернем дожде.  

А ведь в этом и есть душа поэзии: видеть и дождь и город, печаль и радость, чувствовать и горе, и надежду, и даже самую напрасную, почти невозможную мечту, и стремиться. Потому что без этого жить нельзя. Нет, это не чудо, не иллюзия и не обман, и не этого ищет и хочет поэт.

Ах ты, фокусник, фокусник, чудак! 
Ты чудесен, но хватит с нас чудес! 
Перестань! —
Мы поверили и так
В поросенка, сошедшего с небес.
...Не играй с носорогом в домино 
И не ешь растолченное стекло. 
Но втолкуй нам, что черное черно,
Растолкуй нам, что белое бело.  

Но он боится и другого, что

 ...«Летучий голландец» на дрова пойдет, 
Кок приготовит нам на этих дровах 
Паштет из Синей Птицы...  

Нет, это совершенно страшный образ: «паштет из Синей Птицы», считающейся символом человеческого устремления к мечте. «Мне говорят иногда, что я зову к уходу от жизни,— сказала она в разговоре со мной.— Но я не понимаю, как это можно. От жизни уйти можно только в смерть. Ведь только два места есть, два состояния: жизнь и смерть. А я хочу только лучшей жизни, и для себя и для других. Вот и все». Лучшее свидетельство этому — «Страна Дельфиния», стихотворение, которое можно прочесть в этом же номере «Юности».

...Где-то есть земля
Дельфиния
И город
Кенгуру.
—  Это далеко!
—  Ну что же!
Я туда уеду
Тоже...
 

Устремление. Чтобы цвели розы, чтобы росли пальмы, чтобы пели птицы — как же это все возможно без меня? Это романтическое устремление, в чем-то близкое и очень созвучное «Алым парусам» Александра Грина, пронизывает, по существу, все творчество Новеллы Матвеевой. Оно пронизывает и ее отношение к человеку, человеку, глубоко думающему, тонко чувствующему. Вот у костра «в тиши весенней, в тиши вечерней» горит костер,

А  рядом кто-то
Сидел, мечтал.
Котел кипящий.
Огонь  шумящий
Ему о  чем-то
Напоминал.
 

Вот пожарный «в каске ярко-бронзовой, носил, чудак, фиалку на груди».

Ему  хотелось — ночью  красно-розовой —
Кого-нибудь из  пламени  спасти.
...Не то. чтобы ему хотелось бедствия,
Но  он грустил  о чем-то... Вообще...
 

Не повезло пожарнику-мечтателю, «набат на башне каменно молчал», и вдруг этот легкий иронический рассказ заканчивается мудрой фразой:

А  между тем  горело очень многое,
Но этого никто не намечал.
 

Повторяю, я не берусь говорить профессионально об изобразительных средствах Новеллы Матвеевой — это, вероятно, должны сделать наши литературные критики,— но я не могу не сказать о редкой красочности песенной поэзии Матвеевой, о ее картинности, иногда буквально соприкасающейся с живописью.

В закатных  тучах  красные  прорывы...
Большая   чайка — плаваний  сестра —
Из  красных  волн  выхватывает  рыбу,
Как  головню из красного костра...
И, как король в пурпурном облаченье,
При свете топки красен кочегар.
 

Или:

Набегают  волны
Синие...
—  Зеленые!
—  Нет, синие!
Как  хамелеонов
Миллионы,
Цвет  меняя
На  ветру.
 

Или:

 ...Как зеленоватая медузина спина,
В море отражается луна,
Трепет волны  приводит в трепет
Луну.
То разорвет, то снова слепит
В одну.
 

Да нет, разве можно перечислить все россыпи этого таланта?

Возле речной  волны
Травы росой  пьяны,
У  колокольчиков
Капли на кончиках
.    .        .      .      .
Поскорей наполним  нашу,
Все равно какую  чашу,
Чашу  кратера вулкана
Или  чашечку цветка.
 

Опять не удержался! Прошу прощения.

А музыка?.. Нет, я тем более не композитор и не музыкант. Но и как простого, неискушенного слушателя, меня не может не волновать и не поражать ритмическое и эмоциональное богатство и разнообразие песен Новеллы Матвеевой. То это подлинный вихрь, буря, почти кристаллизованная энергия звуков:

Какой  большой ветер
Напал  на наш  остров,
С домишек  сдул крыши,
Как  с молока  пену,—
 

то нежность и задумчивость «Реченьки», которая «кружится, кружится, то пропадает в лесу, то обнаружится». То это легкий бег веселого кораблика по волнам, то вольные и игривые напевы цыганского табора, то мечтательная задумчивость песни про «котел кипящий, огонь шумящий», то библейские мотивы «Агасфера», философски мудрой легенды о вечном страннике, ищущем смерти, но приговоренном к бессмертию, а то вдруг новый взрыв энергии и наступательной силы братьев-капитанов:

Мы капитаны, братья-капитаны!
Мы  в океан дорогу протоптали,
Мы  дерзким килем  море пропороли
И пропололи
От подводных  трав.
 

И меня только удивляет, что мы не слышим Новеллу Матвееву по радио, не видим ее на экранах телевизоров. Нет и пластинок с записью ее песен. Их исполняют некоторые артистки эстрады, одни лучше, другие хуже, даже в своей «музыкальной обработке», но ни одна из них, естественно, не может передать их подлинного духа, всех особенностей собственного исполнения Новеллы Матвеевой.

Да и печатают ее маловато, далеко не все, что она написала.

У древних греков было слово, означающее неразложимое единство красоты и добра. «Калокагатия». В искусстве они видели источник, в котором человек, приобщаясь к прекрасному, освобождается от всего наносного, низменного, извращенного. По Аристотелю, даже трагедия есть средство нравственного очищения зрителя и улучшения человека.

Вот такова же. как мне представляется, и песенная поэзия Новеллы Матвеевой — богатая и чистая, высокая и глубоко нравственная. Подлинная поэзия. Калокагатия.